Психолог, или ошибка доктора Левина - Борис Минаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марина захотела этого сразу, да, она сидела на столе – и он встал на колени и долго ласкал ее, не видя, конечно, ее лица, ничего не видя, кроме голых ступней, которые он взял в ладони и сильно, до боли сжал.
Они это делали регулярно, как физзарядку (она это называла почему-то «налог на бездетность»), иногда даже он не очень этого хотел, но процесс затягивал, она вся упруго сжималась и потом отпускала, увлекая его этим ритмом, шептала дурные слова, умоляла заглянуть поглубже и поискать получше, иногда приходилось отвлекаться и вынимать изо рта волосы, но это малоэстетичное занятие ни ей, ни ему тоже не мешало – она заботливо предлагала помощь, в поиске волоса, или принести водички, потом крепко обхватывала его ногами, и почти приказывала, почти требовала (со словами или без слов, неважно) – скорей, скорей, не могу, и он подчинялся, потому что тоже уже не мог без этого…
Ее запах и вкус был совсем другой, хотя, конечно, похожий – но только внешне, ну… как бы физиологически, но на самом деле там было гораздо больше фруктового, липкого, тягучего, грушевого, гречишного, смородинового, это залепляло весь рот, все лицо, не давало дышать, и он не сопротивлялся только потому, что уж очень было сладко, чудовищно сладко.
Он вдруг подумал – господи, ну при чем тут Даша, ну что за бред, – но потом отключился, почти заснул, поплыл и вдруг ясно и отчетливо понял, что если она и позволит ему это сделать, то будет резко пахнуть капустой, черным хлебом и морскими водорослями.
Лева уже окончательно собирался проснуться, стряхнуть с себя этот неприличный бред, как вдруг понял, что во сне довольно грубо сдергивает с Кати джинсы, снимает все остальное (этого остального было как-то непонятно много) и…
И вот тут его ждало самое неприятное – он вдруг ощутил губами и языком, да нет, всем открытым ртом, всем горящим лицом – что на него из Катиного маленького лона мощно идет что-то мокрое, скользкое, и крупное, мягкое, как…
Голова ребенка.
Фу, черт.
Лева проснулся окончательно и вдруг понял, что ему всю ночь снилась именно Катя, причем не одна, а с ребенком за спиной. Как у азиатских женщин.
* * *… Кровати в кабинете лечебного сна стояли в два ряда, между ними ходил Б. 3., и его положили рядом с щупленьким парнишкой, у которого торчал на затылке смешной светлый хохолок.
Это был Юра Приндалов из соседней палаты, и поскольку они плохо друг друга знали, то пока шептались перед засыпанием, решили познакомиться поближе.
– Заикаешься? – коротко спросил он.
– Да! – громко прошептал Лева. – А ты?
Юра некоторое время многозначительно молчал.
– Понимаешь, какая херня, – сказал он, недоверчиво глядя в потолок. – Я и сам не знаю, как это называется. Короче, у меня пальцы на руках расширяются.
– Что? – Лева испуганно поднял голову с подушки.
– Да не, не бойся, – улыбнулся Юра. – Это, наверное, мне только кажется. Лежу в темноте перед сном, смотрю на пальцы, и мне кажется, что они то шире становятся, то уже…
– А ты не смотри, – глупо посоветовал Лева.
– Не могу, – задумчиво сказал Юра, по-прежнему глядя в потолок. – Не, не могу. Лежу вот так вот в темноте и думаю, – он поднял ладонь, растопырил пальцы и поднес их близко к лицу, – че-то пальцы у меня широкие какие! И так смотрю, смотрю… Иногда полночи смотрю.
Лева тоже поднес свои пальцы к глазам. Пальцы под лучами косого света из плотно занавешенного окна казались неприятно-розовыми и какими-то пушистыми. Но это были нормальные, неширокие пальцы. Лева даже обрадовался. И ему стало стыдно, что он радуется.
– Да нет! – зашептал Юра. – Это ночью только бывает. Днем ни фига. Днем все нормально. А ночью…
– Ну-ка, там! – крикнул Б. 3. – Болтать прекратили! А то я вас будить не буду! Чтоб проспали до ужина… Понятно?
– Вот гад Б. 3.! – возмущенно зашептал Юра. – Как думаешь, пройдет это у меня?
– Обязательно пройдет! – неуверенно сказал Лева. – Ладно, давай глаза закрывать.
Они закрыли глаза и провалились каждый в свои мысли.
Лева сначала думал о своих пальцах, потом стал думать о других частях тела. Одна часть тела особенно часто не давала ему покоя. То казалось, что она слишком короткая, то слишком узкая, то слишком странно болтается, то еще что-нибудь, не будем конкретно уточнять, что именно… Но это, конечно, было не совсем то. Если бы подобные сомнения было принято считать болезнью, здоровых людей совсем бы не осталось. Это понятно. С другой стороны, вот так вот смело утверждать, что он совершенно здоров (то есть нормален) в этой области – Лева тоже пока не мог. Вполне возможно, что у него тоже что-то там не в порядке. Вполне возможно, только как это выяснить?
Мысли о том, как же это выяснить, почему-то довольно быстро привели его к новенькой с выщипанными бровями, и он чуть не проснулся…
Нет, не то. Все не то. Юрина болезнь навела на Леву смутную тревогу.
Тем более что Б. 3. монотонно повторял: ваши руки становятся тяжелыми… Ваши ноги медленно, но верно также становятся тяжелыми… Ваши плечи становятся тяжелыми…
Тревога о руках и ногах возникла как-то сама собой.
Пальцы-то у Левы были нормальные, это да, а вот руки и ноги стали не то чтобы расширяться, а как-то удлиняться. Ему, например, было совершенно очевидно, что если он захочет, то спокойно потрогает своего соседа справа (то есть Юру), положит руку ему на лоб, потом нашарит окно над его головой, высунет руку в это окно, посмотрит, что там, на лавочке под окном, потом его рука потянется дальше, к кустам, за кусты, за забор, за поле одуванчиков, за трамвайные рельсы…
– Раз! Два! Три! – крикнул Б. 3., и на счет «три» Лева, как и положено, проснулся. Голова была легкой, пустой, свежей. Он сел на постели и стал нащупывать тапочки.
Юра лежал с открытыми глазами, по-прежнему глядя в потолок.
– Ты что, не заснул? – испугался Лева.
– Нет, конечно! – сердито прошипел он. – Ты что, не слышал, тут какая-то тетка приходила. Насчет аттестата зрелости чего-то там с Б. 3. говорила.
– Б. 3.! – громко обратился Юра к врачу. – Вы скажите вашей знакомой, чтоб потише в следующий раз говорила.
– Какой знакомой, Юра? – удивился Б. 3. – Ты о чем?
– Ну, которая во время сна приходила, сначала вы ее чаем поили, а потом насчет аттестатов зрелости говорили, типа больным ребятам их не выдавать, потому что они…
Тут Юра вдруг запнулся.
– Это что, приснилось мне? – прошептал он, и слезы брызнули из глаз его, и захохотал он сердито и весело, и побежал Б. 3. его успокаивать, и дали Юре лекарство, и опечалился Лева, и пошел на ужин.
Что было с Юрой дальше, Лева уже не помнил. Вроде бы ничего страшного. Лишь на втором курсе он с грустью узнал, что потеря своих физических границ (дисморфомания) – первый признак подступающей детской шизофрении. Но ему очень хотелось верить, что шизофрения отступила, мимикрировала куда-то, как лягушка в болоте, в интеллект, в темперамент, в излишнюю аффектацию – и пусть Юра, умолял Лева неведомого бога психиатрии на втором курсе, будет необычным, даже странным, но пусть он будет, и пусть с началом половой жизни, как это и должно быть у всех мальчиков, дорога его свернет в нужном направлении, и пальцы его больше никогда, никогда не будут расширяться…
Так вот, как подозревал Лева, именно лечебные сны, которые он так любил в шестой детской больнице, вызвали в его голове тот самый единственный повторяющийся сюжет, который снился ему регулярно, вычленился из его подсознания, выплыл наверх и болтался там, как старый корабельный ящик посреди океана. В этом сюжете он все время что-то искал – район, дом, квартиру, станцию метро – искал и не находил. То он попадал на новую, абсолютно неизвестную ветку метрополитена, с незнакомыми названиями, с резким запахом (на всех новых ветках есть этот резкий запах), с запутанными пересадками, в которых он никак не мог разобраться. То это был новый загородный район – и он долго трясся туда неизвестными автобусами. То какое-то село или деревня (Лева смутно понимал, что там живет его тетка), и он пытался понять, как же ему туда ехать, на автобусе или на поезде, и как потом идти по лесу, по проселочной дороге.
А последнее время ему снился огромный, невероятных размеров жилой дом (когда ему начал сниться этот сон, никаких таких небоскребов в Москве еще и в помине не было). Дом этот всегда вызывал у Левы страх заблудиться и просто безотчетную тревогу…
Лева то попадал на его крышу, то пытался обойти его невероятный периметр по земле, то ездил на лифте с этажа на этаж, пытаясь найти нужную квартиру, звеня ключами в кармане и все время попадая не в тот коридор, не на ту лестничную площадку.
Но всю жизнь он делал это один, – а сегодня (вспомнил Лева, и почему-то пот прошиб его) он был все время вместе с Катей и ее ребенком – младенцем, завернутым туго в платок, по азиатской моде, у нее за спиной.
