Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— А в том, — перешел на шепот Пауль, зыркая глазами по сторонам, — что выродки и те, и другие… Только тс-с… Это бомба!

— Гений, — тоже перешел на шепот полковник.

— Знаю.

— Не знаешь. Какая глыба! Какой матерый человечище! Но… Неужели выродки абсолютно все?

— Вне всяких сомнений, — подтвердил Пауль Гендель Второй, — Не считая единиц. Моцарт, например. Шопен. Музыкантов я ставлю выше всех. Они вообще в другой сфере.

— А вот пернатый друг вам зачем?

— Великий мозгоправ и гипнотизер, — пояснил Пауль, — Люди толпы открыты гипнозу.

— Замечательно, — согласился полковник, — Я рад нашему знакомству, рад, что вы у нас в городе. Все, что вы рассказали, чрезвычайно увлекательно. Но позвольте старику дать вам совет. Ваши философские выводы, конечно, справедливы. Но не столь неожиданны, чтобы испугать толпу. Человечество еще молодо, оно находится в поисках идеалов, и вы ему должны помочь своим талантом. Дайте им светлые ориентиры, подлинные ценности. Не отнимайте надежду на совершенство. А, дружочек?.. Они не выдержат вашей стопроцентной откровенности. Мочевые пузыри порвутся — и вы их убьете. Поверьте мне — я много повидал на своем веку. Не подвергайте людей шоку.

— Как вас понимать? — оторопел Пауль, — Да в этом же моя задача! Ну, может, условия не совсем подходящие…

— Вот я и создам вам эти условия. У нас камеры с отличными акустическими достоинствами. Для вашего пеликана принесут рыбу и воду. Два ведра хватит? Репетируйте! И премьеру здесь сделаем… Договорились? А мы с сержантом пойдем поищем вашего обидчика майора Ризенкампфа. Договорились?

— Камеру? Вы предлагаете опять камеру? Но искусство не рождается в неволе!

— Только в неволе и рождается. А умирает на свободе. Впрочем, это всем известно. С вами здесь, наверное, обращались не самым лучшим образом? Кормили плоховато?

— Вообще не кормили. Даже воды не давали.

Полковник выкатил глаза на сержанта:

— Вилли, ты мне ответишь вместе со своим красавчиком! Пауль, я вам это обещал и подтверждаю!

Сержант мигом принес графин с водой. Пеликан при виде его подошел к хозяину, поднял свой огромный клюв, раскрыл, будто сачок, — и Пауль начал заливать туда воду, словно в радиатор грузовика. Глотательных движений не было — вода напрямую поступала в пеликанью утробу. Вылив графин в своего пернатого товарища, Гендель попросил воды и для себя. Сержант принес второй графин. Музыкант пил почти так же, как и пеликан, — лишь его большущий кадык ходил, как затвор у винтовки.

— Благодарю, господин полковник, от себя лично и от своего не слишком разговорчивого, но все понимающего коллеги. Мы сразу поняли по вашим манерам, что имеем дело с заступником обиженных, истинным аристократом и любителем всего живого.

— Весьма польщен. А теперь извините, много дел.

Полковник рассчитывал, что Пауль с пеликаном послушно удалятся в камеру, но музыкант чего-то выжидал, смотрел вопросительно. Словом, мялся.

— Много оскорблений нанес нам майор Розенблюм. Нам было бы желательно, чтобы он принес нам свои извинения. А то выступать невозможно после оскорблений. А публика нас полюбила и наверняка будет просить.

— К сожалению, майора Ризенкампфа сейчас нет. Он на задании.

— Мы можем подождать.

— Он долго будет на задании.

— Мы можем подождать несколько дней. Разумеется, если здесь создадут необходимые условия: кормить меня и птицу. Только прошу учесть: я убежденный вегетарианец. А для пеликана — корм специфический, желательно витаминизированный. Кроме того, нам необходимо репетиционное помещение не менее сорока квадратных метров. Мы бы могли порепетировать новый цикл. Если не ошибаюсь, премьера у вас?

Полковник, поморщившись, подтвердил, что у него все камеры с акустическими достоинствами, но Паулю с пеликаном все же лучше репетировать на улице.

— Хорошо. Но нам нужны извинения от майора Ризеншнауцера.

— Послушайте, вы, Эдгар Шекспир Седьмой! — вышел из благодушно шутливого состояния полковник, — Сколько можно искажать благозвучную и незатейливую фамилию. Уверяю, ваш майор… м-м-м… Розенберг получит служебное взыскание, может быть, сразу два. Может, мы его даже выгоним со службы — проделок у него хватает. Вам достаточно? Но оставьте наши заботы нам, иначе я рассержусь. Несмотря на то что я страшно добр! Особенно для своей должности. И пора вам уразуметь, что полицейские камеры все-таки не приспособлены для репетиций. В них нет ни органа, ни пюпитров, ни ложи в бельэтаже. Есть лишь ватерклозет с поющими трубами. Всё!

Полковник указал всем на дверь и первым вышел из отделения. Следом сержант вывел Пауля, который успел прихватить банджо и накинуть ошейник на пеликана.

В поисках майора полковник и сержант обошли все центральные посты — Ризенкампфа никто не видел. Связались по рации с окружающими постами — тот же результат. Полковник надолго задумался, затем решил обратиться к старому испытанному методу — вызвал по рации служебную собаку. Сержант был послан домой к пропавшему — взять какую-нибудь вещицу. Вилли вернулся быстро и дал собаке понюхать носки майора. Но полицейская собака след не брала. Крутилась на месте и скулила от своего бессилия. Опять сунули ей носки под самые ноздри — никакого результата! Тогда полковник сам не побрезгал понюхать майорские носки. Побагровев, он спросил:

— Вилли, этакий болван. Какие ты носки принес?

— Да майорские же!

— Знаю, что не генеральские. Но они же свежие! Стираные! Чем они пахнут?

Сержант задумчиво понюхал один носок, другой. Так усердно втянул ноздрей, что трикотажная пятка прилипла к носу, будто к пылесосной трубке.

— Ну… пахнут… Чем-то душистым.

— Идиот! Стиральным порошком! А нужно, чтобы пахло живым майором.

Сержант повесил повинную голову.

— Я по дороге думал, как бы аккуратнее выпросить у супруги. Без паники. Опять наврал, что майор промочил ноги. Она заохала, хотела идти со мной — еле отвязался. Хотел перед уходом попросить ношеные, но она воспротивилась. Ни в коем случае! Ее муж такой аккуратный, чистоплотный, каждый день носки меняет — иногда даже дважды: перед ночным дежурством. А что, эти не подходят?

— Нет, Вилли. Даже собаке ясно, что не подходят.

Полковник дал сержанту несколько минут, тот сбегал в отделение и принес расческу майора. Ученая собака тут же взяла след и устремилась вперед. За ней двинулись группа полицейских, два кинолога-инструктора, Вилли и уважаемый полковник.

Пауль Гендель Второй в это время уже оброс своими почитателями. Он рассказывал им о своих творческих замыслах, объяснял, какие задачи у такого рода трио: человек, птица, музыкальный инструмент.

В это время совершал свой обход Мэр в сопровождении свиты и почетных гостей. Они только что побывали на площади Искусств. Слушали там концерт, теперь решили еще и прогуляться. Мэру все нравилось чрезвычайно. Он охотно отвечал на вопросы журналистов, почти не консультируясь при этом со своими тремя помощниками, которые тоже были при нем. Впрочем, все ответы сводились к одному:

— Прекрасно! Праздник идет великолепно! Я доволен!

Правда, время от времени его ставил в затруднительное положение Келлер, тот самый, что перепутал кладбище с пляжем. Он задавал самые неожиданные вопросы. Например, проходя мимо памятника трубочисту Гансу, интересовался, на каком именно чердаке двести лет назад легендарный трубочист видел последнего городского черта? О чем они говорили, существует ли стенографическая запись этой беседы? В каких мемуарах это отражено? Ни Мэр, ни его помощники точно ответить не могли и посылали любознательного туриста в библиотеку или куда подальше.

— Да что вы пристали с этим Гансом? — на миг утратил лучезарность Мэр.

— Странное ощущение у меня… — задумчиво ответил Келлер, — Город ваш вечного спокойствия, а все здесь вызывает у меня трепет. Толстые стены, высокие узкие окна, чердаки… И главное, постоянное ощущение тревоги, холодок внутри — пугающий такой холодок. И никак не могу избавиться от этого. Вот так штука, — шептал на ухо Мэру Келлер.

— Поэтому и ходите за мной?

— Может быть.

Мэр в задумчивости сжал губы:

— Послушайте, уважаемый, а вы случайно не еврей?

— Пока нет. А что?

— Евреи — восприимчивый народ. Уж очень вы мне напоминаете Эсхарда Офенгендена, саксонского еврея-мистика. Тот тоже чертей опасался.

— А вам хотелось бы, чтобы я был евреем?

— Ищу объяснения вашему мистицизму.

— Ну, трубочист Ганс вряд ли был евреем.

— А подите вы к своему черту!

— К какому это своему?

— Ну тогда подите ко всем чертям!

— Считайте, что я уже в дороге, — поднял руки Келлер.

Внимание Мэра и его свиты привлекла бегущая овчарка и группа полицейских, спешащих за ней. Овчарка подбежала к толпе и принялась всех обнюхивать. Толпа расступилась. Овчарка проникла в середину, зарычала, залаяла и вдруг начала трепать Пауля Генделя за его единственные концертные штаны. Пауль был совершенно ошарашен. Он отбивался банджо, затем руками и ногами. И все-таки собака его укусила. Не сказать, чтобы сильно, но вполне достаточно для целой бури возмущения. Гендель принялся вопить, что гостеприимство в городе только на словах, а на деле артистов то подвергают репрессиям в полиции, то собаками травят. Собаковод уже хотел надеть на Пауля наручники, но тут подоспели сержант Вилли и полковник. Снова возникла расческа. Музыкант обрадовался ей и со слезами начал рассказывать, что это его любимая расческа, что купил он ее буквально вчера в этом городе, потому что без расчески артисту никак нельзя. А еще никак нельзя без свободы. Ведь и собака кусает потому, что живет в неволе. Похоже, что в этом городе все живут в неволе. Вот и господин Мэр шагает под конвоем, в тесном окружении подхалимов и прилипал. У него свои контролеры. Что ж, если Мэр и может так жить, то свободный деятель искусства — никак.