За любовь не судят - Григорий Терещенко

— Ну и что?

— Хороший ты человек. Не хуже своего отца.

Сабит прищурившись взглянул на Остапа и засмеялся:

— Ты мало-мало хитрый, Остап. Это я хотел говорить, что ты тоже теперешний человек. И тоже вроде без пятно.

— Было пятно...

— Скажи, за что сидел? Скажи честно, Остап. Не верю я, что ты убил...

— Как-нибудь потом, Сабит. Не сейчас. Все прошло, и я хочу выбросить это из памяти.

Помолчали. Сабит закурил сигарету и с удовольствием затянулся.

— Иногда я долго-долго ночью думал про Лисяк и Сажа... Таким только дай воля. Они все в свой карман положить будут...

— Правду говоришь. А Комашко лучше? Они по жадности друг друга стоят. — Остап помолчал, лег навзничь и сквозь прищуренные веки стал смотреть на небо. Звезды сразу будто приблизились.

— Вот ты, я работаем в карьер. Работа тяжелый. Не за длинный рубль мы пришли сюда. Я так думаю, что у нас есть сознаний, что наша работа нужна всей страна.

— Коммунизм — это новый дом. Жить в этом доме могут лишь честные и сознательные люди. Так я говорю?..

Надолго замолчали.

Сабит курил, пряча сигарету в кулаке. Где-то вдали проехала машина. Затеяли перекличку два петуха — кто голосистей. Но и они угомонились.

— Остап, скажи мне, чтоб я понял мало-мало. Зачем я живу?

Белошапка приподнялся, с удивлением посмотрел на Сабита.

— Зачем ты — не знаю.

— А ты? Зачем ты живешь?

— Чтобы после себя оставить след на земле.

— Какой? Скажи... какой след?

— Если будет построена мойка по моему проекту — вот и след. Каждый человек оставляет что-либо в жизни после себя.

Снова замолчали. Начал подкрадываться сон. Первым нарушил молчание Сабит:

— Остап, а меня можно принять в партию?

— Конечно. Парень ты правильный. Это мне теперь в партию дорога закрыта...

Коротка весенняя ночь. Вот уже небо посерело, мелкие звездочки погасли. Скрипнула дверь, и на крыльце появилась костлявая фигура Шевченко. С трудом переставляя ноги, он приблизился к навесу.

— Не спите, хлопцы?

— А вы, дедуся, чего подхватились в такую рань? — спросил в свою очередь Остап.

— Сколько того сну мне надо? Маленькую жменьку — и довольно... Ну, нету, значит, тех басурманов?

Словно в ответ на его слова неподалеку остановилась машина.

Прислушались.

— Пойду я, — тихо сказал Шевченко.

И побрел. Перед ним появились двое. Поравнялись.

— Чего шатаешься, старый? — спросил один.

— Не спится. Вышел вот...

— Давай топай в хату. Да живо.

Голос вроде знакомый.

— Вай, это Сажа! Вот туримтай! — прошептал Сабит.

Пришедшие подошли к куче хвороста. Стали раскидывать. Остап толкнул Сабита, и они поднялись.

— Стой, кто идет? — с тревогой в голосе спросил тот же голос.

— Свои, Сажа, — ответил Белошапка.

— Что? Откуда вы тут взялись?

— Пришли к дедусе в гости, да и засиделись. А вот вас кто сюда пригласил? — спросил Остап.

Наступило молчание.

— Ну, коли так, бывайте, — сказал Сажа, — но знайте, на всякий случай: мы эту встречу попомним.

— Мы тоже не забудем, — ответил Остап. — Кстати, вы с машиной... Так захватите двигатель.

— Какой еще двигатель? — разыграл удивление Сажа.

— Тот, за которым приехали. Что с компрессора сняли...

— Ничего не знаем мы... первый раз слышим...

— Возьмите лучше да отвезите туда, откуда взяли!

— Заткни глотку! — крикнул тот, что прибыл с Сажей.— Не то перо получишь!

— Оставь, — примирительно протянул Сажа. — Такое без свидетелей делают. Посмотрим — может, твое перо еще и пригодится... Бывайте! Для вас лучше будет, если мы тут вроде и не виделись.

Они ушли.

— Эх, жалко, — сказал Сабит, — номер машина надо было записать.

Остап долго молчал. Потом произнес:

— Может, ребята одумаются? Как по-твоему?..

Елизавету Максимовну опять разбудили взрывы. Уже два дня, как переехали в общежитие, но она все никак не может привыкнуть к ним. Да и гремят они что-то слишком часто — на заре и поздно вечером.

Сергей Сергеевич тоже подскочил с кровати.

— Поспал бы еще, сыночек, — сказала Елизавета Максимовна. Для нее он до сих пор оставался маленьким Сережей, и ей частенько хотелось, как прежде, подойти, обнять и поцеловать его.

— Сынок, а зачем так часто громыхают там у вас? Разве нельзя, чтобы днем?

— Нельзя, мама, никак нельзя.

Сергей Сергеевич подошел к кровати Иринки. Она сладко спала. Даже взрывы не могли нарушить утренний сон ребенка. Он поправил сползшее одеяло на дочке и залюбовался ею. Вое говорят, что похожа на него. Но нет, не совсем. Слишком нежные черты. Разве что глаза... У Клавы были голубые, а у дочки такие, как у него, — черные.

Мать наскоро приготовила деруны — любимую еду сына. К ним он привык с детства. Дерунами мама называет картофельные оладьи. Правда, готовит их по-особенному: сырой картофель натирает на терке, выжимает, затем добавляет немного муки — и сразу же на сковородку. Вкусно получается, особенно если жарить на сливочном масле! На подсолнечном тоже хорошо. Есть их можно без хлеба.

Иногда Сергей Сергеевич просит испечь ему пирогов с сыром. Таких, какие когда-то мама на всю семью готовила.

— Что за человек работает в вашем буфете? — спросила мать.

— Максим Капля. А что?

— Кажется мне, видела я его где-то? Но никак не припомню где. Не нравится он мне. Всегда подвыпивший. Невежливый, грязный. Зачем такого держите? Почему бы женщину в буфет не назначить?

— Что это он дался вам, мама?

— Ну, не надо о нем, так не надо. Только нехороший он человек, глаза все время бегают... Слышала я, что ты зря человека не обидишь, но пьяницам и бездельникам спуска не даешь... Молодец!.. А вчера какая-то женщина рассказывала в буфете, как хулиганы насмеялись над тобой — в фуражку каши положили. Неужто правда?

— Правда, мама. К сожалению, правда.

— Зачем же хулиганов держишь у себя? Гони их, сынок!

— Троих выгнал... Других воспитывать нужно... Гнать — проще всего...

— Как ты их воспитаешь, если они способны на такое... Кашу и в фуражку. И вообще ты с ними поосторожней... Да не торопись ты, хоть чай допей. Успеешь на свой комбинат. Твой отец тоже здесь работал. Но был поспокойнее тебя...

Все окна в кабинете директора были широко распахнуты. Приятная утренняя прохлада заполняла комнату. Пахло дождем, что прошел с вечера. Четверо дружков стояли молча. Немного впереди других с независимым, вызывающим видом — Лисяк. Чуб над самым глазом опустился, на губах ехидная улыбка. За ним Роман Сажа — жилистый, краснощекий.

Григоренко еще раз прочитал докладную, написанную Остапом и Сабитом, внимательно посмотрел на вызванных и спросил:

— Довольны ли жизнью?

— В восторге, товарищ директор, — ответил Лисяк, подмигнув дружкам.

Григоренко усмехнулся, не отводя взгляда от Лисяка.

— Продолжайте. Может, что-нибудь у нас не так?

Роман Сажа кашлянул в кулак.

— Все бы хорошо. Вот только зарабатываем мы не того... Не хватает, если регулярно причащаться...

— Понятно. Поэтому вы по ночам подрабатываете, не так ли?.. Или, может быть, с гулянки ехали да возле старика Шевченко остановились водички попить. Так?

— Угадали, директор, — обрадовался Лисяк, как плохой ученик подсказке.

— Точно, — подтвердил Сажа. — Ночь жаркая была.

— А о том, что у нас двигатель украли, вы, конечно, ничегошеньки не знаете?

Роман Сажа взглянул на сообщников, пожал плечами:

— Первый раз слышим. Неужто смог кто-то мотор украсть? Вот это да! Выходит, и у нас есть такие специалисты?

— Странно — весь коллектив знает, а вы только что узнали? — Григоренко встал из-за стола и подошел к окну. За спиной он услышал шепот, смех.

— Правда, директор, впервые слышим. Можем побожиться.

— Не нужно божиться. Поверю вам и так. Иначе не вызывал бы к себе. Действительно — какие есть вещественные доказательства, что именно вы украли? Кто докажет? А на чьей машине к Шевченко ехали? Впрочем, можете и не отвечать. Конечно же на попутной, не так ли?

— Святая правда, — снова проговорил Сажа и тряхнул чубом. — Нам очень приятно, директор, что вы все наши мысли угадываете.

— Да, угадываю. И еще думаю: передавать на вас дело в суд или пока не делать этого?

— Не надо. Мы больше не будем, — произнес парень, стоявший позади всех.

— Молчи, дурак! — зашипел на него Лисяк.

— Чего ж, пускай говорит. Что касается меня, то, может, и передал бы, да за вас Белошапка заступился. Говорит, пусть ребята подумают на воле, а то там, в тюрьме, тяжелее думать.

— Вот спасибо ему и вам. При случае мы его отблагодарим,— сказал Сажа. — Можем идти?

— Да, идите. И подумайте хорошенько, — посоветовал Григоренко.