Дэмономания - Джон Краули

Она подняла шар обеими руками. Словно планета кружится в неимоверной дали, но и голова огромная, и руки тоже, так что шар не дальше обычного мяча и в то же время — на другом краю вселенной. Она заглянула в кристалл.

— Мой стародум, — произнесла она вслух. Наверное, сейчас опять прыгну, подумалось ей. В шаре все было как всегда: ее неизменный дом, прежнее жилище. Нет, не совсем так, что-то изменилось: кто-то посмотрел на нее оттуда.

— Сэм? — позвала мать. — Сэм?

Кто там? Кто выглядывает? Она приблизила лицо к шару, зрачки съехались, и привкус заполонил рот; но чем ближе был шар, тем меньше становился дом. Кто шевелился в той комнате?

— Выходи, — сказала она. — Выходи.

Глава десятая

«Я снаружи, — ответил доктор Джон Ди. — Это ты должна выйти».

Но дитя, златокудрая девочка в кварцевом шаре, который он держал, промелькнула и исчезла, словно услышала зов, раздавшийся откуда-то сзади, исчезла, не сказав более ничего. Доктор Ди еще подержал шар на растопыренных кончиках пальцев, повертел так и сяк, но тот был пуст.

«Всё, нету», — прошептал он.{49}

Именно в этом камне из серо-коричневого кварца впервые в его дом явился дух: одно из духовных существ, расположения которых Джон Ди долго перед тем искал и умолял их явиться; годами бесплодно пытался привлечь кристаллами, кольцами и зеркалами, — так пчеловод завлекает пчел медовыми горшками — все безуспешно, пока он не поставил эту сферу перед молодым Эдвардом Келли и не спросил его, что он там видит.

Та, первая, оказалась пухлым младенцем{50}, девочкой с золотистыми глазами, держащей в ручонках, как игрушку, другой прозрачный камень. Так описал ее Эдвард Келли, который один мог ее видеть. Потом она долго не приходила и появилась повзрослевшей на несколько лет; хотя прошло лишь несколько месяцев, она уже выглядела семилетней. Она вышла из камня{51} и стала разгуливать по комнате (видеть ее все еще мог один только Келли) среди груд книг и бумаг, похлопывая их ладошкой. В этой самой комнате, где он жил тогда мирно и счастливо. И то, что теперь ее здесь не было, ударило Джона Ди будто ножом: словно она и правда провела детство здесь, дитя плоти его, игравшее с двумя взрослыми.

Он отложил опустелый шар. Может быть, в нем оставался лишь последний проблеск былой силы, дремавшей здесь, покуда он путешествовал и трудился в заморских странах; когда же он вновь отыскал и взял его в руки, шар испустил последний сохранившийся отблеск жизни, все, что в нем оставалось от нее. Если это вообще была она.

Выходи, сказало ему дитя. И ничего более.

Когда они с Эдвардом Келли смотрели здесь в кристалл, сам он ничего не видел, ни в этом шаре, ни в каком другом: только записывал видения Келли. Теперь же, когда он обрел прозорливость и мог разговаривать с духами, они бежали его, и камни теряли свою силу один за другим.

В новом, прозрачном кристалле, подаренном ею же, она отправилась с ними в странствия и в далекой Праге достигла зрелости. Из младенца в женщину — за какое время? Джон Ди вспоминал прожитый срок и никак не мог посчитать; времени прошло немного, но казалось — целая жизнь. Шесть лет? Недолго:{52} но за эти годы мир кончился и начался сызнова.

Она говорила им: не дрогните, не бойтесь, отдайте все, что имеете, а когда отдадите все, с вас еще спросится. И он не дрогнул. Когда она (называвшая себя Мадими) приказала ему оставить дом и страну и пуститься в странствия вместе со всей семьей, он послушно и быстро сложил сундуки и отбыл ночью, словно за ним гнались судебные приставы. Она обещала польскому князю Альберту Ласки избавление от долгов и тяжких забот, и Ди заверил князя, что духи, привлеченные в шар, могут выполнить обещание, но они для него так ничего и не сделали; в Польше Джон Ди поставил на карту свое доброе имя, заслуженное многолетними научными трудами, и репутацию одного из ученейших людей Европы, и получил аудиенцию польского короля Стефана, великодушного человека, чтобы духи могли поговорить с ним, но они, как недоученные собаки, отказались явиться и показать свои трюки.{53}

Она обещала, что ему откроют то, чего никогда не ведал ни один человек, и то, что некогда знали все, впоследствии же забыли, и то, что ангелы показали Адаму в раю до изгнания, — знания, возвращение которых человеку означало бы конец света и начало нового мира.

Исполнила ли она это? Не исключено. То, что он узнал, могло оказаться той самой обетованной мудростью превыше всякой цены, а могло — и расхожей истиной, притчей во языцех, или шуткой, или младенческой уверткой.

Кроме того, она обещала, что научит его делать золото; лишь этого ждал Эдвард Келли от духов, с которыми беседовал; и в Праге она открыла им тайну. В доме императорского лекаря доктора Гаека, Тадеуша Гагеция{54}, на Золотой улочке, — Доме Зеленого Кургана, самом большом из крошечных домиков с огромными трубами, что лепились к краю Оленьего рва: здесь с золотом работали, проверяли его на чистоту и ковали: сотворяли или уверяли, что сотворяют.

А где еще в христианском мире могло быть получено золото, как не в Праге? Ибо материя — это дворец, запертый дворец короля, который восседает в нем неподвижно и неизменно, и делатель свершает опасное путешествие в сей малый дворец, дабы пробудить короля, оживить его, исцелить от бесплодия, умножить — и он сам себе станет супругой, сам выносит сына. Эдвард Келли полагал, что таковое действие происходит не только в атеноре{55} алхимиков, но и в мире, постоянно, во все времена: в трудах мельчайших неделимостей, в их крошечных закрытых дворцах: преображение материи происходит, когда черные короли делятся, производя сыновей в непорочных страстных сношениях с самими собой, и дают сыновьям умереть, быть похороненными, сгнить, обратиться в прах, а затем возродиться, ожить, восторжествовать. Возможно, что драма сия, со всеми скорбями ее и благодарениями, вершилась на всех ступенях творения, от растений (несчастный Джон Ячменное Зерно{56}, сын зерна, ежегодно сражаемый, чтобы дать жизнь сыновьям) и животных, вплоть до небесных сил и планет, до Самого Бога и Им Самим порожденного Сына. Кто осмелится сказать, что Бог на небесах Своих не страдал от всякой боли и скорби, выпавших на долю Его Сына, что вместе с Ним не испытал смерть, а за ней и радость воскресения, бурного ликования жизни, новой жизни? Разве не были они единым Богом? Ежегодно, каждую Страстную неделю. Каждый день во время мессы.

А город на берегу реки Мольдау, или Влтавы, являлся imago[9] или символом.

Вверху, на горе, в огромном замке над илистой рекой, заточил себя Рудольф, император в черном одеянии, король Сатурн, восседающий на троне; вокруг него в галереях, хранилищах и Kunstkammern лежал весь мир в миниатюре, земля воздух огонь и вода: драгоценные камни, хранящие в крошечных телах огни далеких планет; водяные механизмы и клепсидры, пневматические статуи, поющие кальяны, чучела животных, рыб и птиц, расставленные по порядку и по роду их, а также чудища: улитки со вросшими в раковины драгоценными камнями или написанными на них именами святых и демонов; шкура медвежонка, рожденного некой пражской еврейкой, который, как уверяет летописец, «пробежал по комнате, почесался за ухом и умер». Были также живописные изображения всех этих и многих прочих вещей — в картинах, в альбомах, на монетах, отлитые из цветного воска и стекла — всевозможные стеклянные розы, с листьями и цветками, совершенно как живые, только бессмертные, — а также каталоги всех этих изображений; обложки же каталогов и шкафы, в которых они хранились, были также покрыты вырезанными, нарисованными и инкрустированными картинами. Рудольф любил крохотные вещицы, запечатления миров на вишневой косточке, заводных насекомых, живых существ внутри алмазов.

Император владел и собственным плавильным горном, у которого лично занимался Деланием в испачканных перчатках и фартуке, на что советники укоризненно качали головами, а на столе императорской спальни, в самой глубине огромного замка, который он все реже покидал, лежала книга Джона Ди под названием «Monas hieroglyphica»,[10] трактующая знак того же процесса или действия:

И вот как-то летним днем 1585 года, когда император созерцал этот знак, а часы в его опочивальне тикали, отсчитывая новое время, схожее с бесконечной лентой, — Джон Ди и Эдвард Келли произвели золото.{57} Воспользовавшись «порошком проекции»{58}, который Келли многие годы носил с собой, и в соответствии с ангелическими указаниями. Только они одни — из всех жителей той улицы, кто проводил жизнь и изводил состояния на бесплодные попытки. Всего-то один-два минима{59} на дне сосуда, ценой не более талера, — но все же это было золото, ранее в природе не существовавшее; им светил маленький скрюченный эмбрион, софийный, чудесный.{60}