Возвращение на родину - Томас Гарди

Юстасия долго молчала.

- Ты сейчас как чиновник, которого вдруг взяли да и уволили за ненадобностью, - проговорила она наконец изменившимся голосом.

- Вроде того. Но я еще не видал Томазин.

- Вот ты и злишься. Не отрицай, Дэймон. Ты вне себя от этого нежданного афронта.

- Ну и что?

- И теперь прибежал ко мне, потому что не можешь получить ее. Да, это, конечно, меняет положение. Я, значит, буду затычкой.

- Вспомни, пожалуйста, что это же самое я предлагал тебе еще в прошлый раз.

Юстасия снова погрузилась в какое-то оцепенелое молчание. Странное чувство все больше овладевало ею. Неужели правда, неужели так и есть, что весь ее интерес к Уайлдиву был порожден соперничеством - и ореол померк, и мечты погасли, едва стало известно, что соперница больше его не домогается? Вот наконец он принадлежит ей безраздельно, никто его не отнимет, Томазин он больше не нужен. Какая унизительная победа! Нет, нет, он вернулся, потому что ее любит больше, а все же - она даже про себя, даже неслышно не смела выговорить такое предательское суждение - все же какая цепа этому человеку, если женщина, стоящая ниже ее, им не дорожит? Инстинкт, более или менее присущий всей одушевленной природе, - не желать того, что нежеланно другим, - достигал силы страсти в переутонченном эпикурейском сердце Юстасии. Неравенство их общественного положения, раньше никогда ее не трогавшее, вдруг стало ей до неприглядности очевидно - и впервые она почувствовала, что уронила себя, полюбив Уайлдива.

- Ну же, милая, ты согласна? - сказал Уайлдив.

- Будь еще это Лондон или хоть Бедмут, а то Америка, - вяло протянула она. - Ну, хорошо, я подумаю. Это слишком важно для меня, чтобы решать так, сразу... Ах, если бы я меньше ненавидела Эгдон - или тебя любила больше!..

- Спасибо за откровенность. Месяц назад ты любила меня так горячо, что всюду бы со мной поехала.

- А ты тогда любил Томазин.

- Да-а, пожалуй, в этом все дело, - сказал он почти с насмешкой. - Она и сейчас мне не противна.

- Вот именно. Только получить ее уже нельзя.

- Ну-ну, Юстасия, не надо шпилек, а то мы поссоримся. Если ты не согласишься ехать со мной и не решишь это очень быстро, я уеду один.

- Или еще попробуешь, не выйдет ли с Томазин. Дэймон, как странно, что ты одинаково мог жениться либо на мне, либо на ней. и теперь пришел ко мне только потому, что я... дешевле! Да, да, это правда. Было время, когда я возмутилась бы против такого человека, не помнила бы себя от гнева - но это все уже в прошлом.

- Дорогая, ну скажи, ты согласна! Уедем тайком в Бристоль, обвенчаемся и покинем навсегда эту поганую дыру, эту несчастную Англию. Скажи "да"!

- Я, кажется, на все готова, лишь бы отсюда уехать, - устало проговорила она, - но с тобой мне ехать не хочется. Дай мне еще время на размышление.

- Я тебе уже давал, - сказал Уайлдив. - Ну хорошо, еще неделю.

- Немножко больше, чтоб я уж могла сказать твердо. Тут так много надо принять в расчет. Нет, подумать только, Томазин хочет от тебя избавиться! Не могу это забыть.

- Брось, не думай об этом. Скажем, до следующего понедельника. Хорошо? Вечером в это же время я приду сюда.

- Лучше к Дождевому кургану. Тут слишком близко, дедушка может выйти.

- Спасибо, дорогая. В следующий понедельник точно в этот час буду у Дождевого кургана. А пока прощай.

- Прощай. Нет, нет, не трогай меня. Пока я не решила, довольно рукопожатия.

Юстасия смотрела ему вслед, пока темная фигура не скрылась из виду. Потом прижала руку ко лбу и тяжело вздохнула; а затем ее пышные романтические губы приоткрылись, повинуясь вполне прозаическому побуждению, - она зевнула. И тотчас рассердилась на себя за это свидетельство угасания страсти. Она не соглашалась сразу признать, что переоценивала Уайлдива, ибо увидеть сейчас его ничтожество значило исповедаться в прежней своей слепоте. Да и открытие, что до сих пор она была не чем иным, как собакой на сене, имело столь неприятный привкус, что в первый раз за все время ей стало стыдно.

Таким образом, дипломатия миссис Ибрайт принесла плоды, хотя и не совсем такие, как она ожидала. Ее хитрость повлияла на Уайлдива, но еще больше на Юстасию. Для этой гордой девушки ее возлюбленый теперь уже не был тем завлекательным мужчиной, из-за которого боролись многие женщины и которого сама она могла удержать, только борясь с ними. Он был излишком.

Она ушла домой с той особой печалью в душе, которой обычно сопровождается пробуждение рассудка в последние дни переоцененной и уже угасающей любви. Это не было горем в точном смысле слова, а все же сознание близкого, хотя еще не наступившего крушения мечты принадлежит к числу наиболее тягостных и вместе с тем наиболее любопытных этапов в развитии страсти между началом ее и концом.

Капитан уже вернулся и занят был тем, что переливал несколько галлонов принесенного с собой рома в квадратные бутылки, уставленные в его квадратном погребке. Когда эти домашние запасы истощались, капитан отправлялся в гостиницу "Молчаливая женщина" и там, стоя спиной к камину, со стаканом грога в руке, рассказывал местным жителям изумительные истории о том, как он целых семь лет прожил ниже ватерлинии своего корабля, и о прочих морских чудесах, а слушатели подобострастно внимали ему, одушевленные надеждой на кружку эля от рассказчика и потому не склонные выражать какие-либо сомнения в правдивости его рассказов.

Сейчас он только что пришел оттуда.

- Слыхала ты последнюю эгдонскую новость, Юстасия? - спросил он, не поднимая глаз от бутылок. - В гостинице об этом говорили как о деле государственной важности.

- Ничего не слышала, - ответила она.

- Молодой Клайм Ибрайт, как они его зовут, на будущей неделе вернется домой, хочет провести святки с матерью. Видный, наверно, парень теперь стал. Ты его помнишь?

- Никогда в глаза не видала.

- Да, верно. Ты перебралась сюда уже после его отъезда. Помню, способный был мальчик.

- Где же он жил все это время?

- Да, кажется, в этом вертепе суеты и тщеславия - в Париже.

КНИГА ВТОРАЯ

ПРИБЫТИЕ

ГЛАВА I

ПЕРВЫЕ ВЕСТИ О ПРИЕЗЖАЮЩЕМ

В это время года и несколько раньше, в ясные дни, на Мистоверских склонах замечалось порой какое-то слабое движение, мимолетно нарушавшее величавый покой Эгдонской пустоши. Если сравнивать его с тем, что бывает в городе, в деревне или даже на ферме, оно показалось бы ничтожным - чем-то вроде всплывания пузырьков в стоячей воде или подрагивания мышц у крепко спящего человека. Но здесь, вдали от всяких сравнений, в этом уголке, обведенном грядой непоколебимых холмов, где даже случайный прохожий был уже редкостным зрелищем, где всякий мог без труда вообразить себя Адамом на первозданной земле, эти действия привлекали внимание каждой птицы в пределах видимости, каждого пресмыкающегося, еще не погруженного в зимнюю спячку, и заставляли всех окрестных кроликов привставать на бугорках и с безопасного расстояния любопытно поглядывать в ту сторону.

Действия эти состояли в том, что двое или трое поселян сносили в одно место и укладывали в поленницу те вязанки дрока, которые Хемфри успевал в предшествующие сухие дни заготовить для капитана. Поленница обычно воздвигалась за углом дома; сейчас Хемфри и Сэм ее выкладывали, а капитан надзирал, стоя возле.

Был теплый и тихий день, около трех часов, но казалось, что позже, так как солнце уже стояло низко; в этом году зимний солнцеворот подкрался так незаметно, что эгдонцы не отучились еще читать небесный циферблат по тем приметам, какие усвоили за лето. В течение многих дней и недель восход солнца все больше перемещался с северо-востока на юго-восток, а закат солнца сдвигался с северо-запада к юго-западу, но Эгдон почти не замечал этих перемен.

Юстасия была дома, в столовой, более похожей на кухню с каменным полом и огромным зияющим камином в углу. Воздух снаружи был неподвижен, и пока она, подойдя зачем-то к камину, рассеянно медлила там в одиночестве, ей вдруг послышался, словно бы прямо из камина, звук переговаривающихся голосов. Она вошла в каминную нишу и, прислушиваясь, заглянула в неровный ствол старинного дымохода с его пещеристыми боковыми отводами, по которым долго слонялся дым на своем пути к квадратному кусочку неба на самом верху; бледный свет падал оттуда, чуть озаряя длинные лохмы сажи, драпировавшие дымоход, как водоросли драпируют подводную щель в утесе.

Она вспомнила: поленница находилась недалеко от печной трубы, и, стало быть, это были голоса рабочих.

Затем в разговор вступил ее дедушка.

- Совсем бы не надо ему уезжать из дому. Отец его ферму держал, и для него бы самое подходящее занятие. Не одобряю я этих новшеств. Мой отец был моряк, и я вот моряк, а будь у меня сын, и он бы моряком был.

- Этот город, где он живет, Париж называется, - раздался голос Хемфри, - и, говорят, это то самое место, где они когда-то королю своему голову оттяпали. Моя покойная матушка часто про это рассказывала. "Хемми, - начнет, бывало, - я тогда еще девушкой была и помню, гладила раз материны чепчики, как вдруг входит пастор и говорит: "Ну, Джейн, они отрубили голову своему королю, и что дальше будет, один бог знает".