Шапка Мономаха - Наталья Иртенина

– Да сними эту срамоту.

– Это от матери, – объяснил Добрыня.

Нестор тоже пригляделся к камню, собрал лоб в морщины.

– Будто бы я такой уже видел когда-то.

Перед тем как сесть на коня, монах низко поклонился обители.

– Мир этому дому. Поеду к другому.

Сто тридцать верст до Киева одолели быстро, время в разговорах пролетело вскачь. На полпути заехали в родной город Душила – Моровийск. Тут приступили к Добрыне вдвоем и уговорили-таки бросить дубину, повесить на пояс приличествующую палицу. Здесь же приоделись. Олекса купил себе на торгу красные яловые сапоги, шапку с короткой опушкой и небесно-синий аксамитовый плащ. Медведю он добыл суконные порты, лазоревую рубаху и летнюю свиту с мелкотравчатым узором – едва сыскал нужной величины. Сверху положил тафтяную шапку. Сказал при том, что в звериных шкурах его и на двор к князю не пустят. Добрыня тоскливо покорился.

К Киеву подъезжали со стороны Лысой горы. Беленые стены с высокими башнями-стрельнями и издалека горящие солнцем купола Софии медленно вырастали перед глазами. У разветвления дороги, поснимав шапки, путники дружно перекрестились. Добрыня старательно повторил – учился не путать, с какого плеча класть поперечину.

– Ну, – сказал Душило, – вижу, что убеждать вас ехать со мной дальше напрасное дело.

Олекса покивал, оцепенело пожирая глазами величественный град.

– Напрасное.

– Ну так, прощайте, храбры. Когда надоест вам в Киеве, перебирайтесь в Переяславль.

– Почему мне надоест в Киеве? – недоумевал попович, не отрываясь от зрелища.

Душило развернул коня, подъехал ближе к нему. Глаза в глаза сказал:

– Князь – за всех людей ответчик. А не за одну лишь дружину и казну. Потому.

Оставшись вдвоем, Олекса и Добрыня направили коней к городу.

– Прощай, отче Нестор! – крикнул попович. – Готовь для меня листы в своем летописце!

19

Киев оглушал величиной, обильем церквей, людей, мощеных улиц и шумом, какой в Ростове или Ярославле стоит лишь на торжище – а здесь им полнилась каждая большая улица. Конная сторожа, дружинники, купцы с гружеными возами, парубки и холопы, бабы с корзинами, женки из нарочитой чади с челядью, боярышни со свитами нянек-кормилок, попы и чернецы, иноземные торговцы, паломники, калики перехожие, нищие побродяги, варяги, армяне, хазары, болгары, греки, сарацины, латиняне – все вносили свою долю в шумное многоречие и разноликую суету стольного града.

Добрыня с непривычки стал угрюм более обычного. Олексе не хватало глаз, чтобы увидеть все и сразу: снаряжение княжьих отроков, красу девок, хоромы житьих людей, украшения храмов, вдалеке – княжью Гору с венцом белых стен.

– Нам туда. – Олекса величаво махнул в направлении Горы.

Шуму впереди прибавилось. Попович привстал в седле, разглядывая столпотворение в конце широкой улицы. Было много конных, раздавались мерные удары дерева о дерево, множество криков сливались в один раздраженный вопль. Вблизи дело чуть прояснилось: дружинники вышибали бревном ворота небедного двора и оттесняли зло напиравшую толпу горожан. Однако понять, что происходит, все равно было сложно. В гуще градских людей тоже затесались конные, но безоружные, в лучшем случае с засапожными ножами. Кмети махали перед ними мечами, кулаками, сапогами отпихивали пеших. Над тыном показывались головы дворских отроков в шлемах. Выкрикнув брань и угрозы, прятались, чтоб княжьи люди не отмахнули мечом нос.

– Весело живет Киев, – дивился Олекса.

Из криков наконец стало ясно, что дружинники хотят взять на поток и разграбление какого-то Микульчу, а градские люди против этого.

Ворота затрещали, одна створка сошла с петель. Кмети бросили бревно и снесли ворота натиском. Во дворе началась драка. Часть дружины осталась на улице, воюя с горожанами. Тут из проулка появился еще один отряд конных. Во главе его, спокойно рассекая конем толпу, ехал белобородый старец. Людей у него было немного, но каждый при оружии.

– Что творишь, Наслав Коснячич? – выкрикнул он, надсаживая голос. – По какому закону грабишь со своими псами дворы сотских?

– По княжьему закону, Янь Вышатич, – проревел в ответ старший дружинник, командовавший кметями. – Знаешь такой закон?

Олекса пнул сапогом ногу Добрыни, кивком показал на знаменитого тысяцкого.

– Не знаю и знать не хочу! В чем виновен Микульча?

– В том, что не делится имением с князем, и в том, что он не нравится мне! И другие сотские в том же виновны.

Янь Вышатич замешкался от такой откровенности. Градские люди взвыли от возмущения и сильнее насели на дружинников.

– Микульча служит под моим началом, и не тебе решать за меня!

– А ты более не тысяцкий, старик! Хватит, на покой пора, а то за тобой рабу с посудиной ходить надо – песок собирать, что из тебя сыплется.

– Сам ты пес, Вышатич! – гаркнул кто-то из дружинных.

– Поди прочь со своей общипанной тысячей!

Старый боярин, гневно раскрасневшийся, пропустил поношения мимо ушей.

– Не тысяцкий? – громко переспросил он. – И я слышу об этом не от князя, а от его холопа?

– Ты слышишь это от меня, княжого мужа и нового киевского тысяцкого! – рявкнул Наслав Коснячич, разъяренный оскорблением. – И радуйся, что не могу добраться до твоего двора, пока князь не велит. А то, может, сам окажешься в холопах!

Оружные конники городского отряда, не стерпев, ринулись на дружинников. Пешая толпа стремительно шарахнулась в стороны, потоптав упавших. Мечи скрестились и пошли звенеть. Им помогали кулаки, отвешивая крепкие оплеухи. Кони ржали, сшибаясь мордами и крупами, поднимались на дыбы. Поверх всего стояла свирепая брань, густо извергаемая глотками. Олекса и Добрыня, оказавшись в кольце безоружных горожан, удрученно наблюдали. Янь Вышатич пытался остановить своих людей, но его не слышали.

Из того же проулка вылетели несколько всадников и сходу врубились в драку.

– Наслав! – разъяренно прокричал один. – Поромона убили! У двора сотского Якима черни поболе, чем здесь. Кистенем с коня сняли и ножами покромсали! Сейчас там сотня Васяты людишек разгоняет.

Новый тысяцкий, до того в бойню не лезший, с лютой руганью скакнул к градскому ратнику, со спины глубоко разворотил ему мечом тулово.

– На княжью дружину руки поднимать, смерды! – прорычал он, ища глазами следующую жертву. – В своей крови утонете!

Весть о гибели дружинника всколыхнула и толпу горожан. Одни подняли к небу благодарные вопли. Другие мрачно пророчили:

– Младшие Колывановичи своего брательника без отмщения не оставят. Отольется Киеву эта кровь.

Люди стали торопливо разбредаться. Многие пустились бежать. Их подгонял яростными криками Янь Вышатич:

– Уходите! Расходитесь по дворам! Нечего глазеть, а то и вам перепадет!

Олекса вставил в рот два пальца, испустил пронзительный свист.

– Берегись! – орал попович, наседая на толпу конем. – Кому сказано – расходись!

Ни дружинники, ни градские ратники не могли пересилить противника. На мостовой под копытами лежало с десяток убитых, еще трое свисали с седел метавшихся коней. Между тем из поломанных ворот повалили кмети, сломившие сопротивление сотского Микульчи и его отроков. Под их натиском градские стали отступать. На каждого теперь приходилось по трое дружинников. Янь Вышатич в отчаяньи бросился своим на помощь. Сил у старика было меньше, чем у верзил-отроков, но хватило, чтобы несложным приемом вышибить из седла ближайшего конного. Разозленные дружинники тут же насели на старого боярина.

На голову одного из них рухнул удар булавы, свалив с коня.

– Ну-кось, отец, подвинься.

Добрыня, долго решавший, на какой стороне ему быть, оттер старика от его противников. Меча он не имел – в Ярославле не привык к этому оружию, а в лесу оно подавно ни к чему. Но булава отбивала удары не хуже, а руки у Медведя были длинные.

– Откуда такая образина? – заржали кмети, впятером обступив его.

Краем глаза Добрыня видел, как Янь Вышатич уводит остатки городского отряда. Дружинники улюлюкали им вслед, но вдогон не поскакали. От толпы пеших на улице не осталось ни единого человека. Олекса тоже запропастился.

Медведь легонько рыкнул, сведя кустистые брови.

– Ого, да он пугает! – насмехались отроки.

Бить их Добрыне расхотелось. Из дружинников тоже никто не решался первым попытать удачу.

– Это что за… такое?! – подъехал новый тысяцкий. – Ты кто таков?

Пока Добрыня думал, отвечать или нет, из разгромленного двора вывели пинками сотского Микульчу с разбитым лицом и нескольких его окровавленных отроков. Следом вытолкали выводок ревущих навзрыд баб и девок. Наслав Коснячич отвлекся от Добрыни.

– Сотского в поруб на Киселевке, холопов на торг, остальных гнать из города, – распорядился он. – Все имение князю.

Бабы взвыли громче. Жена Микульчи кинулась мужу на грудь. Ее оторвали и швырнули на бревна мостовой.