Разобщённые - Нил Шустерман

— Нам нужен новый заведующий продовольственной частью. Предлагаю тебе. Что скажешь?

— Люблю жратву, — говорит Старки. — Глубокой, верной и взаимной любовью.

— Как думаешь — справишься с командой из тридцати человек и сможешь обеспечить едой почти семьсот других трижды в день?

Старки взмахивает рукой — и в ней из воздуха материализуется яйцо, которое он и вручает Коннору. Тот видел трюк с яйцом несколькими минутами раньше, но сейчас этот фокус так кстати, что кажется ещё более занятным.

— Отлично, — одобряет Коннор. — Теперь снеси ещё семьсот штук на завтрак.

И уходит, посмеиваясь. Он знает, что Старки из тех, кто умеет заправлять делами, и всё у него будет в ажуре.

Коннор уверен, что хотя бы на этот раз сделал правильный выбор.

8 • Риса

Ранними вечерами, когда пустыня начинает остывать, Риса играет на рояле под левым крылом Эйр-Форс-Уан. Она играет и наизусть, и с нот, которые неисповедимыми путями попали на Кладбище.

Что же касается самого рояля, то это чёрный кабинетный[19] «Хюндай». Риса рассмеялась, когда увидела инструмент в первый раз — она не подозревала, что «Хюндай» изготовляет рояли. Но с другой стороны, чему тут удивляться? Межнациональные корпорации будут производить что угодно, лишь бы народ покупал. Девушка как-то читала, что «Мерседес-Бенц» когда-то давно начал разработку искусственных сердец, но необходимость в такой технологии отпала, когда изобрели расплетение. Реклама ещё была такая изобретательная: «Пульсар Омега: прими роскошь близко к сердцу». «Мерседес» вложил в этот проект миллионы, и все они пошли прахом. Искусственные сердца отправились на свалку истории вместе с пейджерами и CD.

Сегодня Риса играет трагическую и в то же время нежную сонату Шопена. Музыка льётся из-под её пальцев, стелется туманом по земле, эхом отзывается между гулкими фюзеляжами — жилищами Цельных. Она знает — её игра нравится им. Когда ей случается пропустить обычный вечерний концерт, то даже те, кто утверждает, что терпеть не может классическую музыку, допытываются у Рисы, почему она не играла. Её музыка — для них. Хотя нет, не совсем. Прежде всего она играет для себя. Иногда слушатели усаживаются рядом с роялем прямо на пыльную землю. В другое время, как сегодня, она одна. Иногда послушать её приходит Коннор. Он садится неподалёку, но всё же не рядом, словно боится нарушить границы музыкального пространства Рисы. Те разы, когда приходит Коннор, она любит больше всего, но это случается, увы, так нечасто...

— Да у него просто голова пухнет, — уверяет её Хэйден, приводя за Коннора все те оправдания, которые тот должен был бы произнести сам. — Большая ответственность, он к ней относится очень серьёзно. Такой уж он человек. — И с ехидной усмешкой добавляет: — Вернее, такие уж Коннор люди.

Хэйден никогда не упускает случая позубоскалить над нежеланным довеском друга. Риса всегда сердится на него за это, потому что есть вещи, над которыми смеяться нельзя. Иногда она ловит Коннора на том, что тот смотрит на свою чужую руку с выражением, от которого Рисе становится страшно. Такое впечатление, что он вот-вот схватит топор и отсечёт проклятую конечность прямо на глазах у всех. Хотя это у него не единственный заимствованный орган — есть ещё и глаз, но тот в точности похож на его собственный, да и источник его неизвестен. Поэтому глаз не имеет над Коннором власти, чего нельзя сказать о руке Роланда — та неумолимо тянет за собой весь свой отвратительный эмоциональный багаж.

В один из таких моментов, когда Коннор смотрел на акулу, Риса спросила:

— Боишься, что она тебя покусает?

Коннор вздрогнул и чуть покраснел, как будто его застали за каким-то постыдным занятием, но тут же опомнился и передёрнул плечами.

— Да нет, просто думал, когда и почему Роланд сделал себе эту идиотскую наколку. Если я когда-нибудь повстречаю человека, которому досталась эта его мозговая извилина, то, может, спрошу...

Если бы не ежедневные массажи ног, Риса могла бы подумать, что Коннор о ней совершенно забыл. Но и массажи уже не те. Что-то в них появилось поверхностное, формальное — так, лишь бы поскорее отделаться. Как будто Коннор приходит к Рисе по обязанности, а не потому, что хочет видеть её.

За всеми этими мыслями она промахивается по клавишам — проклятие, это тот же аккорд, который она смазала и на решившем её судьбу концерте, после которого угодила в автобус, на полной скорости несущий её к расплетению. Риса досадливо стонет, убирает пальцы с клавиш и глубоко вздыхает. Её игра всегда в точности передаёт её душевный настрой, а это значит, что злость и недовольство Рисы разнесутся по всему Кладбищу, как если бы их транслировало радио «Свободный Хэйден».

Но больше всего беспокоит её то, что ей это небезразлично. Риса всегда умела позаботиться о себе, как в физическом, так и в духовном плане. В приюте ты либо обрастаешь многослойной бронёй, либо тебя сжирают живьём. Когда же произошла эта перемена? Случилось ли это тогда, когда её заставили играть на крыше «живодёрни», пока другие ребята шли на расплетение? Или когда она сделала свой выбор, отказавшись заменить свой раздробленный позвоночник здоровым позвоночником неведомого расплёта? Или ещё раньше, когда она поняла, что вопреки всякому здравому рассудку полюбила Коннора Ласситера?

Риса заканчивает сонату — как бы паршиво она себя ни чувствовала, бросать пьесу на середине не годится — потом закрывает крышку рояля и, упрямо преодолевая трещины и ямы на иссушенной почве пустыни, катит к некоему бизнес-джету.

9 • Коннор

Коннор дремлет в кресле, достаточно уютном, чтобы тебя начало клонить в сон, однако всё же не настолько удобном, чтобы заснуть по-настоящему. Он просыпается, как от толчка, услышав, как что-то глухо стукнуло о борт самолёта. Когда раздаётся второй стук, выясняется, что звук доносится слева. А когда что-то бьётся о борт в третий раз, Коннор наконец соображает, что кто-то швыряет в его самолёт камешки.

Он выглядывает в окно, но там темень, и он видит лишь своё отражение. Ещё один глухой стук. Коннор складывает ладони вокруг глаз чашечкой и прижимает лицо к стеклу. Луна выходит из-за облаков и в её серебристом свете он различает изогнутые голубые ободья. Инвалидное кресло-каталка. Затем он видит Рису — та швыряет ещё один камешек, который ударяется о фюзеляж прямо над окном.

— Что за чёрт?

Он распахивает дверь — может, теперь она прекратит швыряться камнями?

— Что такое? Что случилось?

— Ничего, — отвечает Риса. — Просто пытаюсь привлечь к себе твоё внимание.

Он усмехается, не различая в её словах горького подтекста.

— Для этого есть способы и получше.

— В последнее время — нет.

Она катает своё кресло вперёд-назад, стараясь раскрошить комок земли, от которого её кресло слегка накреняется.

— Не хочешь пригласить меня внутрь?

— Тебе не требуется особое приглашение. Ты желанный гость в любое время.

— В таком случае, установи пандус!

И хотя он знает, что пожалеет о своих следующих словах, он всё равно произносит:

— Может, ты бы разрешила кое-кому внести тебя на руках?

Она подруливает немного ближе — совсем чуть-чуть, так, чтобы между ними осталась полоса отчуждения, отчего положение становится мучительно неловким.

— Я не дура. Очень хорошо понимаю, что происходит.

Риса хочет выяснить все наболевшие вопросы прямо сейчас, но Коннор не в том настроении. После увольнения Бэм и Джона ему хочется лишь, чтобы этот день поскорее окончился. Завалиться и спать беспробудным сном до утра, когда на него навалится очередной адский день.

— Происходит то, что я пытаюсь сохранить нам всем жизнь, — говорит он, и в голосе его прорывается раздражение — немного слишком много раздражения. — По-моему, тут не о чём разговаривать.

— Да, ты так занят! Даже когда ты не занят, ты всё равно занят, а если, случается, уделишь мне пару минут — то говоришь только про ДПР, да про то, как тебе трудно, как тебе тяжко и что на твоих плечах лежат все заботы мира.

— О господи, Риса! Ты же не из тех кисейных барышень, которым позарез нужно мужское внимание, иначе они зачахнут!

Но тут луна опять показывается из-за облаков, и Коннор видит, что лицо подруги блестит от слёз.

— Одно дело — требовать к себе внимания, и совсем другое — когда тебя намеренно игнорируют.

Он открывает рот, чтобы возразить, но на ум не приходит ничего толкового. Коннор мог бы напомнить об их ежедневных сеансах массажа, но ведь Риса уже подчеркнула, что даже в эти минуты мыслями он где-то очень далеко от неё.

— Это всё из-за коляски, да?

— Нет! — заверяет он. — Коляска тут совершенно ни при чём.

— Ага, значит, ты признаёшь, что причина всё же есть.