Сколько раз приходит любовь - Серж Жонкур

Вы спите?

Нет, это глупо.

Что вы слушаете?

Нет, так тоже не пойдет, даже в эсэмэс я не нашел бы, что ей сказать. Хотя, если посылаешь эсэмэс, текст обязательно должен быть точным и ясным, забавным и остроумным — и все это в трех словах! После четырех часов, проведенных в поезде, это не так просто.

Общаться лучше по электронной почте — тогда я мог бы отработать фразы, спросить, откуда она едет; она, конечно, села после меня, ее не было, когда я входил в вагон, иначе я бы ее заметил.

Огни за окнами становятся ярче, приближается пригород, километры бетона, высвеченные голубым светом, это ужасно, вначале я плохо переносил эту поездку, но теперь хочу, чтобы она не кончалась, а длилась и длилась… Перед нами туннель, поезд врывается в него с глухим шумом, целая галерея балласта и резонанса, эхо создает ощущение, что прорываешься сквозь гигантский камнепад, как сквозь обстрел, шум все заглушает, поезд рвется к Парижу, такое впечатление, что он не собирается останавливаться, сейчас он промчится сквозь город, как будто его не существует, сметет Эйфелеву башню и выйдет с другой стороны, шум оглушительный, свет колеблется, и я в нерешительности…

Простите. Я вас разбудил, извините, но я ждал больше двадцати лет, чтобы заговорить с вами, да, я знаю, это может показаться странным, но, как вам сказать, я просто хотел узнать одну вещь, задать вам вопрос: радуетесь ли вы возвращению, то есть не грустно ли вам при этой мысли? Да, я прекрасно знаю, что такое ощущение грусти, даже если мы посидим с вами в кафе у вокзала, это ощущение будет здесь, с нами, да, эта маленькая грусть останется с нами, и ваша будет такой же, как моя, и тогда я подумал, что можно встретиться в кафе завтра, а грусть оставить дома, как багаж, и увидеться уже без нее…

Что же, можно попробовать… Я мог бы все это ей сказать, но получилось по-другому.

Мы выезжаем из туннеля, и все затихает, приглушается, поезд замедляет ход.

— Подъезжаем…

Она смотрит на меня немного затуманенным, неясным взглядом только что проснувшегося человека. Снимает наушники и недоуменно, но спокойно рассматривает меня.

— Что, простите?

— Я только сказал, что мы подъезжаем.

— Спасибо, я бы проснулась сама.

— А как насчет кафе?

— Какого кафе?

— Где мы могли бы посидеть.

Она приходит в себя и немного расслабляется. Вокруг нас люди начинают собирать вещи, роются в сумках, копошатся, поднимается шум.

— Меня будут встречать на вокзале.

— Тогда завтра, в другой день, в другой раз, продолжим наш разговор…

— Какой?

— Тот, который мог бы у нас состояться.

— Я не понимаю.

Конечно, ужасно, когда в таких случаях пытаешься зацепиться за что-то, делаешь все, чтобы избежать молчания.

Поезд медленно переезжает стрелки, его все равно потряхивает, это сигнал, что мы у цели, я должен готовиться к выходу, я собираю сумки, пластиковые мешки — там яйца, из которых я ничего не буду делать, сыр, который неделями пролежит у меня в холодильнике, варенье, к которому я не притронусь, даже большой букет полевых цветов, завернутый в газету, — мне его вручили, считая, что это доставит мне удовольствие, — я заранее знаю, что не поставлю его в воду, даже не разверну, а если и довезу до дому, цветы завянут, валяясь где-то у входа, а потом их выкинут на помойку, так лучше уж я оставлю их здесь, на багажной полке.

— Это ваш? — спрашивает она, снимая с полки свою сумку.

— Да. Красивый букет, вы не находите?

Она утвердительно кивает, ничего не говорит. Букет — вот что привлекло ее внимание.

— Если бы вас никто не встречал, я бы вам его подарил.

Она вежливо улыбается. Но ничего не говорит.

Поезд останавливается. Все уже выстроились друг за другом, ждут, пока выйдут передние, мы пока не продвигаемся. Я стою в этой усталой очереди прямо за ней.

— Сейчас, когда вы спали, я придумывал, что я мог бы вам сказать.

— Говоря откровенно, я просто хочу вернуться.

Я достаю свой телефон.

— Вы могли бы дать мне ваш номер телефона.

— Да ваш мобильный даже не работает…

— Ну, тогда ваш e-mail…

— Он очень сложный, вы его не запомните.

Я иду по платформе рядом с ней, она везет свой чемодан на колесиках, через плечо у нее сумка, у меня руки заняты всеми этими пакетами, букетом. Мы уже подходим к метро, готовому нас поглотить, но она сворачивает к такси, никто ее не встречает, и прямо перед тем, как вступить на спускающийся эскалатор, я рефлекторно протягиваю ей букет:

— Возьмите, я вам дарю.

— Очень мило, но…

— Я уверен, что вы о них позаботитесь. К тому же мы могли бы назначить встречу, и вы бы рассказали мне, как они поживают. Ну, скажем, где находится ваша работа?

— Около Оперы.

— Можно встретиться завтра на площади Оперы, идет?

— Нет.

Эскалатор уже увлекает меня, отрывает от моей встречи.

— Тогда в четверг.

— Ну, не знаю…

Не очень еще веря, я спускаюсь к метро, лестница несет меня вниз, я уже думаю — никогда не знаешь, а может, я встречу ее однажды, и тут я понимаю, что я же не назначил час нашего такого маловероятного, такого абстрактного свидания, может, заранее потерянного, но в котором часу… Я поднимаю голову. Она стоит наверху, у края перил, букет закрывает ей лицо, она опустила вниз руки, я вижу ее руки, длинные руки, которые она опустила, и, широко раздвинув пальцы, она два раза делает жест всеми десятью пальцами. Два раза по десять, двадцать.

Какие руки. Какие невероятные руки. В две секунды они рассказали мне о том, как хорошо возвращаться.

Десять месяцев после того 10 мая 81 года

Мы вдвоем. У нас есть все. Нам нет и двадцати. Сегодня вечером в маленькой комнатке нет ни музыки, ни телевизора, свет отключен, поэтому не слышно даже гудения холодильника. Пахнет камфарой; она лежит в постели, она никак не может отделаться от кашля, который гложет ее, спускается все ниже, все глубже, но сейчас она странным образом уснула. В пять часов вечера уже темно, день теряет свои контуры, а жизнь становится еще более неясной, чем когда-либо, но, может, завтра мы найдем работу, если только встанем рано, не будем кашлять и хорошо поедим. Когда-нибудь мы сделаем полки и в конце концов наладим свою жизнь, нас безусловно ждет светлое будущее.

Любовь — это единственная партия, которую нам осталось сыграть. Мы вцепились в наш маленький плот в девять квадратных метров, с постелью прямо на полу, с разбросанной одеждой. Я глажу твой висок, я не могу ничего сделать, у тебя жар, я могу только собрать последние деньги, чтобы купить овощей и сварить суп, как это сделал бы любой родственник. Несколько месяцев назад мы оба бросили учебу — скорее, по беззаботности, чем из-за непослушания, а честно говоря, из-за лени. Мы решили, что раз мы любим друг друга, то этого достаточно для жизни. Мы вдвоем, у нас есть все. Мы тратим последние деньги, время от времени работаем. Так мы проводим дни. С тех пор как мы встретились, мы не перестаем делать глупости, но вдвоем. Меняем работу, думаем, что в этом наша свобода, а на самом деле это мир пользуется нами, забирает наши силы, как будто они у нас есть, силы. Мы беремся за любую работу, нас нанимают, нас выбрасывают, но мы и не даем им время нам помочь, чаще всего мы бросаем все сами. Я не хотел, чтобы ты работала в той цветочной лавке — там всегда холодно и нет отопления; целый день за открытым прилавком — я не мог этого переносить, я не мог слышать, как ты кашляешь; ты более хрупкая, чем все те цветы, которыми ты торговала, у тебя всегда были промокшие ноги, и ты дрожала от холода. Я тоже не удержался на работе у тех жуликов из строительной конторы, которые развозили грузы. А каким тоном они со мной разговаривали в четыре часа утра и даже собаку сажали в грузовик первой.