Ветер из Ига - Юлия Андреева

— Я успел. Спасибо, что подождали. — Тёси поднял глаза на князя. — Все на сегодня?

— Пожалуй, что все. — Дзатаки потянулся. — Хороший день, думаю прогуляться перед обедом. Не знаешь, где мой сын?

— Господин Хаято, — секретарь помахал в воздухе исписанный изящными иероглифами лист. — Я видел его возле зверинца, должно быть, опять ходил к своей пленнице.

— Что значит опять? — Дзатаки смущенно отвернулся от Тёси, — вдруг до него дошло, что с момента появления в замке малышки он ни разу не поговорил по-настоящему с Хаято и не выяснял о нем у слуг. Странным образом маленькая бессловесная девочка заслонила собой все, в одночасье изменив жизнь одного из лучших агентов ордена «Змеи». Об этом следовало подумать.

— Так господин Хаято проводит там почти что все свое время, — секретарь пожал плечами, — вот даже на охоту не поехал, деревни вчера отказался объезжать сам, сотника вашего, как его, тот, что на место прежнего Кадзума, ну как его, забыл, попросил. Все время с ней, даже, я слышал, гонца в Киото послал, чтобы оттуда лекарь к ней пожаловал.

— Однако, — только и мог сказать Дзатаки, — что же, она, никак, болеет? Надо поговорить с сыном. — Он поднялся.

— Болеет, не болеет, как знать. — Секретарь вынул из-за пазухи перо и, положив его на лист бумаги, наклонил страницу так, чтобы перо свободно скатилось. — Вроде готово. Прикажете оставить здесь или отдать под охрану самураю?

— Под охрану. — Дзатаки потоптался на месте, восстанавливая в ногах кровообращение, после чего решительно вышел из комнаты.

Сын начал пренебрегать своими обязанностями, это, конечно же, плохо и достойно порицания, но он-то сам куда смотрит? С ним-то что происходит? Ведь как сейчас перед глазами стоит один из десятников, доложивший, что из гарнизона исчезли несколько самураев. Да еще каких! Сотник Кадзума, десятник Юкио и с ними еще три человека. При этом было совершенно ясно, что просто так бежать они не могли. Не такие люди, чтобы бросать высокие посты, сытную жизнь и спокойную службу. Мирное время все-таки разительно отличается от войны. И если во время проведения боевых действий Дзатаки отнесся бы с философским спокойствием к исчезновению сотника и десятника, ну, перешли на сторону врага, дрянь-людишки, что ты тут будешь делать? Сам виноват, платил бы больше — они бы не убежали. Спасибо хоть сами ушли, не сманив с собой всех своих подчиненных, но в мирное время… какой смысл?..

Но если ребята исчезли не по собственному желанию, возможно, они попали в какую-нибудь ловушку. И скорее всего сейчас уже были убиты.

Вот о чем следовало задуматься. И не просто задуматься, а поднимать тревогу, прочесывать лес, проводить следствие, наконец. А вместо этого он, старый дурак, продолжал как ни в чем не бывало нянчиться с, по сути, чужим для него ребенком и писать мудрые трактаты в помощь воспитателям самурайских отпрысков.

С ним, без сомнения, что-то происходило, что-то неправильное. И с ним, и с Хаято. Обычно такой исполнительный, толковый юноша вдруг начал вести себя как заправский лентяй и пустобрех. Как живущий в свое удовольствие глупец. С этим нужно было что-то делать.

Не зная, найдет ли он сына в зверинце, или проще послать за ним слуг, Ким-Дзатаки решил первым делом навестить загадочную пленницу, отнимающую столько времени прежде дисциплинированного и послушного Хаято.

Отвечая на приветствие дежурных самураев, даймё спустился в сад, где, минуя клумбу с диковинными, привезенными из Китая трехцветными пионами, свернул по изящной, посыпанной просеянным песком дорожке к флигельку, в котором размещался зверинец. Конечно, в зверинец можно было попасть и непосредственно из замка, но Киму-Дзатаки хотелось подышать свежим воздухом.

Толкнув тяжелую европейскую дверь, он оказался в небольшой прихожей, в которой у стен в образцовом порядке стояли несколько бочек и сундуков с садовым инвентарем, а также вениками и совками, при помощи которых убирались в клетках.

Дзатаки миновал предбанничек, и, постучав во вторую дверь, был остановлен сидящим за ней стражником.

Лениво прошипев «кто идет», тот обнаружил, что хамит собственному даймё, и тотчас вытянулся в струнку. Дзатаки кинул на грубияна убийственный взгляд, мимолетно отметив, что старый тюремщик кого-то ему напоминает, и, тотчас забыв о происшествии, прошел к клеткам.

Первое, что бросилось в глаза, была окружающая пустота и непривычная тишина. Большая половина стационарных клеток оказались пустыми. Ничего не понимая, даймё прошелся вдоль зарешеченных камер, в которых совсем недавно сидели лисы, медведь и парочка ручных ягуаров, не понимая, что могло произойти со зверями. Пока не наткнулся взглядом на лежащую у стены в самой просторной клетке девушку. Точнее, сначала он не разглядел, кто это, просто понял, что это она. Пленница синоби походила на куль тряпья, на мусорную кучу, на что угодно, но только не на человека.

Ким-Дзатаки подошел ближе, какое-то время пытаясь разглядеть девицу. В тусклом дежурном свете двух китайских фонарей он никак не мог рассмотреть ее лица.

Дзатаки крикнул сторожа и, не глядя на вошедшего, потребовал принести еще света.

Когда возле клетки с девой выстроилось целых четыре фонаря, князь велел открыть дверь и, держа руку на рукояти меча, прошел внутрь.

Странное дело, грязное, всклокоченное существо, которое, возможно, совсем недавно было юной девушкой, по всем правилам должно было вонять хорошо лежалым сыром, Ким втянул ноздрями воздух зверинца, учуяв только непонятно откуда взявшийся аромат прелой листвы. Он подошел ближе, ожидая, что в любой момент бесноватая схватит его за ногу. Рядом с девой приятный запах листьев усиливался. Ким присел на корточки, потрогал жилку на шее. Пульс был слабым, сердечко тюкало еле-еле, отмечая последние минуты жизни. Неудивительно, что Хаято вызвал к ней лекаря.

Князь понюхал руку, которой только что щупал пульс на шее девушки, рука пахла осенними листьями.

Уже ничего не опасаясь, Ким-Дзатаки перевернул девицу на спину, погладил по лицу, убирая назад слипшиеся волосы, теперь запах листьев сделался настолько сильным, что князь ощутил себя в русском осеннем лесу или парке и даже увидел осенний Михайловский.

«Что за наваждение?»

Он хотел было уйти, но какая-то неведомая сила влекла его к чумазой пленнице так, словно перед ним лежала не оборванная, грязная нищенка, а сказочная принцесса. Сколько же ей было — десять? Тринадцать? Пятнадцать? Горе и лишения могут преждевременно сделать ребенка взрослым или даже старым, наградить седыми волосами. Дзатаки провел ладонью по лбу, и она начала благоухать осенью, отер руки о штаны, и его одежда тут же ответила нежным ароматом осенней листвы.