История Билли Морган - Джулз Денби

Я притворилась, что вытираю нос банданой, которую крутила в руках, чтобы скрыть нервозность.

– Да, да. Я знаю. Всё в порядке, я в порядке, просто давай посидим тут немножко? Всего пару минут, пока я не соберусь с духом.

– Ага. Конечно, посидим. Билли… я горжусь тобой. Не из-за этого, не только из-за этого, а вообще.

– Микки…

– Привет, старик, как дела? – Микки поприветствовал одного из «Цыганских джокеров», парня с квадратной челюстью и густой копной крашеных, похожих на паклю, волос, почти скрывавших глаза. Парень уселся рядом с Микки и завел серьезный разговор о коробках передач, а я мысленно его проклинала.

Я терпела до тех пор, пока мы не уехали домой наутро, но затем сделала вид, что подхватила простуду и следующие два дня провела в постели; честно говоря, я даже нагнала себе температуру. Микки никогда не упоминал о случившемся, и я тоже, но обнаружила, что мой статус в клубе повысился. И я не раз чувствовала, что Карл смотрит на меня, хотя он ничего не говорил. Я смеялась и шутила с остальными как обычно, когда они тусовались в пабе, шумели и травили байки, хвастаясь и бесконечно играя в бильярд. Но при этом я чувствовала, как напрягается мое лицо, изображая механические улыбки, а рот выдает подходящие банальности; подчас у меня возникало ощущение, будто я плыву в глубокой воде, темные течения кружатся подо мной, а в них чудища, белые, как тело прокаженного, с глазами, похожими на мертвые жемчужины, их липкие алчные щупальца сжимаются и раскручиваются, шевелятся в глубине, а я изо всех сил пытаюсь доплыть до какого-то далекого берега, к спасению. Я будто ослепла и оглохла, словно в преддверии беды, как если бы с моря приближалась буря; я не понимала, какой именно ждать беды, но чувствовала ее всеми нервами, они гудели в моем теле, как толстые, раскаленные, до предела натянутые нити.

Теперь это называют посттравматическим стрессовым синдромом, изнасилование в юности плюс инцидент на вечеринке, и столько сил требовалось, чтобы жить такой вот жизнью. Моя бабушка назвала бы это нервным истощением или мозговой лихорадкой, меня бы упрятали в какой-нибудь тихий приют в Сидмуте или еще где – перемена климата и отдых, и ты поправишься, дорогая. Наверное, это и в самом деле помогло бы, но мы с Микки были слишком бедны, чтобы устроить себе каникулы, и мне никогда даже в голову не приходило, что я действительно больна; устала, может быть, но ничего серьезного. Ничего такого, что нельзя вылечить, как обычно, усилием воли и решимостью нестись вперед, как товарный поезд, потерявший управление.

Я теряла вес, но меня это радовало; женщины всегда думают, что сбросить вес по какой бы то ни было причине, даже если это настоящая болезнь, благо (Ну, все время, пока мы пробыли в Испании, у меня не прекращался понос, и, наверное, это испортило всю поездку, но зато я сбросила пять килограмм! Вот ведь повезло!), окружающие говорили мне комплименты из-за того, что я стала такая худая. Мама очень радовалась, но считала, что я сижу на одной из ее ужасных диет, и предупреждала меня, что не следует становиться слишком уж «тощей» – мужчины этого не любят, говорила она, им нравятся округлости. Как это согласуется с женской одержимостью стать похожей на ходячую швабру, я не знаю, потому что, если мы делаем это не для мужчин, то на хрена мы вообще это делаем? Я сказала ей это, без брани, конечно; ответом мне было покачивание головой, поджатые губы и заявление, что нельзя быть такой упрямой.

Но я была упрямой. И нервной. От внезапного шума я подпрыгивала, как от электрического разряда, у меня лились слезы по непонятным причинам. Лицо стало землистое, а волосы, их тяжелая мягкая масса, казалось, оттягивала голову назад; я подумывала их остричь, сделать модную прическу, но Микки мне запретил, сказав, что ему нравятся мои длинные волосы и, порадовавшись его вниманию, я просто собрала их в пучок и сменила шампунь с «Восен» на пахнущий миндалем «Видал Сассун». У меня все время были темные круги под глазами, месячные стали болезненными, тяжелыми, вязкая темная кровь сворачивалась в сгустки, стала клейкой. Я думала, может быть, у меня анемия, обычное объяснение всех «женских проблем» в те дни, – и купила какие-то витамины, которые никогда не принимала. Даже Джас спросила меня, хорошо ли я себя чувствую, и сказала мне, что кое-кто из женщин думают, будто я жду ребенка – это, считают они, должно успокоить меня и «сделать из меня человека». Когда я сказала ей, что не беременна, просто устала, ее лицо вытянулось; она так надеялась, что появится приятель для Натти, который толстел и процветал, питаясь творожками «Kay энд Гейт» и табачным дымом.

Иногда сердце так резко колотилось, что мне казалось, будто оно вот-вот разорвется, но я никогда не думала, что могу съехать с катушек, что меня размажет, как краски на картине Джексона Поллока.[36] Я никогда не теряла контроль над собой. Никогда. Ни в какой ситуации.

А гроза над морем все сгущалась и сгущалась, пока я мучилась из-за того, чего не понимала, и обгрызала ногти до кровавого мяса.

Глава четырнадцатая

Я курила больше травы, чем когда бы то ни было. О'кей, то была не ужасно крепкая, генномодифицированная вонючка, ставшая популярной в наши дни, но тем не менее. Как я уже говорила, мне не нравилось напиваться в хлам, в отличие от некоторых. Я никогда не была большой любительницей выпить, мне не нравилось опьянение. Иногда я поддавалась искушению и по чуть-чуть принимала «спиды», но жизнь моя стала упорядоченнее, а «спид», – это масса энергии, которую некуда было приложить; в конце концов невозможно вечно испытывать на себе всю таблицу химических элементов в алфавитном порядке.

Иногда накуриться было единственным способом заснуть. Но мне приходилось за это расплачиваться: странные сны, что накатывали в тяжелые ночи, наутро отзывались похмельем, я была потерянной, засыпала среди дня, а потом снова не могла уснуть ночью… И так далее и так далее. Люди любят говорить, что трава безвредна, это всего лишь растение, но это неправда; если так, почему многие любители травы такие психованные? На деле, если много куришь, становишься параноиком.

Я попыталась добыть у доктора каких-нибудь снотворных таблеток, просто чего-нибудь, что помогло бы мне нормально заснуть. Я пыталась рассказать ему, что я чувствую, пыталась просить о помощи, но ничего не могла объяснить толком; его розовое одутловатое лицо выражало нетерпение и раздражение, пока я запиналась и бессвязно бормотала. В итоге он прогавкал несколько советов: нужно больше гулять, не пить кофе и алкоголь на ночь, и отказался выписывать таблетки, заявив, что я стану от них зависимой, или, как он намекнул, обменяю или продам их на улице. Я вышла из приемной, лицо у меня горело от разочарования и унижения. Когда корова-секретарша подняла брови при виде меня, я ее чуть не ударила. Это было бы забавно, это лишь подтвердило бы их мнение обо мне – грязной, странной особе в вытертых джинсах с заплатками, майке «Нортон» и черной кожаной куртке. Мне интересно, что они думают теперь, эти обыватели, теперь, когда все, что их так раздражало, стало привычным – девушки с алыми волосами и пирсингом в пупке, парни с ирокезами, в майках «FCUK»[37] и все поголовно с татуировками. Несчастные обыватели, должно быть, приходят в ярость при мысли, что все их предрассудки и мелкие общественные победы в итоге ни к чему не привели.

И все равно слова доктора прозвучали дурной шуткой – можно подумать, он не прописывал валиум замотанным жизнью деревенским домохозяйкам, просто чтобы их успокоить. А теперь это прозак, верно? Разумеется, врач раздавал транквилизаторы направо и налево, как конфетки, но только не мне. Он не захотел дать мне рецепт. Он хотел оскорбить меня, и ему это удалось, но не так, как он предполагал. В известном смысле это он виноват в том, что случилось, потому что, если бы я благополучно подсела на легальные средства, я бы не стала в тот вечер умолять Микки отвезти меня к Терри, достать немного кокса, чтобы хоть как-то успокоиться. Глупо проклинать врача, я знаю, но у меня до сих пор стоит перед глазами его самодовольное, осуждающее лицо, его надменный взгляд. Он посчитал меня уличной швалью, недостойной внимания. От этого я скрежетала зубами, а мой внутренний винт затянулся еще на несколько оборотов.

Вот такой у меня выдался скверный день, как вы понимаете. Я не хочу сказать, что это оправдание, но все же. На самом деле, у меня было немало плохих дней, из тех, когда кажется, что весь мир против тебя, малейшее движение требует титанических усилий, когда все, к чему прикасаешься, разваливается на части. Я дважды сожгла обед, потому что забыла про него, засмотревшись в окно на то, как ветер срывает листья с яблонь через дорогу, наклеивая их на машины и сбивая в грязные кучи. Небо было свинцовое, беспросветно серое, разбухшее от дождя, и каждое утро приходилось бороться с собой, чтобы выползти из постели, из-под теплых одеял в нетопленую комнату. Я разбила стакан и порезалась. Я испортила рисунок, который делала для чьего-то байка. Все было не так, все шло наперекосяк.