Теория литературы. Чтение как творчество: учебное пособие - Леонид Кременцов

В «Романтиках» и «Блистающих облаках» (1929) затрагиваются проблемы писательского труда. Даже в «Кара-Бугазе», повести куда как далекой от литературных забот, Паустовский находит возможность сказать и о Пушкине, и о своем стремлении как можно ббльше людей «приохотить к писательству», и о чисто технических деталях художественного мастерства. О книгах более позднего времени и говорить не приходится: все они в большей или меньшей степени касаются круга проблем, поставленных в «Золотой розе». Даже произведение, не связанное с проблемами искусства, у него может начаться парадоксальным образом: «Каждому писателю нет-нет да и захочется написать рассказ совершенно вольно, не думая ни о каких «железных» правилах и «золотых» законах, написанных в учебниках литературы»[77].

В. Г. Белинский писал о том, как важно определить главную идею художника, пафос его творчества. Такой идеей, пронизывающей всю деятельность Паустовского – и прозаика, и публициста, и критика, – была высокогуманная идея выявления и утверждения прекрасного в жизни и искусстве.

С этих позиций все им написанное, все тома его сочинений: романы, повести, рассказы, пьесы, сказки, статьи, эссе и т. д. представляются одной большой книгой. Изменялся объект исследования: человек, природа, произведения искусства, – цель оставалась той же:

Сотри случайные черты —И ты увидишь: мир прекрасен[78].

«Золотая роза» исследует особенности творческого процесса художника как одного из возможных средств достижения этой цели, на что указывает ее эпиграф: «Всегда следует стремиться к прекрасному». Решению этой задачи служит и отбор материала, и его расположение.

Паустовский как-то заметил о «Золотой розе»: «Она насквозь автобиографична и могла бы быть одной из частей «Повести о жизни»[79]. К этому следует только добавить, что «Повесть о жизни», как и «Золотая роза», осталась неоконченной и также писалась не в сроки, указанные под ее частями («Далекие годы» – 1946, «Беспокойная юность» – 1954 и т. д.), а всю жизнь. Что такое «Романтики», как не часть «Повести о жизни»? Уже в 1937 г., за девять лет до появления в печати «Далеких годов», писатель обнародовал план «Повести о жизни» (см. журнал «Детская литература», 1937, № 22).

Таким образом, творческая история «Золотой розы» неотделима от эволюции Паустовского как художника, и ее появление свидетельствует только о том, что завершился какой-то этап многолетнего процесса, который в самой книге назван «кристаллизацией замысла» и который продолжается, пока художник жив. Считать, что «Золотая роза» – это запись разговоров в Литературном институте, где Паустовский некоторое время работал, сделанная задним числом (а такие мнения бытовали), – неправомерно.

Серьезным препятствием на пути «Золотой розы» к широкому читателю оказался ее жанр. Он останавливал своей непривычностью, непохожестью на «обычные» литературные произведения, отсутствием сквозной сюжетной линии, персонажа, цементирующего отдельные главы.

За несколько месяцев до публикации Паустовский объявил: «…работаю над книгой «Золотая роза», жанр которой затрудняюсь определить»[80]. Сразу вспомнилась его двадцатилетней давности реплика по поводу «Кара-Бугаза»: «Я затрудняюсь сказать, что это – повесть, очерки или путевые записки, так как в книге есть элементы разных жанров»[81].

В воспоминаниях Л. Левицкого воспроизводится мнение Константина Георгиевича о книге Ю. Олеши «Ни дня без строчки», несомненно родственной «Золотой розе»: «…новый ли это жанр, не знаю, – новый жанр ведь появляется не тогда, когда писатель думает: дай-ка я напишу нечто новое и небывалое по форме. Ему надо сказать что-то важное, он пишет, зачеркивает, бьется, мучается, места себе не находит, истерзанный, ставит последнюю точку, отчаиваясь, что книга не получается. Тут-то и выясняется, что это и есть новый жанр. Жанров ведь куда больше, чем критики считают»[82].

Критика и по отношению к «Золотой розе» оказалась непроницательной. Сойдясь во мнении-, хотя и по разным причинам, что книга не удовлетворяет читателя, критики пытались сузить ее диапазон, предостеречь от возможных «ошибок» в ее оценке: «Как это ни интересно само по себе, здесь однако, все сведено к чистой технологии, даже и намека нет на то, как технология связана с идейной проблематикой»[83].

Характерные черты догматической критики: присваивать себе право представительствовать от имени читателя и бесцеремонно разрывать содержание и форму художественного произведения! Е. Старикова назвала «Золотую розу» «своеобразным комментарием автора к своим произведениям»[84]; В. Романенко посчитал Паустовского «блестящим популяризатором эстетики»[85]. Многие именуют ее просто повестью, есть и такое определение – «эссеистический цикл новелл»[86].

Процесс поисков подходящего определения еще не завершен. Его стимулирует то обстоятельство, что жанр важен не сам по себе, а как действенное средство постижения замысла создателя. Изучение «Золотой розы» в рамках научно-художественной литературы на сегодняшнем этапе развития литературного процесса, думается, наиболее плодотворно.

Специфика научно-художественной литературы достаточно своеобразна и многопланова. Главный герой ее произведений – научные, творческие искания, что отнюдь не выводит ее за рамки искусства, чей главный объект – человек. Способы изображения человека в научно-художественной литературе непохожи на традиционные. В «Золотой розе» главный герой – творческие искания писателя. Принципиальное значение имеет заявление Паустовского на первой же странице: «Книга эта не является ни теоретическим исследованием, ни тем более руководством. Это просто заметки о моем понимании писательства и моем опыте»[87].

Вспомним цитированное выше признание писателя об автобиографическом характере «Золотой розы». Главы книги могут представляться невнимательному читателю разрозненными, а их соседство случайным. На самом деле они представляют целостное органическое единство, которое создается лирической фигурой автора. «Золотая роза» – взволнованная исповедь человека, влюбленного в свое дело и справедливо считающего, что «…труд художника слова ценен не только конечным своим результатом – хорошим произведением, но и тем, что самая работа писателя над проникновением в духовный мир человека, над языком, сюжетом, образом открывает для него и для окружающих большие богатства, заключенные в том же языке, в образе; что эта работа должна заражать людей жаждой познания и понимания и глубочайшей любовью к человеку и к жизни. Иначе говоря, не только литература, а самое писательство является одним из могучих факторов, создающих человеческое счастье»[88].

«Золотая роза» – это книга об искусстве творить. Речь, разумеется, идет не о предписаниях и правилах, руководствуясь которыми каждый желающий сможет стать художником. Речь идет о философии творчества, об общих законах и особенностях труда писателя, знание коих поможет и творцу, и, что особенно важно, читателю.

Искусство творческого чтения – не механическое воспроизведение заученного, а сотворчество – единственно возможный путь постижения литературного произведения, максимально приближающий к замыслу автора. Учить искусству сотворчества трудно. Но другого способа приобщить читателя к сокровищам мысли и духа, которые хранит художественная литература, – не существует.

Чтение «Золотой розы», безусловно, окажет самое благотворное влияние на уровень читательского восприятия, но влияние опосредованное и сугубо индивидуальное. К сожалению, на практике «Золотую розу» сплошь и рядом растаскивают по частям, используя ее главы как дополнительный иллюстративный материал. В этом еще не было бы беды, если бы предварительно она воспринималась как целостное художественное произведение, если бы сначала разъяснялась природа ее жанра. Увы! Этого не происходит.

С давних пор бытует убеждение, что наука и искусство – порождение разных стихий, что они противостоят друг другу как части оксюморона: образ и постулат, свободный полет воображения и расчет, порыв вдохновения и строгая логика. Но столь же давно высказывались и сомнения в истинности подобных суждений, и возражения против того, что художнику, дескать, знания не нужны, поскольку талант свое возьмет и так.

«Я хочу, чтобы люди не видели войны там, где ее нет, – настаивал А. П. Чехов, – знания всегда пребывали в мире. И анатомия, и изящная словесность имеют одинаково знатное происхождение, одни и те же цели, одного и того же врага – черта, и воевать им положительно не из-за чего. Борьбы за существование у них нет. Если человек знает учение о кровообращении, то он богат, если к тому же выучивает историю религии и романс «Я помню чудное мгновенье», то становится не беднее, а богаче, – стало быть, мы имеем дело только с плюсами. Поэтому гении никогда не воевали, а в Гете рядом с поэтом прекрасно уживался естественник.