Тайная схватка - Герман Матвеев

— Плати по тысяче, — твёрдо сказал Миша. Брюнет подумал, прищурившись посмотрел на сидевших за столом воров и спрятал часы в карман.

— Я такой… Если вещь понравилась, — значит, моя.

— А деньги?

— Не бойся, получишь.

На этом разговор был кончен. Нюся вытащила из-под стола патефон и поставила пластинку.

— Миша, вы умеете танцевать?

— Я даже не знаю, с чем это едят или пьют…

— Не прикидывайтесь медведем…

— Чего ты, Нюська, навязываешься! — перебила подругу Чинарик.

Достали карты. Пока убирали со стола и рассаживались, Брюнет отсчитал деньги и передал Мише.

— Ты имел дело со мной… Моё слово — закон.

Миша молча взял деньги, спокойно пересчитал их и спрятал в карман.

Игра шла вяло. Чувствовалось, что нет жертвы. И только когда играл Миша, а Брюнет раздавал карты, устанавливалась напряжённая тишина.

Сегодня Миша немного выиграл. Играл он, как и все, очереди не пропускал, но без интереса. Миша вспомнил слова Ивана Васильевича о том, что Брюнет играет нечестно, и внимательно следил за его руками.

Действительно, когда вор начинал сдавать карты, он прикрывал колоду рукой и, как показалось Мише, тянул карты не по порядку. Когда очередь дошла до Миши, в игре было свыше ста рублей.

— Ну что, Миша, на все? — спросил Брюнет.

— Если перетасуем карты, а колоду положим на стол, могу и на все, — сказал Миша.

Все сидевшие за столом с испугом посмотрели на смельчака. Атаман побледнел и медленно поднялся.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что карты следует перетасовать…

— Значит, по-твоему, я шулер? — стиснув зубы, спросил Брюнет.

— Ничего такого я не говорил. — спокойно сказал Миша. — Я тебя не знаю, и ты меня не знаешь… Ты сядь и не пугай меня!

Спокойный и независимый тон мальчика обезоруживал. Миша даже не взглянул на Брюнета. Атаман вызывал его на скандал, на спор, во время которого он бы проучил противника, но этого не получилось. С минуту простояв, он строго посмотрел на присмиревших членов шайки.

— Я не пугаю… Значит, я ослышался, — сказал он и сел на место. — На сколько ты идёшь?

— На пять рублей.

— Ты же хотел на все.

— С условием, если карты будут перетасованы и положены на стол, — настойчиво повторил Миша.

Глаза Брюнета блеснули, но на этот раз он сдержал себя, и на лице у него появилась кривая улыбка.

— Так, может быть, ты вообще не хочешь играть?

— Могу и не играть.

— Мне показалось, что ты любишь играть.

— А чего тут любить? Проиграешь — денег жалко. А выиграешь — не ценишь их… Деньги нужно доставать… так… ну, чтобы…

Миша хотел сказать «трудом», но, понимая, что здесь это слово будет звучать неуместно, замялся;

— С риском, — подсказала Чинарик.

— Да. С риском, — согласился он.

— А ты рисковый? — спросил атаман.

— Не знаю. Я про себя вообще не люблю говорить.

Игра в карты прекратилась. Между Мишей и Брюнетом почувствовалась натянутость. Все понимали, что атаман затаил злобу, и, зная его жестокий и мстительный характер, с любопытством ждали, как он расправится с не признавшим его авторитет новичком.

Крендель был уверен, что открытой драки не будет, — Миша физически сильнее Брюнета, а значит, тот ударит в спину из-за угла. Крендель чувствовал себя перед Мишей должником за спасение от тюрьмы и поэтому решил его предостеречь.

К десяти часам ушла на дежурство Чинарик вместе с подругой. Вечер не клеился. Решили разойтись по домам.

— Оставайся ночевать. Ляжешь на диване, а я на Тоськиной кровати. Дело есть, — сказал Крендель, загораживая Мише проход к двери.

— Мне утром рано вставать надо.

— Матка разбудит.

Миша согласился.

Когда все разошлись, мать Кренделя принесла из кухни подушку, одеяло, бросила все это на диван и отправилась к себе.

— Слушай, Миша… Ты поосторожней с Жорой. Он тебе не простит. Если не сейчас, то потом, когда немцы придут, — отомстит.

— А ты думаешь, немцы придут? — спросил Миша, обрадовавшись, что Крендель сам заговорил на эту тему.

— Придут не придут — не в этом дело… С Жоркой не ссорься. Он злопамятный.

— А мне наплевать на него. Видал и почище…

— Ты его не знаешь… Для него никто не существует — свой, не свой…

— А что он мне сделает?

— Драться он не будет. Даже если они трое тебя подкараулят…

— Пускай попробуют…

— Он не любит в открытую. А где-нибудь за углом уколет. А если ты с ним будешь заодно… У него такие знакомства… Можно заработать. Слушай, я тебе по секрету скажу… Когда он уходил, то в прихожей сказал… Предупреди, говорит, Мишку: если, он против меня пойдёт, то ему плохо будет, а если со мной, то не пожалеет… Понял? Значит, ты ему нужен.

— Дальше будет видно. А какая может быть польза от него?

— Деньги… продукты…

— Это я и без него достану.

— Столько не достанешь. А потом все до поры до времени…

Видно было, что Кренделю трудно говорить. Он боялся о чем-то проболтаться и все время запинался.

Больше часа они беседовали, сидя на диване. Говорил, собственно, вор, а Миша слушал. Из его рассказов он понял несложную историю самого Кренделя. Воровать начал с детства, и это приучило его к лёгкой, разгульной жизни. Учиться и работать Крендель не хотел. Читал мало, ничем не интересовался, кроме кино, куда ходил до войны каждый день.

«Вот паразит, — думал Миша. — Все люди учатся, создают, а эти живут чужим трудом, как пиявки. Все чем-то интересуются, куда-то стремятся, чего-то добиваются, а эти только тем и занимаются, что проживают наворованное…»

Радио в соседней комнате протяжно завыло. — Ого! Воздушная тревога… Ты боишься?

— Боюсь! — сказал Миша.

— Врёшь, — не поверил вор. — Чего это они сегодня зарядили? Обстрел за обстрелом, а ночью налёт… Они собираются наступление делать…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю… Вот увидишь. Скоро немцы придут. Вот уж тогда не зевай! Поживиться можно будет.

— А тебе не жалко Ленинграда?

— Чего его жалеть? По мне, провались он…

Миша побледнел и стиснул зубы, сдерживая вспыхнувшее чувство горячего гнева, желание наброситься на Кренделя, немедленно что-то сделать…

В комнату вошла заспанная мать Кренделя.

— Шура, спуститься в подвал, что ли? Летят.

— Спускайся, если охота.

— Не знаю, что и делать…

Захлопали зенитки.

Мать постояла с минуту в дверях и ушла обратно в кухню. Миша все ещё стоял со стиснутыми зубами — от острой ненависти и отвращения к этим людям, к их обстановке, ко все этим вещам…

— Давай лучше спать, — предложил он, стараясь говорить спокойно. — Мне рано на работу надо.

Крендель ушёл в кухню. Миша, сильно уставший за день, снял ботинки и не раздеваясь лёг. Однако долго не мог заснуть, стараясь преодолеть чувство острой брезгливости к подушке, к дивану, на котором лежал. «Завтра сразу же надо сходить в баню», — решил он и успокоился наконец, начиная дремать…

Перед глазами мелькнули светлые локоны, затем детские, но по-взрослому серьёзные глаза и наконец все лицо Лены.

«Как она испугалась, когда я достал продукты!» — подумал Миша и улыбнулся. Но сразу тревожная мысль насторожила: «Не подумала бы, что я украл. Надо будет рассказать в следующий раз… А что делать с остальной рыбой? Сегодня Сысоев разделал её и присолил. Лососки осталось ещё много — больше половины. Может быть, часть снести Лене, а остальное в детский сад? Пускай малыши едят. Сам сыт и могу заработать, если нужно», С таким решением он и заснул.

Сильные удары во входную дверь разбудили Мишу. Он не знал, сколько времени спал, но, видимо, до утра было ещё далеко. Веки слипались, а в голове стоял звон от прерванного сна. Снова раздался настойчивый сильный стук. В прихожей послышалось шарканье ног и голос матери Кренделя:

— Кто там?

— Откройте, гражданка Кукушкина, это управхоз. Загремело железо запора, звякнула цепочка, и в прихожую вошёл управхоз с какими-то людьми.

— Обход. В квартире посторонние есть?

— Никого нет посторонних. Племянник ночует, мальчик, — заискивающе сказала Кукушкина. — В той комнате сын спит.

Кто-то из пришедших прошёл в соседнюю комнату, затем на кухню. Мише стало не по себе. Он здесь не прописан, и, если его будут спрашивать, кто и откуда он, придётся врать. Пока не поздно, надо придумать.

Минуты через три открылась дверь и загорелся электрический свет. Миша сейчас же узнал Буракова и понял, что обход устроен из-за него. «Ведь я не предупредил, что останусь ночевать здесь», — подумал он. Бураков наклонился к Мише, увидел открытые глаза и выпрямился. Внимательно осмотрев комнату, заваленную всевозможными вещами, потушил свет и вышел.

Снова раздался звон железного запора, злобное ворчанье Кукушкиной, шарканье ног, и все стихло.

17. ПЕРВЫЙ ШАГ

— Василий, проснись! Тебе говорят!

Мальчик открыл глаза. Около него стояла мать и тормошила за плечо. Горела коптилка, а в чайнике, стоявшем на «буржуйке», булькал кипяток.