Неферомантика. Маленькие "детские" повести - Яна Гецеу

Смотрю на нее, как она жмется, не решаясь вывалить все сразу, и ее нервность передается мне.

— Что, ну что же? Яна!

— Стас, я нашла могилу твоей матери.

— …? Яна…?!

— Да, я понимаю, я резко это все сказала, но в общем… Ты прости, что я так, но это правда.

— Я — на… Господи! Гос-по-ди!

Слезы задушили последние слова, небо опрокинулось, закачавшись, и упало бы на меня, но что-то не дало. Я поднял голову к нему, умоляя раздавить меня, и горячие слезы побежали по щекам. Хлынул обжигающе-ледяной дождь. Яна, ты не врешь?

Сон, такой серый и прозрачный. И тяжелые холодные капли пощечинами по лицу. Мира не стало. А потом он родился вновь, взорвавшись звуками, запахами, дождевой водой. Она здесь, Ведьма не обманула меня.

— Где это? — спросил тихий голос, похожий на тот, что был у меня когда-то. Или не был совсем?

— На Южном кладбище. Ее звали…

— Тихо, не надо! — я приложил пальцы к ее губам.

— Не все сразу, ты растопчешь меня! — и резко повернувшись к остановке поволок ее: — Поехали!

В салоне «рогатого» я сообразил, что уже достаточно поздно, и постепенно густеют сырые сумерки, и Янка не доберется оттуда домой, и на кладбище в такое время не ходят.

Но Янка переночует у меня — я посмотрел на нее, она кивнула, — а я до утра не доживу, я должен, мне необходимо прямо сейчас побывать там!

Кое-как добрались до Затона. Там поймали попутку — «шестерку».

— Ребят, вам куда?

— На кладбище «Южное»! — не подумавши ляпнул я, дурак. У водилы глаза приобрели вид квадрата. Он попытался захлопнуть дверцу. Но Ведьма, нервно рассмеявшись, поставила ногу в тяжелом ботинке как препятствие:

— Ну, ты сказал, Стас! Нам просто в ту сторону! А там мы сами дойдем.

— А-а, — расслабился водила, — а я уже незнай чё подумал! Шутники!

Мы топали по мгновенно раскисающей земле, дождь хлестал нещадно, зло прибивая нас по головам. Но мы тащили неподъемные от грязи берцы, мрачно и упорно. Вперед и вперед, огибая кресты и ограды, путаясь в бурьяне. Не замечая ничего вокруг — я дойду! Там моя мама. Я хочу, я должен знать наконец — за что?.. она бросила меня. И не остановят ни боль в зашибленной руке, ни текущая с волос вода, ни мокрый насквозь балахон (забыл застегнуть косуху).

Из-за дурной погоды быстро густел туман и опускалась грязная, мокрая, непролазная как бурелом ночь. Я иду к ней, женщине, которой никогда не знал. Чьего лица не помню. И роднее которой нет на свете. Которой просто нет — матери.

— Вот, пришли… — почти прошептала дрожащая Ведьма, тихо указывая на ухоженную могилу за низенькой оградкой. Я вздрогнул, подошел поближе. Боже мой, что я должен почувствовать? Ничего. Пустота под сердцем. Я просто не верю, что вот этот размытый, огороженный холмик и крест — моя мать. А где же блеск глаз, живая улыбка, веселый смех? И еще, она должна протягивать легкие руки и тянуть за волосы: «Когда пострижешься, сын?» И надувать губы, и трогать родинку над губой в задумчивости. Украдкой курить на кухне и морщиться от мазутной вони моих джинсов. А этот кусочек земли за оградкой — что он? Чего я вообще здесь искал? Я попытался прочувствовать момент, но разочарование и здесь. Беги, Русый, беги — оно тебя поймает!

— Будь ты проклято!! — заорал я, задрав голову к небу, и Ведьма испуганно отшатнулась.

— Что ты проклинаешь? — спросила хрипло.

— Я? Эту гадость, эту дрянь! Оно и здесь меня достало!

— Разочарование?

— Ха, угадала!

И вдруг меня «потащило».

— Мама, мамочка! — я перепрыгнул оградку, упал на колени, трясясь, загреб руками грязи с могилы.

— Мама, я пришел! Твой Стас, я здесь! — я рыдал, упав лицом в сырую землю захлебываясь и задыхаясь.

— Ма-ма, ма-моч-ка… родная, милая, за что? За что, я ведь… без тебя… 18 лет!! Как же ты не поняла, что «это» на руках у тебя пищит — я, и вместе мы бы… Ма-ма!!! Как же так…

Истерика прошла так же внезапно, как и началась. Я лежал в грязи, тихо и холодно. Ведьма будто исчезла, забрав с собой весь мир — понимала, что мне так необходимо. Время шло, но где-то там, во внешнем мире, за оградой, а здесь были только я, и моя мама. Она молчала, крепко спящая глубоко под землей, я не тревожил ее сна. Спи, моя родная, ты, должно быть, натерпелась в жизни!

Стало совсем темно, и нужно было подниматься.

Но нужно ли?

Я погладил мокрый ледяной гранит плиты, всмотрелся в фотографию — совсем девчонка, улыбается. Сейчас плохо видно, но я знаю — рыжая челка, веснушки. Ямочки на щеках. Мама, мамочка, мамуля… По дате получается, что она родила меня в 17 лет и почти сразу умерла, прожив всего две недели. Что случилось с тобой, мама, Родникова Анастасия Павловна? Что любила ты — «Nirvana», «Sex Pistols», Таню Буланову?

— Ма-моч-ка, — прошептал я, и вновь заплакал, тихо раскачиваясь. Девочка совсем, школу только закончила — или нет? Бросила из-за меня 11 класс. Нет, тогда же 10 было! Ведь ты не оставила бы меня, будь жива, правда? Господи, Влада мне ни-че-го не рассказывала о тебе!

Я оглянулся, вспомнив вдруг о Янке.

— Иди сюда, я тебя с мамой познакомлю!

Она приблизилась, тихо села на корточки рядом, взяла меня за руку. Я поцеловал тонкие пальцы.

— Вот, мама, это Ведьма Яна. Она очень хорошая лучше всех. Она мне помогла полететь, я тебе потом покажу, как у меня получается!

Это слезы, или снова дождь? Наверное, и то, и другое.

— Мама, я думал, что люблю Свету, но потом, когда я с ней переспал, понял, что это не так. А еще я учусь в колледже информатики. И Влада меня не обижает. Она тоже меня по-своему любит, считает за сына. Прости меня, мамочка, я раздолбай. Шляюсь по ночам, курю и пью портвейн. Очень скорее к тебе хочется. Я больше всех люблю «Nirvana», а если ты сама … не захотела жить… значит, ты и Курта там знаешь? Ма-ма… Прости меня!

Я сглотнул тягучую, горькую слюну, сжал Янкину ладошку.

— А еще, мамочка, я всегда только и делал, что ловил идеальное ощущение. В детстве замирал под дождем и снегом, задрав лицо. Очень медленно ел мороженное и не останавливал кровь. Прыгал со второго этажа, и даже с третьего. Пил всякую дрянь. Даже укололся однажды. Трахался с разными шлюхами — и рыжими, и блондинками, и черными. Потом взялся учиться летать. И не смог бы никогда, если бы не Яночка. Видишь, какая она у меня умница. И красивая. Вот, посмотри, что я теперь могу! Я поднялся на ноги, привычно вытянулся, пропитываясь воздухом, как губка водой. Прикрыл глаза, оттолкнулся от земли кончиками пальцев. Открыл глаза — темно, моросит дождь… Я вишу в полуметре над могилой. Да, я снова могу!

— Мама, смотри! Я твой сын, и я лечу. Видишь, мама, я снова наполняюсь счастьем!

Я летел снова, и справа от меня вырисовывалась смутная белесая фигура с рыжей головой — она улыбалась, а слева Янка смотрела на меня подняв голову. Я раскинул руки, и они взялись за мои ладони, две лучшие женщины в мире — мамочка и Янка. Я рассмеялся, счастливый, как никогда, чувствуя, как меня накрывает оно — невыносимое, горько-нежное, огромное, как мир, и тягучее как счастье — ощущение.

Я закричал от того, что слишком оно огромное для меня одного, я заплакал, расхохотался:

— Мама, слышишь, вот оно! Я знаю теперь — я люблю ее!

— Янка, я люблю тебя!! Я люблю тебя, да-а-а!!!

Здесь, над могилой моей матери, куда меня привела девушка как никто родная мне внутренне, отпала вся шелуха и ненужность. Не стало условностей и мук, недоделок и недоговорок. Все шершавости и подделки покинули меня, и сам я стал ясен, как летний день.

Не надо было метаться и искать, прыгать с крыши и путаться со шпаной — а надо было так мало и так беспредельно — полюбить!

Здесь, на погосте, в холодной майской ночи, так похожей на осеннюю, я вишу в воздухе, чувствуя живое тепло Янки с одной стороны, и немую радость матери с другой, я понял, что пришел туда, куда спешил, ломая ноги, куда стремился. Я поймал его, и оно оказалось в любви — мое Идеальное Ощущение.

Ни до и ни после, а здесь и сейчас, я — Loveц ощущений…

*Примечание автора:

Если вам понравился Русый — ищите кое-что о нем в романе «Я, Дикая Дика».