Таганай - Николай Феофанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Олег, почему люди там надолго вырубаются? – наконец решил спросить Колямбо. – Может какая-нибудь геомагнитная аномалия?
– Да, кто его знает, какая там аномалия, только то, что у Трех братьев нельзя ночевать, это факт.
– Ну-ну. А то, что мы там будем шататься, это нормально? Только спать нельзя?
– Не беспокойся, елки-палки, жив будешь.
Зубарев явно недопонимал всех этих предосторожностей и осмотрительности Колямбо. Вот он бы, совершенно не думая, мог легко залезть без страховки на любой почти вертикальный гребень или спуститься в пещеру, из которой выберется только прожженный профессионал спелеолог. В общем, искатель приключений в русском варианте. Хотя назвать его совершенно безбашенным Колямбо не рискнул бы. Просто у них были абсолютно разные взгляды на жизнь. Когда Колямбо думал, что здесь надо поостеречься, Зубарев не понимал, чего здесь можно бояться. А когда Колямбо предполагал, что это никому не нужный идиотский риск своим здоровьем, Зубарев считал, что здесь надо быть слегка осторожнее. Вот и все. Но в целом, Олег с честью нес ответственность за группу, а вот за себя он, кажется, не очень волновался.
Денек выдался на редкость безветренным. Все небо с самого утра затянуло плотной завесой бледно-серых облаков, чья почти однородная масса медленно смещалась на восток. Кажется, было не больше минус трех-пяти градусов. Шел снег. Отличная погода для раннего ноября.
Колямбо глубоко вдохнул свежего уральского воздуха и, чуть прикрыв глаза от наслаждения, выпустил через рот струйку теплого пара, который тут же растаял в окружающей атмосфере. Он отвинтил кружку своей фляги и глотнул воды, специально отведя железное горлышко подальше, чтобы на ходу не лишиться зубов. Много воды пролилось мимо, попав прямо на пуховик. Колямбо сделал недовольную гримасу, обратно закрутил крышку и стряхнул оставшиеся капли с одежды.
Шлось легко, воспоминания о недополученном сне улетучились. Перед ним уверенным шагом двигался Зубарев. Иногда руковод немного замедлялся, приметив стоящую рядом с дорожкой ель или пихту. Дожидался позади идущих, и, поравнявшись с хвойным деревом, на пушистых лапах которого лежали килограммы слежавшегося снега, со всей силы бил по нему ногой. Последствием такого шоу становилось выпадение обильного снегопада на головы и за воротник его товарищей, которые сопровождали это прекрасное явление криками, визгами, а иногда и матами. На самого же Зубарева не падало ничего, он уже успевал отойти от места бомбардировки. Хуже всего приходилось второму и третьему человеку от головы колонны. У тех, кто плелся в конце, еще могло остаться время для реагирования, второй и третий – были лишены такой возможности и принимали весь удар на себя.
Постепенно Колямбо освоился с правилами этой игры и, высмотрев впереди подозрительную елку, резко тормозил, отпуская Олега, или пристально следил за его движениями, чтобы быстро убраться в сторону. Однако недовольство группы на действия руковода постепенно нарастало, что, в конце концов, превратилось в веселую неразбериху, когда каждый стремился возглавить отряд перед очередной елкой-пихтой и шлепнуть по ней ногой, осыпав остальных пластами снега. Колямбо, поначалу тоже пару раз отличившийся взятием нескольких деревьев, затем просто переместился в самый арьергард группы, предоставив возможность всем прочим толкаться и обсыпать себя снегом хоть до умопомрачения. А сам спокойно двигался на безопасном расстоянии и посмеивался над разворачивавшимися перед ним боевыми действиями.
Дорожка уже давно отвернула в правую сторону. Курумника больше не было видно, похоже, он просто кончился. Теперь со всех сторон их окружал плотный строй хвойных деревьев, иногда разбавлявшихся березами. Ручеек, который они нарекли ручейком Надежды, по-прежнему вился недалеко от пути, иногда пропадая, где-то в лесу, иногда снова, неизвестно откуда выныривая прямо под ноги.
Колямбо, наученный опытом прошлых неурядиц с временным отсутствием воды, использовал каждое такое пришествие ручья с пользой для дела. Даже если во фляжке еще оставалось достаточное количество жидкости, он непременно заполнял ее до краев. Мало ли! Поедать снег он больше не собирался. Не вкусно и не питательно.
Вскоре они вышли на опушку, которую пересекала мелкая горная речка. Как показалось Колямбо, шириной не более пяти метров. Глубина, конечно, не ахти какая, ну, разве что босому человеку можно косточки на ногах намочить. На вопрос к Зубареву о ее наименовании, руковод ответил: «Небольшой приток Киалима».
Здесь дорожка разветвлялась, одно ее направление уводило дальше в чащу, другое – круто брало влево, постепенно начиная подниматься на какие-то поросшие лесом холмы, видимо, являвшиеся предтечей настоящих гор. Тех самых, чьим видом Колямбо наслаждался, стоя на вершине вчерашнего перевала.
Муха с Бамбуком, заморенные игрой в «обкати снегом позади идущего», тут же дружно отправились на водопой. Димка, походивший в своем меховом тулупе на медведя средних размеров, особенно когда надевал на голову капюшон, пустым взглядом смотрел на бегущую по камням воду.
– Еще двадцать минут, и мы дойдем, – сказал Зубарев, разглядывая подъем, по которому им предстояло продолжить путь.
– То есть мы так быстро дошли до этих Трех братьев? – Колямбо явно обрадовался подобному исходу, он никак не ожидал, что это почти рядом. Хотя какой там рядом. Часы показывали ровно два по полудни. А вышли они из лагеря в двенадцать. «Значит, два часа шагали, плюс еще, как было объявлено, минут двадцать. До Трех братьев два с половиной часа ходу!» А если условно принять, что их скорость была, ну может быть четыре километра в час, то получается около десяти километров.
«Десять километров за два с половиной часа? Да, раз плюнуть!»
Вот так он будет рассказывать дома, когда вернется. Десятка туда – десятка обратно. Подумаешь. Просто ерунда!
– Ну, где ваши братья? Один лес кругом. – Колямбо непонимающе обвел руками перед собой. – Мы уже на этот холм почти полчаса идем.
Его нога проскользнула на обледеневшем небольшом камне:
– Блин, чуть не навернулся!
– Вот они, – сказал Зубарев монотонным голосом человека, сто раз видавшего этих «они».
Димка и Колямбо с широко раскрытыми и недоуменными глазами, уставились на гряду невысоких малопривлекательных утесов.
Такая картина никак не вписывалась в понятие Колямбо о скалах. В его
