Жрицы любви - Ги Кар

— Вы плохо себя чувствуете, мадемуазель. Давайте я вам помогу.

— Спасибо, — прошептала она, опершись рукой о рукав с золотыми пуговицами. — Меня растрогала эта сцена. Но сейчас мне уже лучше. Спасибо, месье.

— Капитан Джеймс Хартвел, — представился он.

Они подошли к машине Агнессы. Он открыл дверцу. Она не спешила сесть: не хотелось расставаться с ним. Ах, где сейчас то кокетство, которое всегда позволяло ей сходу подцепить клиента?!

— Не могу ли я узнать, как вас зовут, мадемуазель?

— Агнесса…

Неожиданно для себя, совершенно забыв, что для всех она Ирма, Агнесса назвала свое настоящее имя.

— Какое красивое имя. Агнесса — звучит так нежно!

— Вы находите?

— Мне оно нравится. И мне нравится ваш поступок…

И он махнул рукой в сторону проповедницы.

— При нынешнем темпе жизни, — продолжал он, — немного найдется людей, готовых остановить машину по такому поводу. Теперь, когда мы познакомились, можно ли мне надеяться на еще одну встречу с вами?

— Где бы вы хотели встретиться?

Ее застали врасплох подобная ситуация и подобный вопрос, так часто повторявшиеся в ее насыщенной похождениями жизни. Слова не находились, и она не знала, что ответить.

И все же, хотя в мыслях царила неразбериха, она мгновенно почувствовала (быть может, потому, что смиренная монахиня молилась сейчас за нее на больничной койке), что лишь одно средство способно излечить ее от скверны окаянной любви — очистительное пламя любви истинной…

Рыцарь

Состояние Элизабет неожиданно улучшилось, она стала вставать с постели, хотя еще оставалась в лазарете. Окрепнув, она взяла себя в руки, и ей захотелось вернуться к своим обязанностям, от которых временно отвлекла болезнь. Она подумала о своих монастырских сестрах, которые то и дело забегали на минутку ее навестить; бедняжки, им приходилось сейчас много трудиться не только за себя, но и за больную. Но чаще всего мысленно возвращалась она к своим старикам, которые изо дня в день передавали ей пожелания скорейшего выздоровления.

С утра до вечера, не зная, чем себя занять (хотя, правда, ее безделье было не совсем полным, потому что, по ее просьбе, ей принесли кое-какое шитье), она мысленно возвращалась к своим повседневным нелегким обязанностям. Ее день обычно был наполнен до предела: встав на заре и помолившись на утреннем богослужении, она посвящала — как и все остальные монахини — двенадцать часов кряду уходу за стариками. В доме престарелых у каждой сестры была своя, строго определенная функция. Элизабет занималась главным образом «хрониками» из лазарета, а также «врединами» — самыми несносными строптивцами, которые пользовались своим преклонным возрастом как предлогом для постоянных капризов. Как они там, бедные, пока она разлучена с ними? Все «хроники» и «вредины», о которых пеклась Элизабет, были старичками. В доме престарелых на авеню-дю-Мэн ей ни разу не довелось ухаживать за женщинами, и это ее не огорчало.

— Легче иметь дело с сотней старичков, чем с десятью старухами, — призналась она Агнессе.

Едва ли хоть одна из сестер-благотворительниц думала иначе, но, творя добро, не полагается обнаруживать свои пристрастия. Для многих старичков Элизабет становилась последней женщиной, которую им доводилось видеть в жизни, ее белый чепец и черное облачение отождествлялись пожилыми мужчинами с бесценным образом Женщины, в котором присутствовали и материнское — ведь она о них заботилась, — и дочернее — обусловленное ее юным возрастом — начала.

Устав монастырских домов престарелых строго определял: старики и старухи должны жить отдельно. Исключения допускались крайне редко — и только для супружеских пар. Если не удавалось из-за нехватки помещений подыскать им отдельную комнатку, то мужу и жене разрешалось встречаться в определенные часы в комнатах отдыха, в библиотеке и, чаще всего, в саду. Из окна лазарета Элизабет иногда с волнением наблюдала за пожилыми супругами, сидящими рядышком на скамейке.

Все дома престарелых сестер-покровительниц устроены одинаково: в одном крыле мужской корпус, в другом — женский. Их разделяют большие дворы, сад и часовня, единственное место, где все собираются для общей молитвы. Но и в церкви они разделены: скамьи слева предназначены для женщин, справа — для мужчин. Подобное разъединение считается необходимым для поддержания спокойствия среди массы стариков обоего пола, где не все обладают хорошим характером. Возраст иногда очень ожесточает.

Труднее всего со старухами. Почти все они терпеть не могут друг друга, и их никогда не удовлетворяют забота и внимание, которыми их столь щедро одаривают. В отведенных им спальнях, столовых, комнатах отдыха, внутренних двориках процветают сплетни, злословие, зависть и мелочные обиды. Не раз и не два монахиням приходилось наводить порядок, и если иной раз не хватало улыбки, то приходилось и повышать голос. Казалось, что наступил мир, но он неизменно оказывается лишь временным перемирием.

Из всех сестер-покровительниц наибольшим авторитетом среди старух пользовалась ирландка сестра Кэйт. Ее боялись, потому что она умела гаркнуть, как никто другой в обители:

— Если вы не прекратите, Мелани, я попрошу Мать Настоятельницу лишить вас десерта сегодня вечером!

Иногда старухи очень злились на тех, кто добровольно согласился ухаживать за ними. Если бы Жанне Жюган, основательнице Ордена, пришла в голову мысль учредить награду для наиболее отличившихся сестер-благотворительниц, те из них, кто посвятил свою жизнь уходу за старухами, заслужили бы, все без исключения, право на Большой Крест за терпение.

Старики же ершились куда меньше. Думая о них, Элизабет повторяла про себя: «Это всего лишь дети, которые слишком быстро состарились!»

Семь часов утра. После мессы наступил час «посещений» — так в общине шутливо именовали самые неприятные процедуры, проводимые в лазарете, где было много лежачих больных. Некоторые из них, полностью парализованные, не вставали годами. Тем не менее они всегда лежали на чистом белье, менявшемся ежедневно.

Элизабет умела делать все: она мыла стариков, кормила с ложечки, как маленьких детей, помогала читать молитвы, рассказывала какие-нибудь истории или читала газеты, пыталась развлечь, выслушивала жалобы или сетования… Ведь нельзя же допустить, чтобы хоть кто-то из этих несчастных почувствовал себя покинутым…

Среди «хроников» были больные, полностью выжившие из ума или потерявшие дар речи. К ним Элизабет умела относиться с еще большей заботливостью. Ее светлые, как и у Агнессы, глаза любовно останавливались на несчастных, и иногда она ловила в их взглядах проблеск сознания и готовность смириться со своей участью, лишь бы лицо сестры склонилось над ними.

После этих долгих и тяжелых процедур Элизабет находила некоторое утешение в уходе за категорией стариков, которых называла «врединами». Почему «врединами»? Эти пациенты составляли активное, беспокойное, ворчливое и вечно недовольное ядро дома престарелых. В остальном же они были милейшими существами, всегда готовыми услужить; особенно охотно они помогали Элизабет, потому что видели в ней добрую фею.

Среди «вредин» были люди самых различных профессий… Например, Ипполит Дюко, по прозвищу Кавалерист, когда-то работал сапожником при школе кавалерии в Самюре, которую ностальгически вспоминал и по сей день. По мнению Ипполита, французской кавалерии не стало с тех пор, как лошадей заменили машинами, и он неустанно повторял: «Разве можно радоваться, когда тачаешь сапоги людям, даже не знающим, что такое лошадь?» Кавалерист горевал об исчезающей профессии. Однако Элизабет сумела найти применение его навыкам и уговорила чинить обувь пациентам. Иногда она поручала ему «произведения искусства», заказывая специальную обувь для стариков с больными ногами. Это льстило старому Ипполиту, ощущавшему себя полезным. За «произведения искусства» его премировали пачками табака для трубки, с которой он никогда не расставался.

В число «вредин» входил и Финансист, предпочитавший, чтобы к нему обращались месье Раймон. В прошлом он действительно был банкиром, но, к несчастью, обанкротился. Он долго влачил жалкое существование, всеми забытый, оставленный близкими, пока его не приютили сестры-благотворительницы. Верная своему принципу — использовать профессиональные навыки каждого — Элизабет поручила ему вести бухгалтерский учет «расходов на роскошь». Эти относительные роскошества помогали скрашивать серые будни: покупались сладости, книги, игры, игральные карты, позволяющие скоротать долгие зимние вечера. Месье Раймон выполнял свои обязанности с необычайной добросовестностью, достойной всяческих похвал, приходно-расходная книга велась им безукоризненно. Занимая чуть ли не официальный пост, он пользовался в доме престарелых особым уважением.