Аврора - Жюльетта Бенцони

Никакой горечи Аврора от своего положения незамужней девушки не испытывала. Снова увидеть любимого брата живым — такова была единственная цель ее жизни.

Позволив Ульрике и горничной разбирать ее сундуки и раскладывать вещи, она открыла одно из окон и облокотилась о подоконник. После бури небо очистилось, остались только легкие белые облачка, скользившие, как перышки, по лазоревому небу. Ласточки уже тянулись к югу. Аврора с наслаждением вдыхала морской воздух, ощущая его солоноватый привкус на губах. Моря — на западе Северное, на востоке Балтийское — окружали Гамбург со всех сторон. Как же это нравилось Авроре!

— Как бы вам не простудиться! — раздалось у нее за спиной ворчание Ульрики. Ощутив на плечах мягкую пуховую шаль, она машинально закуталась в нее и ответила с улыбкой:

— Спасибо! Ты права. Я что-то совсем забыла про холод.

— Вспомнили бы сами, но было бы слишком поздно! В этом году будет ранняя зима.

В этом доме с огромными печами из белого фаянса бояться зимы не приходилось. Другое дело — в тюрьмах: они зачастую губили узников так же неумолимо, как топор палача, пусть медленно, зато жестоко... Девушка содрогнулась, представив себе Филиппа в сырой яме с обледеневшим дном, без луча света, без всякой надежды оттуда выбраться, и из ее груди вырвался стон.

— Не мучайте себя так! — промолвила Ульрика, более проницательная, чем можно было предположить, глядя на ее суровый облик: иногда она изумляла подопечную своими догадками. — Граф Филипп молод, силен, беззаветно любит жизнь. Где бы он ни оказался, он приложит все силы, чтобы вырваться на свободу. Он ведь, как шпага «Кенигсмарк», — крепчайшей закалки![4]

Именно эти слова так необходимы были сейчас Авроре. Она обняла Ульрику.

— Молю Небо, чтобы ты оказалась права! Только бы мы узнали, где он томится!

— Чтобы устроить узнику побег, нужны деньги. Если я правильно поняла, у нас с ними теперь негусто.

— Ничего, наскребем! Пусть даже мне придется продать все, что у меня есть, вплоть до последней пары туфель!

Это было сказано непримиримым тоном, но вызвало у старой кормилицы смех.

— Подумайте, какой у вас был бы вид! Вряд ли герр Филипп одобрил бы ваш вид: босой и в рубище. Слишком он гордится вашей красотой и изяществом!

Даже в таком людном месте, как Гамбург, возвращение двух сестер не прошло незамеченным. Напоминали о себе старые знакомые — возможно, их стало меньше, чем до случившейся драмы, но все равно их было немало. Гамбург, гордый своим статусом вольного города, ни перед кем не держал отчета, даже перед самим императором, остерегавшимся перечить отцам города: слишком этот город был богат!

Через два дня после их приезда на пороге дома предстал скромный на вид, но аккуратный молодой человек. Взяв шляпу под мышку, он осведомился, не соизволит ли графиня Кенигсмарк уделить ему немного времени по делу величайшей важности. Слуга, открывший ему дверь, доложил о посетителе Поттеру, и тот сам явился справиться, что за дело, и узнать, почему посетитель не назвал своего имени.

— Потому что я не имею чести быть знакомым со столь благородной фрейлейн. Я — счетовод из банка Ластропа, мне надо многое ей сообщить! — заявил он с уверенностью, призванной скрыть робость.

— Что ж, идемте.

Они нашли Аврору в гостиной с видом на садик во внутреннем дворе: грабовая аллея у фонтана, две каменные скамейки... Она читала книгу, вернее, в задумчивости держала ее раскрытой, вверх обложкой, на коленях. Взволнованного гостя она приветствовала улыбкой. Представляя его, Поттер обронил настолько простое имя, что оно прозвучало шуткой:

— К фрейлейн герр Ганс Мюллер.

Такое вступление не могло ободрить молодого человека. Он принялся кланяться, сопровождая поклоны невнятным бормотанием. Сжалившись, Аврора указала ему на стул, дабы он обрел опору как в прямом, так и в фигуральном смысле, и ласково спросила:— С чем же вы ко мне пожаловали?

Он, осчастливленный подобным обращением, осмелел.

— Фрейлейн графиня, мне нужно сказать вам важную вещь. Дело в том, что я счетовод в банке Ластропа, и... По случайности я наткнулся на документ, который должен вас заинтересовать... — Говоря это, он извлек из шляпы, которую до этого не отрывал от груди, письмо и протянул его девушке, тщательно разгладив: — Вот! Оно написано герром графом Филиппом Кристофом фон Кенигсмарком, братом вашей милости и...

Аврора больше не слушала. Она узнала почерк и своеобразную орфографию своего брата. Это отличало всех воинов в семье: при всей своей любви к письму они никогда не тратили время на такое излишество, как орфография, главное, чтобы было понятно, о чем идет речь. Но по мере чтения удивление Авроры сменялось оцепенением: в письме сообщалось об отправке банкиру Ластропу четырехсот тысяч талеров и ценных украшений, в том числе рубина «Наксос», напоминающего формой одноименный греческий остров. Этот великолепный камень, завоеванный у турок, был преподнесен Конисмарко незадолго до его смерти в Греции новым венецианским дожем Франческо Морозини, прозванным «Пелопонесским», в награду за кровь, пролитую за Венецию. Уточнялось, что Ластропу следует хранить эти ценности после того, как он возместит за их счет долги Филиппа и вычтет дважды по десять тысяч талеров в пользу его сестер на случай, если они останутся без средств.

Девушка раз за разом перечитывала невероятное послание. Откуда ее брат добыл такую сумму, ведь считалось, что он разорен? Она вопросительно уставилась на молодого счетовода.

— Почему с этим являетесь ко мне вы? Разве не сам господин Ластроп должен был бы... — И поскольку Мюллер все теребил свою шляпу, упершись взглядом в ковер, она добавила: — Или он не знает о вашем поступке?

Робкий молодой человек мигом превратился в вулкан чувств. Привстав на цыпочки, он с пылающим взором провозгласил:

— Нет, не знает! Надеюсь, фрейлейн графиня заставит его вернуть чужое! Это чудовище, настоящее чудовище, и к тому же вор! Человек без сердца, черствый, как прошлогодний сухарь. Я умолял его ссудить мне несколько талеров на лечение заболевшего дедушки, а он вышвырнул меня за дверь, сказав, что у него не богадельня. И тогда...

— И тогда вы решили — и были совершенно правы, — что, отдав мне этот документ, — не отрицаю, имеющий для нашей семьи огромное значение! — вы найдете у меня больше сострадания.

— Так и есть.

— Не сомневаюсь. В какой сумме вам отказал Ластроп?

— Десять талеров — но дело не в этом. Я попросил их у него только для того, чтобы услышать, что он скажет. Я услышал его ответ и, зная, где хранится это письмо, забрал его... и вот я здесь. К вашим услугам, прелестная фрейлейн!