Док - Олег Борисов

Но в целом с политикой сложно. Первым делом, что я услышал от молоденькой медсестрички, когда пришел в себя в палате, было:

— Господин лейтенант, а вы действительно из спецназа, кто воевал в Либертаде?

— Да, — просипел я, пытаясь осознать, где нахожусь, и что со мной происходит.

— Но как можно было убивать мирное население, которое выбрало демократическое правительство?! — возмутилось воздушное создание, бодро ворочая мое деревянное тело на каталке. — Почему вы поехали туда? Ведь набирали лишь добровольцев!

— Не знаю, — только и смог пробормотать в ответ, щуря глаза от яркого света. — Я не силен в политике.

— Это прописные истины, известные ребенку! — отвергло мой беспомощный лепет подросшее политически грамотное поколение и припечатало напоследок: — Мясник!

Так я узнал, что, потерпев поражение на военном фронте, представители корпораций профинансировали разномастную оппозицию, и теперь старательно вытирали ноги о хунту в расплодившихся газетах, электронных системах развлечений и среди вечно недовольного окружающим миром студенчества. И пока генералы закрывали один вонючий газетный листок, десять новых издевались над их неуклюжестью и топорными методами работы. Недофинансированная за этот год полиция лишь изображала видимость работы, предоставив возможность воякам самостоятельно разгребать свое и чужое дерьмо. А нам, доставленным кусками в материковые госпитали, предстояло в полной мере услышать про себя, и про войну, в которой мы участвовали.

Хотя, к чести начальницы хирургического отделения, она быстро сообразила, как погасить начавшиеся конфликты на подведомственной территории. И когда озверевший от насмешек Самсон вышвырнул прочь ассистента, пробив его телом стекло операционной, меня выдернули из ожогового бокса и продиктовали приказ:

— Господин Убер, мы с вами коллеги. И вы единственный из офицеров, кто хотя бы может передвигаться по отделению в кресле-каталке. Остальные люди в погонах по большей части в реанимационных палатах под препаратами. И если вы не наведете порядок среди рядовых, которых доставили на излечение, я их просто вышвырну на улицу подыхать. Потому что мне персонал госпиталя важнее, чем спятившие от крови убийцы. Лучше потерять лицензию на работу в этом городе, чем хоронить молодых глупых девчонок или мальчишек.

— Значит, вас тоже коснулась война, — усмехнулся я, придерживая рукой левый бок, который после завершения действия "блокады" немилосердно грызла боль. — Пусть через нас, но все равно… Соберите свободный медперсонал в ординаторской, или в столовой, куда все поместятся. Я хочу сказать им пару слов. Потом займусь сослуживцами.

Когда меня вкатили в комнату, я оглядел толпу в белых и голубых халатах и похлопал ладонью по ручке коляски, призывая к тишине. Но народ бурно обсуждал недавний инцидент с полетом сквозь стекло, и не обратил никакого внимания на шкуродера-инвалида, бледным скелетом глядевшего на элиту хирургического отделения. Тогда я подцепил стоявший рядом костыль и хорошенько шарахнул им плашмя по ближайшему столу раз. И еще один, и еще. Добившись испуганной тишины, аккуратно вернул железку на место и заговорил, тихо и без эмоций, которые выгорели во мне уже несколько месяцев назад:

— Господа. Как человек, не следивший уже с полгода за новостями, я не разбираюсь в политических событиях, повлиявших на вас и ваше отношение к поступившим раненным. Но хочу вас предупредить, что для меня и вашего руководства в первую очередь важны принципы "не навреди" и "спаси любой ценой". Мы — медицинский персонал. Наши домашние проблемы, наши личные отношения и пристрастия должны оставаться за пределами госпиталя. Так велит данная присяга и контракт, который мы подписали. И если кому-то слишком трудно держать себя в рамках, пусть пишет заявление и уходит. А я найду, кого порекомендовать завотделением на свободную вакансию… С этим понятно?

— А не слишком ли вы много на себя берете, господин…

— Господин Убер. Макс Убер. Младший лейтенант медицинской службы войск специального назначения. И как врач, я могу написать официальный рапорт в министерство здравоохранения, где дам придурку с излишне длинным языком краткую характеристику. Из двух слов: "профессионально непригоден". И поверьте, вас вышибут из профессии раз и навсегда. И работу вы сможете найти лишь где-нибудь в трущобах, где берут на работу без диплома. С этим понятно?

Народ замолчал, потом кто-то пискнул из задних рядов:

— Но это бесчестно!

— Бесчестно плевать в лицо больным, которые повально с военными психозами и неадекватны. Это лишь говорит о вашей неспособности анализировать простейшие симптомы заболеваний и оказывать необходимую медицинскую помощь. И я бы радовался, что ваш ассистент так легко отделался. Потому что при наличии оружия его бы пристрелили, как бездомную собаку… И постарайтесь не забывать, что даже без автоматов и пулеметов большая часть из попавших в госпиталь до сих пор несет в своих телах оборудование военного предназначения. И способны применить его, защищая свою жизнь и честь армии, как они ее понимают… Поэтому я настоятельно рекомендую заткнуться и следить за своим поведением. А поведением солдат и офицеров я займусь лично…

На этой бравурной ноте я закончил общение с медперсоналом и поехал по палатам, вправлять мозги бравым парням, которых доставили несортированной грудой на "большую землю".

Через неделю жизнь почти наладилась. Больные и медики сохраняли по большей части вооруженный нейтралитет. Одни терпели болезненные процедуры и мечтали о скорейшем выздоровлении, другие молча выполняли свой долг и жарко обсуждали в закрытых кабинетах новости или сплетни, в огромном количестве бродившие по госпиталю. Я же болтался между состоянием "почти покойник" и "годен к очередной операции". Измотанный марш-бросками по джунглям организм забастовал, а молодой врач аккуратно вычеркнул мои рекомендации по лечению, и начал свои манипуляции, которые прямым ходом загнали меня сначала в палату интенсивной терапии, а потом должны были отправить в морг. На мое счастье завотделению я был нужен живым, поэтому мисс Шелара вышибла экспериментатора помогать более грамотным коллегам, а сама занялась моим здоровьем лично, гарантировав мое присутствие больше на этом свете, чем на ином.

Когда я смог принимать гостей сидя в кровати, ко мне наведались Самсон в гипсовой повязке и хромающий на костылях Тибур. Капитана Кокрелла должны были перевести в мою палату через сутки, после очередной операции. Приятели продемонстрировали, как они бодро идут на поправку и поехидничали на тему очередного отказа повысить меня в звании.

— Эх, док, говорил же тебе ротный, не надо было злить адмирала! Его рапорт до сих пор твое личное дело портит! После того пинка, что нам дали на островах, тебе прямая дорога была в капитаны, а то и в майоры. А так ведь и останешься лейтенантом, с нами в грязи ковыряться.

— Останусь, — благодушно согласился я, разглядывая парней, изображавших из себя бравых вояк на потеху публике. — Куда я денусь от вас. Теперь до конца этого бардака вместе в одном г. не ковыряться… Кстати, Тибур, я вижу, тебя неплохо залатали, ноги уже не подволакиваешь. А Саму я докалибрую, как сам оклемаюсь, к нему тремор в правую руку снова вернулся. Но это дело поправимое. Главное, вы гражданских больше не обижайте. Надеюсь, через месяц уже и закадрите кого-нибудь.

— Этих психопаток? Шутишь, док! У них одно слово в наш адрес: трупоеды!

— Глупости это, — я поправил подушку и устало усмехнулся. — Посмотрят, что вы тоже люди, хоть и со своими тараканами в голове, и привыкнут. А дальше видно будет. По моему опыту, вся эта политическая шелуха осыпается быстро, а дальше от человека зависит, как он с другими отношения выстраивает. Вы не представляете, как у меня в отделении ганга-братва оттягивалась, когда их на ноги ставил. Цветы-конферы, любовь и прочие радости…

— Серьезно, док? — Тибур почесал отрастающую щетку волос на голове и довольно улыбнулся: — Верю… А сестрички тут какие симпатичные…

Поздно вечером я сидел в узком кресле, а госпожа Шелара проверяла, как поживают мои восстановленные ребра. Я уже ковылял по отделению, опираясь на трость, мигрируя из одного бокса в другой. Несколько бывших "тяжелых" принципиально требовали, чтобы я присутствовал при ковырянии в их телах. Фраза "пусть док проконтролирует, он свой" — стала моим проклятием. Но я честно присутствовал при операциях, перевязках и любых мало-мальски серьезных манипуляциях, тихо иногда подсказывая хирургам, что и как можно сделать. Кто-то лишь кривился в мою сторону, но многие прислушивались. Все же опыт по восстановлению истерзанных войной тел у меня был приличным, да и военные импланты я знал куда лучше этих молодых парней со скальпелями в руках.