Мои друзья - Борис Рябинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завязалась перестрелка. Дом окружили со всех сторон, но проникнуть в подвал не удавалось. Бандиты были хорошо вооружены.
Тогда, чтобы не затягивать развязку, решили в подвал пустить собаку. Привели Грома. Проводник вместе с овчаркой подполз к окну, расположенному на уровне земли. Собака глухо ворчала и время от времени лизала руку своего друга-проводника, как бы говоря ему. «Не сомневайся, уж я сделаю все, что могу…» А у него тоскливо ныло сердце: псу грозила смертельная опасность. Резкое «Фасс!» подбросило овчарку, как будто электрическим током. Гром вскочил в разбитое окно и скрылся в подвале. Оттуда загремели выстрелы, в следующее мгновение выстрелы прекратились. Снизу донесся глухой шум борьбы; проклятия и стоны людей, злобный вой животного.
Воспользовавшись замешательством бандитов, осаждающие ворвались в подвал. Страшная картина предстала перед ними. Десять налетчиков сражались с одной собакой. В тесном полутемном помещении они никак не могли нанести ей решающего удара, а она, словно демон, металась между ними. Одна против всех, она бесстрашно вступила в эту неравную борьбу, рвала, кусала, молниеносно нападала и так же молниеносно отскакивала, расправившись с одним, бросалась к другому. Слышались крики боли, удары, кто-то на четвереньках полз к выходу…
Банду обезоружили. Пришел конец и силам собаки. Она была вся изранена, залита кровью собственной и кровью врагов, но еще смогла признательно лизнуть склонившегося над нею проводника… Одна пулевая рана тянулась под кожей от загривка до хвоста — Гром словно был прошит! Видно, пуля попала в него, когда он прыгал в окно. Какой же живучестью должна обладать собака, чтобы сражаться после этого!
Гром выздоровел и продолжал свою опасную работу.
Заканчивая это краткое описание дел одной собаки, я хочу добавить от себя: не всегда собака выходит живой из схватки с врагами. Немало четвероногих героев трагически гибнет.
ВСЕГДА ВМЕСТЕ. ПРОГУЛКА НА ХРУСТАЛЬНУЮ
Мы с Джери много гуляли. Мы гуляли с ним и днем, и ночью, в любое время года, при любой погоде. Это закаляло собаку, и закаляло не только физически. Раньше, когда он был совсем маленьким, я заметил, что ночью мой Джери делается очень осторожен и недоверчив. Попав из светлой комнаты в темноту, он трусил и жался к хозяину, но с возрастом Джери перестал пугаться различных предметов, которые при вечернем освещении выглядят всегда по-другому, хотя и держался настороже. Он нюхал землю и воздух, чутко наставлял свои треугольные ушки, ловя ими каждый шорох. Это не было трусостью: ночью все животные держатся настороженнее, чем днем, при ярком свете.
Днем, в толпе, Джери вел себя миролюбиво и покладисто; можно было наступить ему на лапу, нечаянно толкнуть в бок — он отскочит, посторонится, и только. Но вечером в безлюдном, пустынном месте он становится злюкой, недоверчивым, ко мне не подпускал никого и на двадцать шагов. Инстинкт, который так замечательно служит животным, подсказывал ему, где он и как должен себя держать. Это была одна из примечательных сторон его натуры.
Я ходил с Джери ночью в самых глухих местах и не опасался, что со мной может что-нибудь приключиться.
Мы всегда были вместе. Мне даже казалось странным, как это я могу куда-нибудь отправиться без него.
Помню одну нашу ночевку в чужом месте — кажется, это было в поселке Верхние Серьги. В доме приезжих для меня койки не нашлось, пришлось попроситься на частную квартиру. Хозяева, увидев Джери, всплеснули руками, но скоро успокоились: в избе Джери вел себя очень спокойно. Однако стоило войти в отведенную для ночлега комнату и закрыть изнутри дверь — и Джери сразу принялся охранять: к двери никто не подойди, не сунься.
Я часто брал Джери в свои поездки по Уралу, и он так хорошо вел себя, что почти не обременял меня. За свою жизнь Джери проделал тысячи километров в поезде и в автомашине.
Когда мы впервые ехали по железной дороге, мне пришлось втаскивать Джери в вагон насильно. Попав туда, он нервничал всю дорогу. Ему не сиделось, не лежалось, не стоялось; пол под ним сотрясался, скрипел, все вокруг стучало, бренчало; теснота, неудобство, везде чужие люди… но постепенно Джери освоился. Я уже без церемоний запихивал его под лавку, и он лежал там, пока не наступало время выходить.
Позднее он так привык к поезду, что, едва попав на перрон, тянул меня в первый же вагон, сам, без понуждения вскакивал на подножку, с подножки в тамбур. Он, конечно, был на поводке, но, вопреки железнодорожным правилам, без намордника. Я не приучил его вовремя к наморднику, а приучить теперь уже оказалось невозможным; впрочем, Джери ни разу не заставил меня пожалеть об этом. Иногда, правда, это вызывало возражения проводницы, она грозилась не пустить в вагон, но обычно не успевала исполнять свою угрозу: Джери пролетал вперед, все шарахались в стороны, и мы оказывались в купе.
Ни разу Джери не оскандалился, не подвел меня.
Но случалось и нам с ним попадать в такие переделки, из которых мы с трудом уносили ноги.
Однажды нас обоих чуть не подняли на рога коровы.
Знает ли читатель, что такое корова, когда она собирается вступить в единоборство с волком? О, это совсем не та мирная и ленивая в движениях буренушка, какой мы привыкли видеть ее! Это страшный зверь, опасный для волка. Очень часто коровы крупную собаку принимают за волка. Вы этого не знали? И я не знал. И едва жестоко не поплатился за свое незнание.
Мы с Джери ходили на разрезы, километрах в пяти от города. Когда-то на этих разрезах старатели мыли золото, потом выработки заполнились водой, образовались озера, с живописными заливчиками, с тихими вербами, низко склонившимися над изумрудной зеленью воды, с карасями, снующими в глубине. На разрезах можно было хорошо отдохнуть, помечтать, половить рыбку. Джери купался, гонялся за «апортом».
Весело в лесу с собакой! Вы неторопливо идете по узкой дорожке, среди одуряющего аромата цветов, а Джери кружится вокруг вас. То забежит вперед, то отстанет, что-то вынюхивая в густой траве, то припустится за улетающей птичкой.
Приятно смотреть на собаку! Она так рада, так остро ощущает приволье; ее уши слышат то, чего не слышат наши, нос обоняет такие запахи, о которых мы даже не догадываемся.
Джери на природе делается сам не свой. Он слушает вас в четверть уха, следит за вами в четверть глаза; все его внимание, все органы чувств поглощены блаженным ощущением свободы. Его интересует каждая былинка; увидел букашку — замер над нею; вспорхнула бабочка — бросился догонять ее… Впереди, меж кустов и деревьев, блеснуло зеркало озера. Ох, вода! И Джери мчится к воде. Вы еще только подумали о купанье, а он уже вылезает мокрый на берег и, сильно встряхиваясь, окатывает вас холодным душем.