Фатерланд - Роберт Харрис

Марш сказал:

– Не обращай на неё внимания, Вилли. Посмотри сюда.

Он включил лампу, направив её вверх.

Вилли Штифель с первого взгляда определил конструкцию сейфа.

– Английский, – констатировал он. – Стенки полтора сантиметра, высокопрочная сталь. Тонкий механизм. Набор из восьми цифр. Если повезет, из шести. – Он обратился к Маршу. – Умоляю вас, герр штурмбаннфюрер. В следующий раз меня ждет гильотина.

– И на этот раз тебя ждет гильотина, – ответил Йегер, – если ты не займешься делом.

– Пятнадцать минут, герр штурмбаннфюрер. И потом меня здесь нет. Хорошо?

Марш кивнул.

– Хорошо.

Штифель в последний раз нервно взглянул на женщину. Потом снял шляпу и куртку, открыл саквояж, вынул оттуда пару тонких резиновых перчаток и стетоскоп.

Марш подвел Йегера к окну и спросил шепотом:

– Долго пришлось уламывать?

– А как ты думаешь? В конце концов пришлось ему напомнить, что на нем все ещё сорок вторая статья. И до него дошло.

Статья сорок вторая имперского уголовного кодекса гласила: все «закоренелые преступники и нарушители морали» могут быть арестованы по подозрению, что они могут совершить преступление. Национал-социализм учил, что преступность в человеке в крови – нечто врожденное, подобно белокурым волосам или таланту к музыке. Таким образом, приговор определялся характером преступника, а не самим преступлением. Грабителя, укравшего после драки несколько марок, могли приговорить к смерти на том основании, что он «проявил склонность к преступлению, настолько укоренившуюся, что это исключает для него возможность стать полезным членом общества». А на следующий день в том же суде добропорядочного члена партии, застрелившего жену за обидное замечание, могли лишь призвать к соблюдению общественного порядка.

Штифелю совсем не светил ещё один арест. Совсем недавно он отбыл девять лет в Шпандау за ограбление банка. У него не было другого выбора, кроме как сотрудничать с полицией, к чему бы его ни обязывали – быть осведомителем, агентом-провокатором или взломщиком сейфов. Теперь он держал часовую мастерскую в Веддинге и божился, что со старым завязал. Глядя на него сейчас, трудно было этому поверить. Он приложил стетоскоп к дверце сейфа и стал поворачивать диск, цифру за цифрой. Закрыв глаза, он слушал щелчки тумблеров замка, попадающих в свои гнезда.

– Давай, Вилли, – потирая руки, подбадривал Марш. От напряженного ожидания у него затекли пальцы.

– Черт возьми, – прошептал Йегер, – надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

– Объясню потом.

– Нет уж, спасибо. Я сказал, что ничего не хочу знать.

Штифель выпрямился и глубоко вздохнул.

– Единица, – заявил он. Единица была первой цифрой комбинации.

Как и Штифель, Йегер то и дело бросал взгляд на женщину. Она, сложив руки на груди, скромно сидела на одном из позолоченных стульев.

Иностранка, черт побери!

– Шесть.

Так и продолжалось, по одной цифре каждые несколько минут, пока в 23:35 Штифель не спросил Марша:

– Когда родился владелец?

– Это к чему?

– Можно сэкономить время. Думаю, что он заложил в шифр дату своего рождения. Пока что у меня один-шесть-один-один-один-девять. Шестнадцатое число одиннадцатого месяца тысяча девятьсот…

Марш просмотрел свои выписки из «Кто есть кто?»:

– Тысяча девятьсот второй.

– Ноль-два. – Штифель попробовал комбинацию и улыбнулся. – Чаще всего это день рождения владельца, – объяснил он, – или день рождения фюрера, или День национального пробуждения. – Он открыл дверцу.

Сейф был небольшой. В нем не было денег или драгоценностей, одни бумаги – в большинстве своем старые бумаги. Марш вывалил их на стол и начал сортировать.

– А теперь я бы хотел уйти, герр штурмбаннфюрер.

Марш оставил его слова без внимания. Красной ленточкой были перевязаны документы на право собственности в Висбадене – судя по всему, фамильное имение. Были акции. Хеш, Сименс, Тиссен – обычные компании, но вложенные суммы были астрономическими. Страховые полисы. Одна человеческая черточка – фотография Марии Дымарской пятидесятых годов в соблазнительной позе.

Неожиданно вскрикнул стоявший у окна Йегер.

– Вот они. Дождался, долбаный дурак!

Площадь быстро огибал серый, ничем не выделяющийся автомобиль «БМВ». За ним следовал армейский грузовик. Машины, развернувшись, остановились, перегородив улицу. Из легковой машины выскочил человек в кожаном, с поясом, пальто. Откинулся задний борт грузовика, и из него стали выпрыгивать вооруженные автоматами эсэсовцы.

– Шевелитесь! – вопил Йегер, толкая Шарли и Штифеля к двери.

Трясущимися пальцами Марш продолжал перебирать оставшиеся бумаги. Голубой конверт, не подписанный. В нем что-то тяжелое. Конверт не заклеен. На конверте оттиск: «Цаугг и Си, банкиры». Он сунул его в карман.

Раздался длинный, нетерпеливый звонок. Звонили снизу.

– Они, должно быть, знают, что мы здесь!

– Что теперь будет? – прошептал Йегер.

Штифель побледнел. Американка не двигалась. Казалось, она не понимала, что происходит.

– В подвал, – заорал Марш. – Может быть, разминемся. Давайте в лифт.

Все трое выбежали на площадку. Он стал запихивать бумаги в сейф, захлопнул его, перемешал набор и поставил зеркало на место. Сделать что-нибудь со взломанной печатью на двери не было времени. Спутники держали для него лифт. Он втиснулся в кабину, и они стали спускаться.

Третий этаж, второй…

Марш молил, чтобы лифт не остановился на первом этаже. Он не остановился. Дверь раскрылась в пустом подвале. Над головой раздавались шаги эсэсовцев по мраморному полу.

– Сюда! – Он повел их в бомбоубежище. Решетка вентилятора стояла там, где он её оставил, – у стены.

Штифель понял все без слов. Он подбежал к люку и забросил в него свой саквояж. Ухватился за кирпичи и попытался добраться до люка, но ноги скользили по гладкой стене. Он завопил через плечо:

– Помогите же!

Марш и Йегер подхватили его за ноги и подняли к люку. Человечек, извиваясь, нырнул головой вперед и исчез.

Топот сапог приближался. Преследователи нашли вход в подвал. Послышался грубый окрик.

– Теперь вы, – обратился Марш к Шарли.

– Должна вам заметить, – она указала на Йегера, – что он сюда не пролезет.

Йегер ощупал руками талию. Слишком толст.

– Я останусь. Что-нибудь придумаю. А вы оба выбирайтесь.

– Нет. – Это становилось похожим на фарс. Марш достал конверт и вложил его в руку Шарли. – Возьмите это. Нас могут обыскать.

– А вы? – Держа в руках свои туфли, она уже взбиралась на стул.

– Ждите от меня вестей. Никому ни слова.

Он обхватил её, взял руками под коленки и толкнул. Она была легкой как пушинка.

Эсэсовцы уже были в подвале. Грохот шагов и распахиваемых дверей.

Марш поставил на место решетку и отодвинул стул.

Часть третья. Четверг, 16 апреля

Когда национал-социализм будет находиться у власти достаточно долго,

станет больше невозможно представить себе образ жизни, отличный от нашего.

1

Серый «БМВ» двигался к югу от Саарландштрассе, мимо спящих отелей и пустых магазинов центрального Берлина. У темной громады Этнографического музея он свернул влево – на Принц-Альбрехтштрассе, к штаб-квартире гестапо.

Как и во всем, в отношении машин существовала иерархия. Орпо полагались жестяные «опели». У крипо были «фольксвагены», четырехдверные варианты первоначального «КДФ-вагена», машины для рабочих, которые штамповали миллионами на заводах в Фаллерслебене. Но гестаповцы жили шикарнее. Они разъезжали на «БМВ-1800» – зловещих машинах с рычащим усиленным двигателем и тусклым серым кузовом.

Сидя на заднем сиденье рядом с Максом Йегером, Марш не сводил глаз с арестовавшего их человека, командовавшего облавой в доме Штукарта. Когда друзей выводили из подвала в вестибюль, он встретил их безукоризненным гитлеровским приветствием:

– Штурмбаннфюрер Карл Кребс, гестапо!

Маршу это ничего не говорило. Только теперь, в «БМВ», глядя на профиль, он узнал его. Кребс был одним из эсэсовских офицеров, которые приезжали с Глобусом на виллу Булера.

Ему было лет тридцать. Худое интеллигентное лицо. Если бы не форма, его можно было принять за кого угодно – адвоката, банкира, специалиста в области евгеники, палача. Это вообще относилось к молодым людям его возраста. Они сошли с конвейера, состоящего из детской гитлеровской организации пимпфов, гитлерюгенда, национальной воинской повинности и спортивной организации «Сила через радость». Они слышали одни и те же речи, читали одни и те же лозунги и ели обеды из одного блюда – в помощь страдающим от зимы. Они были рабочими лошадками режима, не знали другой власти, кроме власти партии, и были такими же надежными и обычными, как «фольксвагены» крипо.