Кавалер дю Ландро - Жорж Бордонов

— Пой, черт возьми, это нас хоть развлечет! Лучше пой, старина!

Десланд послушно подчинился и затянул хриплым, срывающимся, жалким голосом:

Есть милая подружка у меня,Да пути до нее три дня.Как хочу я… ей весть передать!Да не знаю… с кем же ее…

«Махровая фиалка», старая вандейская песня! Ландро вспомнил Форестьера, имение Нуайе «прямо перед горой Жюстис», гостиную в Сурди, Элизабет. Эти образы подействовали на него очень странно, у него словно прибавилось сил. И он стал заставлять себя думать об этом. Старался как можно точнее представить себе картины мирной жизни. Все, что было в нем еще живого, цеплялось за эти воспоминания. Внутренний голос ему говорил, что это единственный способ «не сдаться». Вместо того, чтобы впустить смерть в свою душу, видеть эту бесконечную равнину, усеянную мертвецами, тучи стервятников, еловые заросли, в которых могли прятаться в засаде партизаны, эту серую ленту полуживых, голодных людей, героев и мерзавцев одновременно, он обратил свой взор внутрь себя, углубился в прошлое. Шевалье воскрешал счастливые дни своей жизни. А мертвецов, умирающих, гренадера, раздевающего еще живого генерала, он отказывался видеть. Он отключился от внешней жизни усилием воли, как подсказал ему инстинкт самосохранения или что там у человека есть по этой части. Перед ним стояло лицо Элизабет. Он повторял слова Элизабет, чтобы не слышать стонов, криков, воплей отчаяния. Он вспоминал, и это его воодушевляло. Его сердце, уже почти остановившееся, забилось сильнее, разгоняя кровь, наполняя тело теплом. «Эх! Зачем я вернулся в префектуру, к этому чертовому Каволо? Неужели я поддался на его уговоры? Неужели это я добровольно записался в армию ради эполет? Или на меня повлиял этот генерал-граф дю Шаффо? Генерал в тридцать пять лет, это, конечно, производит впечатление. Но где он сейчас? Больше нет ни офицеров, ни солдат, есть только несчастные и бандиты… За звание лейтенанта я оставил тебя, твои песни по вечерам и звуки спинета… И сияние твоей души! Да, сияние, свет, исходивший от тебя, потому что, ты это прекрасно знаешь, мужчины безумны, особенно в молодости. Они сначала ломают, чтобы потом строить, сначала разоряют, чтобы потом раскаяться в этом. Им нужна кровь и слезы… Что вышивает сейчас мадам, сидя перед камином? Поди, левретки с фамильного герба Сурди! А ты, что ты наигрываешь на спинете? Может быть, ничего. Ты меня ждешь. Любых новостей из России, наверное, ждешь. А я тебе не писал. Да и зачем? Письма теряются… Ты ждешь. Ты представляешь, как я вернусь в чине майора и с крестом на груди, как ты залюбуешься мной, несмотря на мои ошибки и заблуждения. И ты молишься. О! Сейчас мне не помешали бы твои молитвы! Утром, вечером, в часовне и лежа в постели ты складываешь руки у груди и просишь Бога защитить меня. Тебя поддерживает в этом аббат Гудон; в первый раз он может дать тебе хороший совет… Твоя кровать — это челнок, прекрасный челнок из красного дерева, столь модного сейчас. Я поплыву на нем с тобой вместе. О, как мы поплывем! Это случится еще до Рождества!»

Позади Десланд в который раз затянул:

Жаворонок звонкий, весточку тебе вручаю!Пусть… о милой… целый мир…Соловушка… лети на ясный… светИ передай любимой…

Ландро даже не думал о своем друге. На веках у Десланда выступила кровь, его губы потрескались. «Элизабет, если когда-нибудь судьба позволит мне вернуться в Сурди, ты узнаешь, что такое любовь вырвавшегося из преисподней… Я вернусь из ада, чтобы жить этой любовью, как Орфей… Орфей! Ты помнишь? Тот, который играл на лютне… Тем хуже для гнезда Ландро, к дьяволу эти старые камни! Забудем о Нуайе, и пусть Ублоньер остается фермой! Шевалье дю Ландро и его прелестная жена будут счастливо жить и в Сурди… Очень счастливо… Не важно где, в Ублоньер, в Сурди, в сарае, лишь бы ты была со мной».

Рядом кто-то яростно спорил:

— Оставь его, он уже проглотил свой язык!

— Не мешай, а то и ты отправишься вслед за ним!

В серой пелене неба перед Ландро было только бледное видение, ореол золотистых волос, нежных щек, глаз цвета воды в пруду в солнечный полдень… Иногда, не в силах сдержать одолевавшее его чувство, он целовал Тримбаль, и та, счастливая от ласки, все больше и больше привязывавшаяся к новому хозяину, радостно ржала в благодарность…

Прошло еще три дня, потом четыре и еще неделя. Кто знает точно? Никто. Пересекли Неман. Вошли в Пруссию. Многие считали себя уже спасшимися, вспоминая прежнее отношение к себе местных крестьян, их раболепную щедрость. Но это было в июне, и армия насчитывала тогда семьсот пятьдесят тысяч человек!

В Кенигсберге — сколько там умерло народу, не вынеся лишений! — им повезло. Они были уже на краю гибели, когда встретили офицера-медика, помощника барона Ларри. Приняв во внимание их офицерские эполеты и особенно молодость, он выписал им бумаги на отпуск по болезни на неопределенный срок.

— Возвращайтесь домой, славные лейтенанты, — сказал он, — пока еще живы. Однако, я думаю, вы немного обморозили ноги. Не снимайте сапог, а дома, в сезон, когда поспеет земляника, делайте компрессы из давленых ягод. Нет лучшего средства для восстановления кожи.

Таковы были лекарства в ту эпоху! Друзья отказались от места в санитарных повозках, реквизированных для перевозки раненых офицеров. Для этого надо было оставить своих лошадей, а животные были для них слишком дороги. Лошади стали их товарищами, прошедшими вместе с ними через смертельные опасности. Запасшись кое-какой провизией и захватив немного овса, Ландро и Десланд отправились в путь к дому вдвоем, не думая о возможных опасностях. Ведь им осталось пересечь всего лишь Германию и Францию!

— Мы поедем короткой дорогой, — сказал Юбер.

Германия еще была спокойна. Никто не мог поверить в то, что русская зима победила непобедимых. Заговорщики при дворе прусского короля не решались начать восстание. Вожди заговорщиков ждали, что вот-вот появятся главные силы Великой армии. Как ни парадоксально, но вид даже худых, оборванных, кишащих паразитами «бронзовых солдат» Наполеона, выбравшихся из ада, внушал странное уважение.

Так, двигаясь верхом — от Кенигсберга до Рейна, от Рейна до Луары — два товарища «обрастали мясом», восстанавливали силы. Они оказались крепко сшиты. Десланд вскоре обрел былой голос и постоянно распевал «Махровую фиалку».

— Эта песня — мой ангел-хранитель, — говорил он извиняющимся тоном.

Ангелом-хранителем шевалье было лицо девушки, которую расстояние и пережитые испытания наделили волшебными качествами. Отныне дю Ландро больше не колебался. Его путь был ясным и прямым, без перекрестков и изгибов. Путь к счастью, какие на этот счет могли быть сомнения? Он любит и любим. Остальное не имело никакого значения. Остальное было или игрой воображения или ребяческими мечтаниями. Шевалье дю Ландро только что, как змея, сменил кожу. Свою старую кожу, кожу подростка, он оставил в снегах России и превратился в мужчину, принял свой настоящий облик.

Траппестинка

Они прибыли в Вандею в марте, когда зашумели первые весенние ливни и начало пригревать солнышко, но временами налетал ветер с севера и заставлял доставать козлиные шкуры, пальто и плащи. Смех, да и только. Этот «ужасный ветер», прилетевший из Бретани — не из Сибири, — казался нашим друзьям даже ласковым. Чтобы не вызывать у встречных жалость своим видом, они купили гражданское платье. Шевалье оплатил расходы золотом погибшего полковника. В Пузоже они решили хорошенько подкрепиться. Для остановки они выбрали одинокую гостиницу на окраине города и постарались побыстрее проехать его. Напрасная предосторожность! Никто их не узнал. Ведь они так изменились! Шевалье стал похож на высохшую, костлявую клячу. Десланд поседел. Страдания, лишения, нечеловеческое напряжение последних месяцев заострили черты их лиц, избороздили щеки глубокими морщинами, которые уже никогда не разгладятся. Мороз выщипал их ресницы, а усы стали еще длиннее. Хозяин гостиницы спросил, издалека ли они прибыли.

— Из России, — ответили они, не назвав себя.

Они испытывали почти детскую радость, поглощая суп из капусты, поджаренную на масле ветчину, омлет с приправой — обычные блюда своей родины. Все это Они запивали светлым вином и заедали сыром и орехами. После обеда они заказали по стаканчику крепкой настойки, а затем еще по одному. Это была простая придорожная гостиница, скорее даже почтовая станция. Сарай для лошадей примыкал к обеденному залу, и было слышно, как за перегородкой лошади жуют овес.

— Надо их немного почистить, — сказал шевалье. — Наши боевые друзья тоже должны иметь приличный вид.

— А как? — спросил Десланд.

Им даже в голову не пришло попросить это сделать хозяина гостиницы или прислугу. Они уже потеряли привычку пользоваться чьими-то услугами.