Коровка, коровка, дай молочка - Анатолий Семенов

— Возьми их, — сказал шофёру молодой пассажир в очках, сидевший рядом в просторной кабине с портфелем на коленях.

— А куда посажу?

— Я в кузов пересяду.

Шофёр остановил грузовик. Пассажир, судя по приказному тону, имел право распоряжаться машиной, открыл дверцу и спрыгнул на обочину дороги, где была сухая прогалина. Старухи, подхватив свою поклажу с поминальным обедом, торопились к машине.

— Не спешите, успеете, — сказал молодой человек, улыбаясь и шире открывая дверцу. — И охота вам по такой грязи тащиться?

— Охота, не охота, а надо, — ответила подошедшая первой Еремеевна, пихая на сиденье корзину, наполненную всякой всячиной и закрытую сверху чистым белым платком.

— А как же, сынок, — сказала, отпыхиваясь, другая, совсем немощная старуха. Она подала Еремеевне узел с какой-то посудиной и прибавила слабым голосом: — Сегодня родительский день, голубчик. Все идут на кладбище. Вишь сколько народу? Все туда идут.

— А разве в прошлый раз мы не по этой дороге ехали?

— По этой, — ответил шофёр.

— Почему я не помню кладбища?

— Потому что спал всю дорогу. Есть кладбище. Вон оно, отсюда видно.

Молодой человек, осмотрев внимательно берёзовую рощу на вершине холма поправил очки, перекинул через борт объёмистый портфель и полез сам в кузов. Старухи уселись, и машина тронулась. Немного не доехали до кладбища, как что-то случилось в моторе, и он заглох и больше не заводился. Водитель вылез из кабины и открыл капот.

— Что случилось? — спросил молодой человек, свесившись из кузова.

— А чёрт его знает, — ответил водитель, разглядывая шипевший от перегрева мотор.

— Я рассчитываю сегодня вернуться обратно, имей в виду.

Шофёр подошёл к кабине, поднял сиденье, вынул завёрнутые в брезент ключи и, провозившись несколько минут с двигателем, объявил, что встали надолго и посоветовал старухам идти дальше пешком.

— А ну, бабуси, признавайтесь, кто из вас грешен? — сказал пассажир в кузове, когда две другие пассажирки с кряхтеньем и стонами вылезли из кабины.

— Да что ты, милый мой! — ответила Еремеевна. — Мы уж теперь только молимся. Какие из нас греховодницы.

— Ну, значит, раньше кто-то из вас того! — молодой человек с озорной улыбкой подмигнул сквозь очки и засмеялся, довольный своей шуткой.

— Вот уж правду сказать, мы и в молодости не грешили, — сказала другая на вид совсем немощная старуха, принимая от Еремеевны узелок с посудиной. — Всю жизнь прожили честно, не то что нынешняя молодёжь. А тебя сразу видать, что греховодник.

Представитель нынешней молодёжи, ухмыляясь, вскинул очки кверху и стал смотреть на жаворонка, который взлетел поблизости и оживил пустынную местность вокруг звонкими трелями.

Старухи подошли к шофёру, забравшемуся под капот.

— Может помянешь своих родственников? У нас вино есть и закуска.

— Спасибо, мне нельзя.

— Одну стопочку.

— Нет, нет. Спасибо.

— Тогда мы помянем. Кого назвать-то?

— Раба божьего Лаврентия.

— А ещё кого?

— Да ладно, идите с Богом. Старухи пошли дальше в гору.

— А что, в самом деле надолго встали? — спросил «греховодник», приятная внешность которого вкупе с несколько развязными манерами дала повод старухам думать о нём именно в такой плоскости.

— Часа полтора можешь погулять.

— Да, не повезло, — сказал молодой человек и спрыгнул с кузова. Он долго стоял возле шофёра, снимающего с двигателя одну часть за другой, и наблюдал за работой. Когда ему надоело, с тоской посмотрел на берёзовую рощу, в которой виднелись могильные кресты и ярко окрашенные тумбочки, обвешанные увядшими венками. Среди могил ходили люди, и молодой человек решил, что там легче можно коротать время. Сунув портфель в кабину, он пошёл вверх по дороге следом за людьми, группами и гуськом подвигающимися к кладбищенской ограде.

До рощи было. всего метров пятьсот, и молодой человек, подходя все ближе и ближе, видел все больше и больше людей, расположившихся возле деревьев и могил. Войдя в ограду, он стал читать надписи на крестах и тумбочках, даты рождения и смерти, рассматривать фотографии, и если попадались изображения с молодыми людьми, задерживался возле них, высчитывая век каждого и пытаясь представить его живым. Особенно долго он стоял возле могилы одной девушки, умершей девятнадцати лет от роду три года назад, которая если бы жила, была бы ему ровесницей. «Интересно, от чего она умерла?» — подумал он, всматриваясь в фотографию, с которой смотрела вполне здоровая на вид миловидная девушка. Окинув взглядом покрытый бурой травой холмик, он пошёл дальше между могил. Его внимание привлекла широкая покрашенная чёрной краской железная ограда, внутри которой стоял богатый отделанный мрамором памятник в виде пластины. Украшенная коваными узорами массивная чёрная ограда с единственным на все кладбище памятником резко выделялась среди других покрашенных в основном в белый цвет лёгких металлических оградок, и молодой человек направился к ней. Подойдя ближе, он увидел девочку лет восьми, которая возилась возле памятника, украшая его ветками багульника и подснежниками. Она не обращала внимания на проходивших мимо людей, — все обязательно останавливались и смотрели на ограду и на памятник, — и когда приблизился незнакомый молодой мужчина в очках, она и на него не обратила внимания, подошла к лавочке, на которой лежали цветы, выбрала самые рясные ветки багульника, самые свежие голубые подснежники и стала укладывать их с лицевой стороны памятника, стараясь делать так, чтобы было как можно красивее. Незнакомец прочитал две надписи, сделанные золочёными буквами на мраморе, посмотрел на фотографии мужчины и ребёнка и огляделся вокруг — нет ли где поблизости взрослого человека, с которым можно побеседовать и спросить о похороненных здесь людях. Ближе всех оказались старухи, которых подвезли на машине. Они разместились на сухом месте под берёзой, подложив под себя газеты и какие-то тряпки, очевидно специально принесённые для этой цели, и угощали подсевшую к ним третью, ещё более древнюю с трясущейся головой, подслеповатую старуху. Еремеевна увидела попутчика и крикнула:

— Эй, парень! — и поманила его рукой. Парень усмехнулся и подошёл к ним.

— На, выпей за упокой души своих родственников.

— В нашей семье все живы.

— Тогда выпей за тех, кто лежит здесь.

— Спасибо, не пью. Скажите, кто такой Павел Петрович Верхозин? Вон там похоронен вместе с ребёнком.

Старухи посмотрели в сторону ограды и увидели девочку.

— Там Любка, что ли? — сказала Еремеевна, всматриваясь пристально между решёток и кованых узоров.

— Кажись Любка, — поддакнула вторая. — Пошто она одна-то?

— Нинка в школе, а мать куда пойдёт по такой грязи с больной ногой.

— Кого? — спросила старуха с трясущейся головой, моргая подслеповатыми глазами.

— Никого, — громко ответила Еремеевна. — Сиди, тебя не касается, — и снова обратилась к собеседнице: — Любку-то надо бы позвать.

— Не знаю, пойдёт нет ли. Любка, а Любка! И обе стали кричать и звать Любку.

Девочка вышла из ограды и остановилась. Старухи опять стали её звать. Любка подошла ближе.

— Садись с нами, будем поминать всех по порядку. Любка отрицательно покачала головой и хотела уйти, но не успела и повернуться, как ей пригрозили:

— Вот уйдёшь, не помянувши, тебя Бог накажет. Мало он вас наказал? — ещё накажет.

— У, Бог на небе сердитый. Шибко сердитый, — добавила другая угрожающим голосом.

Любка застыла на месте, боясь теперь уже и уйти и по-прежнему не желая поддерживать мало подходящую компанию. Но её и не думали оставлять в покое.

— Давай, давай, не раздумывай.

— Не гневи Бога, и так он вас не шибко жалует.

— А что у них случилось? — спросил незнакомец.

— Что у них случилось, так не приведи Господь. Беда за бедой.

— А она ещё куражится, новую беду навлекает.

— Иди, детка, иди, ласточка, — сказала Еремеевна, заметив, что девочка колеблется и никоим образом не желает навлекать на себя очередную беду. — Иди, вот сюда садись, тут тебе места хватит.

Любка подошла ближе и села на уголок тряпицы,

— На блин, вот этот с маслицем, с сахаром, сразу-то не ешь, а сначала помяни наших. Говори: царство небесное бабушке Графиде, дедушке Парфену, мученице Агрипине, блаженному Дмитрию. Говори: царство небесное…

— Царство небесное, — пролепетала девочка, — бабушке Глафире.

— Графиде, — поправила старуха.

— Бабушке Графиде, — сказала Л юбка. — Дедушке…

— Дедушке Парфену.

— Дедушке Парфену, — повторила девочка.

— Остальных забыла? Ну ладно, ешь блин. Любка съела блин.

— Теперь своих помяни. Бери блин и говори: царство небесное отцу нашему Павлу, малому братцу Виталию.

— Царство небесное папе, Витиньке.

— Не так маленько. Ну да ладно, ешь. Любка с трудом съела второй блин.