Ответный уход - Сергей Вольнов

Ирá мгновение взвешивала варианты, и приняла решение, что сейчас и вправду самый лучший – усесться на песочек, скрестив ножки, и продолжать беседовать «за жизнь». Солу многое ПОТРЕБУЕТСЯ объяснить. И насмотреться на человека, по которому, оказывается, ТАК соскучилась. Тем паче обстановочка располагает: ночной берег моря, уютный костерок, приятный эр-кондишн ветра, ласковый шорох волн за спиной, над головой звёздочки зажигаются горстями…

Да, вот именно. Звёзды. Глаза космоса.

Как минимум один внимательный взгляд дотянулся за напарником даже сюда, в глухой угол. И нет никакой гарантии, что другие не дотянутся. Конечно, она их всех отведёт, замажет, пыль пустит в… но при условии, что успеет засечь…

Сегодня она успела. Наблюдатель свято уверен, что объекты, не присаживаясь, в спешном порядке забросали огонь песком и убрались восвояси; анг-кар местного уроженца бросили на краю леса, улетев на более мощном экипаже гостьи…

На самом деле они будут сидеть у огня и общаться. Что ещё человеку надо – тепло, мягко, немного света, хорошо дышится, есть с кем поговорить, и звёзды перемигиваются над головами…

Ох уж эти звёзды. Куда ни повернись, непременно о себе напоминают.

– Не до плотского блуда мне, знаешь ли… я среди звёзд заблудился.

Вот. Опять.

– Ну ничего, будем искать выход вместе.

– Точно. Вместе… споём.

– Солли, может, водички дать? – Ирá разрывалась между желанием прямо сквозь огонь БРОСИТЬСЯ к нему и желанием УБЕЖАТЬ от него подальше. С любимых глаз долой, хоть на пять минут… Выражением своего лица она ни в коем случае не должна показать, какой шквал эмоций нахлынул на неё, и очень боялась, что не выдержит – выдаст. Ей – нельзя. Кто из них двоих истинно-сильная половина человечества, в конце концов?!

– Водочки бы… А это что? – не мог не обратить он внимания на сверкнувшую в отражённом свете костра новую «деталь» её облика. Покачав головой, улыбнулся. – Не замечал раньше. Неужто подарок восхищённого поклонника?

Прекрасно. Солнышко шутит, значит, оклемается потихоньку.

Ирá подняла руку и потрогала маленький серебряный медальон, который весь этот год носила на шее и ухитрилась не потерять, сохранить во всех «эскападах и пертурбациях». С чем угодно материальным, с любой вещью она смогла бы расстаться, но не с этой круглой двустворчатой раковинкой на витой цепочке. Она никогда не показывала реликвию, никому, даже ЕМУ… но время пришло, видимо. Она забыла запахнуть ворот куртки, а медальон каким-то образом выскочил из-под маечки, надетой под комбинезон, и предстал на обозрение в вырезе, образованном не поднятой до самого горла застёжкой комбезова зиппера… обычно она не забывала застёгиваться наглухо.

Ого, да ведь Солли не только на серебряное сердечко смотрит. Глаза отводит, робеет, но всё равно косится на ложбинку меж двумя округлыми холмиками…

Быстро, быстро запахнуть! РАНО. Для этого время ещё не пришло.

Она выпростала цепочку с медальоном, и решительно запахнула ворот. Реликвия легла поверх квазикожи куртки.

– Не поклонник, а поклонница. Предупреждая очередную скабрезную шуточку относительно моей ориентации, спешу сообщить, что поклонница – я. Моей духовной Наставницы.

– Не по-онял…

– Эта вещь уже много лет со мной. Потому что я не первый цикл чту Её наследие и вероисповедание менять не намерена.

– До сих пор что-то не замечал его…

– Я не прятала. Просто так вышло. Это настолько интимная вещь, что… до срока я не могла делиться.

– Понимаю… Знаешь, я… – Сол наконец-то немного расслабился; уселся поудобнее, скрестив ноги по примеру Иры́, – вдруг поймал себя на мысли, что почти ничего не знаю о тебе. Было много обмолвок, недоговорённостей, обещаний рассказать потом, потом, потом… и ничего конкретного толком. Удивляюсь, как я вообще поверил такой хитрой и таинственной личности. Окрутила, заманила, запутала… Может, расскажешь о себе? Ночь впереди длинная, сна ни в одном глазу. Начни хотя бы с этого медальона.

Привал у костра плавно перерастал в роскошь человеческого общения. События продвигались в нужном ей направлении. Это хорошо. Только бы не заявились в реале какие-нибудь шустрые охотнички.

– Хорошо… Как ты наверняка помнишь, мою Святую зовут Ирина Ухова, жила она в последней трети двадцатого столетия. А в этом медальончике, не поверишь… в нём спрятана вещь, которой КАСАЛИСЬ ЕЁ ПАЛЬЦЫ. Подлинный артефакт! Представляешь?! Я уже не первый цикл ношу его возле сердца, но до сих пор не могу воспринимать это спокойно…

– Ничего себе! – закономерно обалдел и Сол. – Сохранилась?! Мне… мне можно посмотреть? Я не оскверню святыню? А что за вещь?

– Прекрасно сохранился. Причём, что самое поразительное, никакими консервирующими веществами не обработан он. Это настоящее Чудо, и когда он ко мне попал, я глазам не поверила, но потом убедилась, что он не поддельный. ТАКУЮ энергетику не сфальсифицируешь… Не поедай меня умоляющим взором, сейчас увидишь.

И она осторожно, как раковину моллюска, содержащую самую ценную жемчужину Вселенной, открыла медальон. Кончиками двух пальцев нежно прикоснулась и вынула… крохотный огрызочек шестигранного карандаша. Не длиннее трёх сантиметров, покрытый облупившейся тёмно-синей краской, с торчащим из торца грифельком миллиметров пяти длиной. У самого грифельного стержня реликтовое дерево было стёсано неровно, остаток карандаша, судя по всему, затачивали ножом, делая это яростно, в спешке.

– Когда мне совсем плохо, я подпитываюсь от него. Это как аварийный запас, на экстренный случай полного истощения. Почти эНЗэ.

– Она… этим… писала стихи? – от волнения с трудом находя слова, спросил Сол.

– Увы, именно этим карандашом она стихов не записывала. Его она использовала для написания другого текста, и пока писала… видишь, что осталось от нового длинного карандаша. Грифель ломался, она хватала нож и строгала, строгала, строгала, пока не осталось охвостье. Она и его заточила, хотела ещё что-то добавить, или точку поставить, но… уже ничего не дописала.

– Не представляю, ЧТО можно было писать вот так…

– ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО. Этим карандашом был написан последний текст Ирины Уховой. Она покончила с собой. Ей было тридцать три года, три месяца и примерно три недели от роду. Вот так. «Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт…» Хотя у неё вся жизнь была сплошь трагедия. Это ясно даже по тем отрывочным фрагментам информации, дошедшим до нашего времени. Но я знаю больше, я напрямую чувствую её сущность сквозь века. Я помню. Я же её прапрапра… правнучка.

– О-о как…

Ирá спрятала карандашный огрызочек обратно в медальон, но не спрятала серебряную раковинку под одежду. Оставила поверх куртки, на виду.

– Да. И это знание меня не только горем переполняет. Я понимаю, что несмотря ни на что, она была по-своему счастлива. Её горькое счастье, оно же и причина всех её бед – дар божий. Она обладала способностью ТВОРИТЬ. Она расплатилась за дар трагической жизнью и трагическим концом жизни, но… мириады убогих, обделённых человеческих существ могут ей завидовать. Хотя не позавидуют, ибо не поймут, чему, собственно… Разве это богатство, власть, или что-то подобное? Нет… ЧТО ЭТО – гениально ёмко, предельно лаконично выразила она в самом коротком своём стихотворении:

Меня, как рану, зашьёшь,Кровь языком слижешь,Спросив: Как живёшь?Пишешь?

Так говорила Ирина Ухова. И ни единого словечка не добавишь, не убавишь. О ТВОРЧЕСКОЙ ЖИЗНИ сказано абсолютно всё. Для неё Жить и Писать – синонимы. Не творить – не жить. Это относится к носителям любого вида творчества. Важен не способ, которым послания небес передаются человечеству, важна суть.

– Каки-ие люди были… недаром мы их как святых чтим.

– Настоящие. Если принять за аксиому то, что людей Миров сотворили реальные боги по своему образу и подобию, – только люди, наделённые творческими, креативными наклонностями и способностями, являются истинными людьми. Боги, сотворяя свои копии, не могли не наделить… мы приняли это за аксиому, помнишь?.. не могли не даровать людям главную свою силу – ТВОРЧЕСКУЮ. Тем, кому досталось от Творцов её побольше – наиболее близкие к оригиналам «отпечатки». Кому меньше – копии похуже. Кому почти ничего не перепало – бракованные копии, бледные. Отходы…

– Очень доходчиво. Приняв аксиому, мы автоматически признаём, что подавляющая часть человечеств – отходы божественного производства.

– Вот именно. Поэтому и приходится удачным оттискам божественной сущности, настоящим людям, отдуваться за всех остальных. Каждому и каждой – отрывать от бренной бытовухи и тащить на себе в небеса как минимум близких и родных, а по максимуму – целые народы и расы… Ирина могла бы стать величайшей русской поэтессой конца двадцатого века от Рождества Христова, подобно своему земляку святому Сергею Есенину, рязанскому гению начала того же века…