Ответная месть - Паула Гослинг

— Мне всегда хочется есть около восьми, — сказал он.

— И прекрасно. А теперь можешь помочь мне в разделе на «К»?

— Кто бы мог тебе отказать? — Он готов был разорвать мерзавца в клочья.

— Не важно. — Она двинулась дальше, пробегая пальцами картотеку.

— Наверное, я должен быть благодарен ему, так?

Дэйна повернулась к нему:

— Нет, это я должна быть благодарна. Ты — мерзавец, Хэрви?

— Нет! — Он был неприятно удивлен.

— Я имею в виду, ты груб и изменяешь женщинам?

Теперь он стал что-то подозревать.

— Кто тебе наговорил про меня?

— Ответь на вопрос.

— Может быть, немного, — признался он. Она вывела его из равновесия. Что с ней такое? — Послушай, я не претендую на то, чтобы быть идеалом, но я никогда не обещаю зря, так…

— Это хорошо, — сказала Дэйна. — Это честно. Ты — именно то, чего я заслуживаю. — И она продолжала разбирать карточки.

— Мне кажется, меня здесь оскорбили, — после некоторого раздумья сказал Нилсон. — Наверное, нам лучше не обедать вместе.

— Как скажешь. — Она, кажется, не была огорчена и таким поворотом событий. Хэрви почувствовал себя вовсе не в своей тарелке. Ему никогда не приходилось сталкиваться с таким отношением. С женщинами иметь дело просто, это каждому известно. Ты врешь — они врут, все врут, и все хорошо. Это — игра. Разве нет?

— Так что ты имеешь в виду, говоря, что «заслуживаешь» меня? — потребовал он ответа.

Она приподняла свои красивые плечи.

— Ты же собираешься оскорбить меня, — небрежно сказала она. — Использовать и бросить.

— Вовсе нет! — Он никогда не был сердцеедом. Иногда ему говорили, что это оттого, что у него самого нет сердца, но это неправда. У него есть сердце — просто он не позволяет ему вольничать.

Она обратила на него свои большие глаза с поволокой, и он почувствовал, как задрожали у него колени.

— Нет, ты собираешься. И думаю, я буду этому рада. Ты понимаешь? Это будет значить, что я выйду на волю — вновь стану женщиной, тебе что-нибудь понятно?

— Ни хрена, — обиженно сказал он. — Но обед, я вижу, не состоится.

— О'кей. — Она пожала плечами и повернулась к полкам. Затем снова беззаботно заговорила: — Кто этот высокий, красивый белобрысый детектив… его стол в углу кабинета? Кажется, его имя Эдди или…

— А, понятно, это он, наверное, оскорбил тебя, — быстро среагировал Нилсон. — Эдди Клански — совершенный мерзавец с женщинами, тебе нужно держаться от него подальше. Если тебе хочется, чтобы тебя «использовали», как ты говоришь, то тебе лучше иметь дело со мной. Мне ты можешь верить.

Она посмотрела на него. Он смотрел на нее.

Она начала смеяться.

— Раньше ты никогда не смеялась, — сказал он.

— Да, — согласилась она.

Он смотрел на нее в изумлении. И, чем большее затруднение он испытывал, тем больше она смеялась. И он сам начал смеяться, хотя ничего не понимал: эта девица, определенно, сумасшедшая, — и нужно бы не иметь с ней дел, но он уже не мог. Не мог. Внезапно раздалось покашливание, и они оба вскочили.

— Простите, есть здесь офицер Нилсон?

— Я, я Нилсон. Так я думаю, — добавил Нилсон, стараясь прийти в себя.

— Вам звонят. Думаю, это срочно. Что-то о вашем профсоюзе.

Нилсон посмотрел озадаченно:

— Федеральная полиция звонит мне? Сюда?

Служащая извиняющимся голосом сказала:

— Я не знаю, но они говорят что-то о… забастовщике*, которого застрелили. Может быть, вам лучше поговорить с ними самому.

Нилсон уставился на нее, а затем бросился к телефону. Женщина посмотрела на Дэйну, та стояла с побелевшим лицом: смех в один момент слетел с ее губ.

— Я ничего не знала о том, что полиция бастует, — проговорила женщина. — А вы знали?

15

Они не разрешили ему сидеть, пока не был проявлен рентгеновский снимок.

— Да взгляните, я могу двигать пальцами! — протестовал он, но они лишь улыбались, потом сказали «Теперь отдохните».

Ослепляющая операционная лампа все еще била в глаза, * Страйкер — в переводе «забастовщик», глаза слезились, и он вытирал их здоровой рукой. Он попросил одного из врачей выключить свет. Этого было нельзя, поэтому они чуть подвинули стол, на котором он лежал, — но это не помогло.

Слезы катились и катились.

Появился Пински и стал рядом.

— Поймали? — спросил он, уже зная ответ, потому что хорошо знал Пински и прочел все в его глазах. — Проклятие! — И Пински согласно кивнул. — А Тос?

Пински открыл было рот, закрыл его — и вновь открыл.

Говорил он хрипло, и ему пришлось откашляться.

— Его оперируют.

— Значит, он жив.

— Да, жив. — Слово «пока» будто висело в воздухе и было явственно видно в ярком, безжалостном свете. Пински тяжело сглотнул.

— Пуля пробила череп и мозг, но они говорят, что надежда еще есть.

— Значит, не задета функциональная часть, — вставил интерн, который следил за Страйкером, пока проявляли рентгеновский снимок. — Наверное, он счастливчик. С какой стороны черепа?

Страйкер поднял здоровую руку и показал на себе, так, как он это помнил. Интерн кивнул.

— Явно счастливчик, — повторил он, однако, с сомнением в голосе и поднялся. — Пойду посмотрю, что там с рентгеном. — Он вышел.

Страйкер посмотрел на Пински.

— Вы искали?

— Все еще ищем. Прочесали улицу и взяли всех, кто был в тот момент. Хэрви все еще там.

— Это хорошо: Нилсон стал хорошо работать, сукин сын.

— Да, и Дэйна в приемной, просится.

— Держи ее там.

Он поморщился. Ему вкололи что-то обезболивающее. Плеча он почти не чувствовал. Остальное болело.

— Мы встретились с Риверой на Френч-стрит, а потом заехали попить кофе. Уже садимся в машину, и тут — бам! — выстрелы, и ниоткуда. Из винтовки, значит. Должно быть так, поскольку никого в поле зрения. — Он ответил на свой собственный вопрос. — Грязный подонок…

— Лежи, лежи, поменьше волнуйся, — сказал Пински.

— В кого из нас он целился?

— Какая разница? Попал в обоих.

Страйкер сжал левый кулак, почти наслаждаясь тупой болью, которая волной переходила через его плечо.

— За что, Христа ради?

— Если бы мы знали, за что, — мы бы знали и кто, наверное, — сказал Пински, стараясь быть логичным. Это требовало усилий, когда перед ним лежал раненый Страйкер, а в операционной — Тос. Сунув руки в карманы, он подошел к медицинскому столику и изучал стальной поднос, на котором помещались упаковки стерильных бинтов и основательное количество крови Страйкера, впитавшейся в марлевые и ватные тампоны. В лотке лежала пуля, которую извлекли из плеча Страйкера. — Похоже, калибр 7,6.

— Я тоже так думаю, — согласился Страйкер, стараясь повернуть голову и увидеть пулю. Боль пронзила его до уха, поэтому больше он не делал попыток двигаться и все остальные реплики относил как бы к тому безжалостному верхнему свету, который все светил ему в глаза. — Ты бы взял се.

— Сам догадался, — ответил Пински и нащупал в кармане маленький коричневый конверт, в котором лежал его счет за электричество. Отыскав марлевый тампон, он осторожно взял окровавленную пулю и вложил ее в угол конверта, а конверт засунул во внутренний карман пиджака. — Та, что попала в Тоса, слишком сплющена, чтобы по ней что-то можно было определить сразу. Эта — лучше.

— Весьма рад, что и я пригодился, — мрачно сострил Страйкер.

Возвратился жизнерадостный интерн.

— Кость не задета.

— Я же говорил, — проворчал Страйкер. — Могу я теперь идти?

— Нам еще нужно сделать вам обс…

— …К черту. Я — полицейский. По мне уже стреляли раньше. Мне нужно выбраться отсюда, и я подпишу все, что угодно.

— Джек, может быть… — начал было Пински.

— Нет! Я хочу на волю. Мне нужно работать.

Интерн вздохнул.

— Есть преданность работе — а есть глупость. — Он встретился со Страйкером взглядом и сдался. — Хорошо, хорошо, я выпишу вас. Вы не сможете пользоваться больной рукой неделю или больше. И помните: вы потеряли много крови, так что будете чувствовать слабость в течение нескольких дней.

— Я уже терял кровь, — сказал Страйкер.

— Ах да, я забыл: вы — крутой большой коп. Так что насчет шока вам тоже известно.

Ослепленный операционной лампой над головой. Страйкер снова видел невыносимо долгий, ужасный момент, когда пуля попала в Тоса, и вся машина была залита его кровью, кровь была повсюду, как этот свет…

— Да, я знаю насчет шока, — согласился он.

В комнате рядом с операционной он выбрал себе стул с прямой спинкой — чтобы не расслабиться и не заснуть. Дэйна была рядом с побелевшим, как и у самого Страйкера, лицом, слишком потрясенная, чтобы разговаривать, — за что он был ей безмерно благодарен. Теперь она выглядела просто хорошенькой девочкой — вот и все. Шок ограждал его от всех прочих забот — и он был благодарен и за это. В голове слабо шевелилась мысль, не возмездие ли это все за то… за что, он даже не пытался сформулировать. Он только знал, что это как-то связано с Кейт и с предательством. Пински сидел на софе напротив, делая вид, что читает газету. Он вскакивал каждый раз, когда нечто белое мелькало в дверном проеме.