Русские агенты ЦРУ - Джон Лаймонд Харт

Эта ситуация предоставляла Пеньковскому прекрасную возможность завоевать доверие офицера, имеющего доступ к наиболее ценным военным секретам, и он с энтузиазмом взялся за дело. Заставив Долгих написать письмо в горисполком, он попросил Варенцова лично подписать ходатайство. Обращение маршала сделало свое дело, чиновники сразу сделались очень покладистыми. «Именно так, — сказал улыбаясь Пеньковский своему собеседнику, — я схожусь с людьми».

Любезность Пеньковского быстро окупила себя. «Долгих был здоровенным парнем, ему впору быть кузнецом, а не руководителем первого отдела. Я просто сказал, что хочу просмотреть кое-какие материалы, потому что должен подготовить лекцию, и он ответил: “Что за вопрос, смотри, что хочешь”». Эта новая возможность стала поворотным пунктом всей операции. Получив к тому времени в свое распоряжение миниатюрную фотокамеру, умещающуюся в кармане, и научившись ею пользоваться, Пеньковский мог теперь переснимать документы, вместо того, чтобы переписывать их от руки. Таким образом, каждое посещение подвала ракетного центра Варенцова позволяло получать сотни листов информации вместо нескольких страниц, как было ранее.

Берлинский вызов миру

К началу 1961 года в отношениях между Соединенными Штатами и Советским Союзом назрел новый кризис — вокруг Берлина. Именно донесения Пеньковского послужили первыми тревожными сигналами, привлекшими внимание президента Кеннеди и его советников к планам Хрущева по ослаблению влияния Запада в бывшей столице Германии, которая в то время была частично оккупирована союзными частями и полностью окружена размещенными в Восточной Германии советскими войсками. Для Кеннеди угроза вытеснения Запада из Берлина являлась первой стадией в длинной цепи попыток Советского Союза ослабить НАТО. Выражаясь словами американского президента, «в Западном Берлине на ставку поставлена вся Европа»{10}.

Самое первое документальное свидетельство истинных намерений Советского Союза было получено через Пеньковского в июне 1961 года на тайной московской встрече с представителем командования войск Североатлантического альянса. Подобные встречи продолжились и в июле, что позволило Вашингтону шаг за шагом отслеживать этапы нового плана СССР. Основные пункты этого плана, переданного Пеньковским в одном из первых секретных посланий, следующие:

«1. С целью подрыва позиции западных союзников в Германии было решено подписать мирный договор с Восточной Германией. Впредь она будет называться Германской Демократической Республикой (ГДР).

2. После подписания договора доступ западных союзников в Берлин будет ограничен. После объявления состояния боевой готовности войска ГДР заблокируют все дороги между Западной Германией и Берлином, патрулирование будет обеспечено с помощью танков и самолетов.

3. Войска ГДР и коммунистической Чехословакии будут переведены на военное положение, советские войска окажут этим армиям ограниченную поддержку. Вместе с тем в советском плане разъяснялось: “Если Запад решит двинуть танки и другое вооружение с целью захвата контроля над дорогами и обеспечения связи с Берлином, столкновение должно быть краткосрочным и ограниченным по масштабу”.

4. Вследствие ограничения доступа западных союзников в Берлин, “они должны будут вступить в переговоры с ГДР; и это особенно важно”».

В отдельном примечании к плану уточнялось: «Сознавая всю степень риска, мы полагаем, однако, что крупной войны не будет, хотя возможно локальное столкновение на территории одной лишь Германии, причем весьма ограниченное по масштабам».

Несмотря на уверенность советского правительства в своей непобедимости, совет Пеньковского был следующим: «На твердость надо ответить твердостью… Полезно было бы объявить о крупной передислокации западных войск… Необходимо, чтобы информация о передислокации была несколько преувеличенной и вместе с тем достаточно серьезной, чтобы сохранялась возможность для нанесения быстрого и решительного удара по СССР». Ответ США оказался почти таким же, каким сформулировал его Пеньковский. В конце июня 1961 года американская пресса объявила о планах Пентагона привести в боевую готовность соединения Национальной гвардии, усилить американские части, размещенные в Германии и возобновить ядерные испытания{11}.

Поэтому донесение, полученное от Пеньковского в середине июля, было более чем ободряющим: «Решительное заявление президента Кеннеди вызвало в Москве некоторую панику. Поскольку Советский Союз не ожидал от лидеров Запада столь твердой реакции, преимущество перешло теперь на сторону Запада». В какой-то степени отголоском этого донесения явилась программная речь, произнесенная американским президентом 25 июля 1961 года:

«Мы не можем позволить и не позволим коммунистам вытеснить нас из Берлина… Исполнение наших обязательств перед этим городом крайне важно для морального климата и безопасности Западной Германии, единства Западной Европы и доверия всего свободного мира. Советская стратегия долгое время была нацелена не только на Берлин, но и на раскол и нейтрализацию всей Европы, вытеснение нас за океан. Ради обеспечения спокойствия свободного мира мы должны выполнить свой долг перед свободными жителями Западного Берлина, даже если для этого придется применить силу».

Речь Кеннеди в значительной степени стала возможной благодаря предоставленным Пеньковским секретным сведениям об истинном состоянии обороноспособности Советского Союза, оказавшейся ниже того уровня, чем предполагали многие. Решительная политика США оправдала себя, и вскоре Пеньковский уже сообщил, что «тон Хрущева смягчился. Это означает, что наши правительства [стран НАТО] и лидеры предприняли верные шаги. С этими собаками только так и надо!». Его анализ ситуации оказался верным. Как ни пытался Хрущев продолжать оказывать давление, его пустые угрозы все больше теряли свою значимость. К началу 1962 года Берлинский кризис можно было считать разрешившимся.

Война одиночки

Временами казалось, что Пеньковский ведет свою личную войну одиночки — против СССР в целом, и Хрущева в частности. Времена были нелегкие, и тон задавал лидер Коммунистической партии Советского Союза, которого Кеннеди охарактеризовал как деятеля, наполненного «внутренней яростью». Однако сам Пеньковский, если не на деле, то, по крайней мере, психологически, был настроен не менее кровожадно. Неудовлетворенные личные амбиции в сочетании со стремлением к свободе, которую невозможно было получить, проживая в Советском Союзе, объясняли частые эмоциональные взрывы Пеньковского, какими бы излишне преувеличенными ни казались они людям, никогда непосредственно не сталкивавшимся с жестокостью сталинских и послесталинских времен. За время зарубежных командировок Пеньковского сотрудники ЦРУ и британской разведки неплохо его узнали, поэтому выслушивали весьма экстравагантные предложения своего агента с должным хладнокровием и невозмутимостью.

Пеньковский совершил три поездки на Запад: две в Лондон (в апреле — мае и июле — августе 1961 года) и вскоре после этого еще одну командировку в Париж, во время которых с ним было проведено несколько длительных секретных встреч. На них присутствовали одни и те же сотрудники спецслужб (двое американцев и двое англичан). Все беседы записывались на магнитную ленту и тщательно переводились. Поскольку создавалось впечатление, что он высказывал вслух почти каждую мысль, приходящую ему в голову, эти переводы предоставляют многочисленные свидетельства мотивации лихорадочной активности Пеньковского. Поэтому, если и можно говорить о каких-либо трудностях в определении его личности с помощью пространных записей этих бесед, то эти трудности вызваны не недостатком, а скорее, обилием материала.

На первых встречах с сотрудниками разведки все мысли Пеньковского крутились в основном вокруг тщательно спланированного упреждающего ядерного удара, направленного против советских руководителей, а также главных военных объектов Советского Союза. Этот кровожадный план должен был быть проведен в жизнь не ударами ракет с воздуха, а с помощью групп «саботажников» на земле. Возглавить эти группы хотел сам Пеньковский, поскольку мишенью главного удара должна стать Москва, а он знает столицу лучше, чем кто-либо другой. Подобные идеи фонтанировали из него, напоминая непредсказуемые извержения гейзера, поэтому в целях анализа следует привести их в некоторый, хотя бы произвольный порядок. Во время первой лондонской встречи в апреле 1961 года, на которую он пришел с планом Москвы, чтобы показать оперативникам местоположение ключевых военных объектов, предложения его звучали следующим образом:

«Генеральный штаб Министерства обороны сосредоточен в районе Арбата. Его можно взорвать с помощью маленькой двухкилотонной бомбы….[Кроме того], являясь офицером стратегической разведки, выпускником двух академий, некоторое время работавшим в штабе, я знаю самые уязвимые места. Я убежден в том, что моя точка зрения абсолютно верна, и заключается она в следующем. На случай будущей войны, за две минуты до времени начала операции [час «Ч»], все основные мишени, такие как Генеральный штаб, здания КГБ на площади Дзержинского, Центрального Комитета Коммунистической партии… должны быть уничтожены не бомбами с воздуха, а зарядами, ранее размещенными на поверхности. Подобное оружие не обязательно должно помещаться внутри самих зданий — оно может быть спрятано в многочисленных строениях, расположенных поблизости, таких как жилые дома и магазины. К примеру, возле здания КГБ находится большой гастроном. Небольшая группа диверсантов, имеющая бомбы, снабженные часовыми механизмами, должна установить их в местах, гарантирующих полное уничтожение запланированных ключевых точек… Должны быть также уничтожены все региональные военные штабы… Их легко обнаружить в каждом крупном городе. Для этого понадобится всего лишь по одной бомбе на каждый военный округ, что, в свою очередь, воспрепятствует работе мобилизационных и организационных структур, составляющих костяк армии. А это значительно понизит оборонительные возможности СССР».