В ловушке - Мария Элизабет Штрауб

Он опять задремал. И почти заснул, когда звонки возобновились. Громко выругавшись, он встал, прошлепал в кабинет и бросил взгляд на табло определителя. Точно, он не ошибся.

– Привет, Ютта, – сказал он.

– Ну наконец-то! – воскликнула сестра. – Я никак не могу до тебя дозвониться со вчерашнего вечера. Где тебя носит?

– Я рано лег. Разве ты никогда не устаешь? Не знаешь, что это такое? – Он взял с собой телефон и опять забрался под одеяло; трубку при этом держал на некотором удалении от уха. Ютта всегда кричала, словно барахлила связь. Как обычно, сестра пренебрегала точками и запятыми, а также всякой структурой и логикой. Вчера вечером она вернулась со своим Гансом-Юргеном из поездки, неделю они провели в Вене, за детьми в это время присматривала мама Ганса-Юргена, фантастический город, и обнаружила в почтовом ящике траурное сообщение, что же случилось, Бога ради?

Йон дал ей краткую картину произошедшего.

– Но почему ты не позвонил сразу? Ганс-Юрген всегда носит с собой мобильник, его номер у тебя наверняка есть.

– Не хотелось портить вам отдых, – солгал Йон и понадеялся, что она не догадается спросить, откуда он мог знать про их поездку.

– Я тебя умоляю, – фыркнула Ютта. – Ведь я твоя единственная сестра. Я приехала бы немедленно.

«Вот– вот», – едва не вырвалось у него. Они немного помолчали.

– Даже не знаю, что и говорить, – вздохнула она через некоторое время. – Нет слов. Я просто потрясена.

Йон посмотрел на потолок; на нем протянулась нить паутины. Надо напомнить Эмине, чтоб обмела потолок и стены.

– С чего это вдруг? – заметил он. – Ведь ты никогда не любила Шарлотту, между нами девочками.

– Какая возмутительная чушь! – Ее голос зазвучал еще пронзительнее. – Не я, а она не могла меня терпеть. Потому что однажды я высказала ей то, что думала, по поводу ее алкоголизма. Я-то, дурочка, хотела ей помочь. А вместо этого…

– Я знаю ту историю, – торопливо перебил он. – Теперь она уже не имеет никакого значения. – Ему не хотелось вспоминать некрасивую сцену, разыгравшуюся три или четыре года назад во время очередного приезда Ютты: разъяренная Шарлотта, заплаканная Ютта… Руке стало холодно – окно оставалось открытым всю ночь, наверняка снова были заморозки.

– Может, мне приехать? – предложила сестра. – Тогда я через два часа сяду в поезд. Мама Ганса-Юргена охотно присмотрит за детьми еще неделю.

– Пожалуйста, избавь меня от этого, – ответил он.

Она нервно засмеялась.

– Пожалуй, Йон, ты никогда не изменишься! Что ж, по крайней мере, рядом с тобой Роберт; он фантастически полезен в такой ситуации.

– Конечно. – Разговор утомлял его. Кроме того, он боялся еще раз услышать эпитет «фантастический». – Ладно, я не могу больше говорить. Мне пора идти.

– Куда ты собрался?

– В церковь. – Ничего другого ему сейчас не пришло в голову.

– Так рано?

– Сначала еще зайду на кладбище.

– О, – согласилась она, – разумеется. Только скажи мне быстренько, как там Колумбус? Очень тоскует без хозяйки? – Ютта всегда любила кота; сама она из-за аллергии не держала дома животных.

– С ним все в порядке. – Возможно, когда-нибудь он расскажет ей про гибель кота, но пока он не готов к ее неизбежным воплям и слезам. Он всегда испытывал панический страх перед рыдающими женщинами.

Он снова заснул и проспал до половины двенадцатого. Принял душ, оделся, наклеил наконец марки на написанные Робертом письма, сел за руль и, доехав до Ниндорфской рыночной площади, бросил их в почтовый ящик. В булочной, работавшей по воскресеньям, купил свежий хлеб и воскресный номер газеты.

Вернулся домой, накрыл на кухне стол: ветчина, сыр, яйца всмятку, апельсиновый сок. С Шарлоттой он никогда не завтракал, даже по выходным, – не хотелось тратить на это время. Она пила чай, он кофе, и все. Пока нагревалась кофеварка, он прошел в гостиную, поставил си-ди с Оскаром Петерсоном, включил звук на полную громкость. Вернулся за стол, ел, пил, читал газету и подпевал. «There is no greater love» [15]. Шарлотта никогда не любила такую музыку. Теперь он уж больше не помешает ей. Теперь можно распахивать все двери и оставлять горящими все лампочки. Можно класть ноги на стол и разбрасывать, где попало, газетные листы. Его никто не станет критиковать – «убавь громкость, делай так, а не эдак, нельзя быть таким эгоистом, думай не только о себе, слушай меня, оставь все как есть»… После двадцати четырех лет совместной жизни наконец-то наступает избавление!

Чуть позже, убирая на кухне, он выбросил почти полную пачку сухого корма и полдюжины пакетиков, сунул в мусорное ведро и кошачьи мисочки. Никогда в жизни он больше не станет держать ни кошек, ни собак, ни какой другой живности. Он с удивлением отметил, что уже не скучает без мяуканья Колумбуса и мягкого стука его лапок. За одну ночь его горе превратилось в легкую грусть по коту. Через пару дней уйдет и она.

На секретере Шарлотты лежала стопка неразобранных писем-соболезнований. Он вынул открытку из самого верхнего конверта и пробежал ее глазами. Кто-то из служащих Шарлотты писал, как он потрясен ужасной утратой, которую понес Йон. Он сохранит Шарлотту в благодарной памяти и желает Йону сил и бодрости духа. Подобные банальности наверняка содержались в каждом конверте, на каждой открытке. Недолго думая, он взял всю стопку и выбросил в корзинку для бумаг. Нет, не станет он тратить свое драгоценное время на чтение этих излияний, и уж тем более на ответы. Плевать, что от него ждут этого! Он никогда и никого не просил присылать ему такие письма.

Йон устроился в зимнем саду и занялся подготовкой материалов на следующую неделю, включая контрольную для десятого «а» в следующую пятницу. Набросал список дел на ближайшие дни. Парикмахер. Зубной врач, ведь прошло уже полгода. Надо, кроме того, встретиться с маклером, обсудить с ним сдачу дома в аренду. Через пару месяцев, когда он примет наследство, придется, пожалуй, взвесить, что выгодней сдавать в аренду, а что продать. Следует подумать и о садовом питомнике, в частности о предложении Кёна. Последним пунктом в его списке значился автомобиль Шарлотты. Машина стоит в гараже и лучше от этого не становится. Йон уже подумывал о том, не предложить ли ее Юлии, ведь ее «гольфу» самое место на свалке, а тут почти новая машина. Впрочем, она неправильно воспримет его жест. Мысленно Йон уже слышал ее слова: «Ты рехнулся! Я ничего не возьму из вещей твоей жены». Ни в коем случае он не станет задевать ее гордость; такой дорогостоящий подарок заставит ее чувствовать себя ему обязанной. Он уже знал ее стремление к независимости; она не из тех, кто берет что-либо у других, кто любит одалживаться; в этом отношении они похожи. Поэтому он отложил решение этой проблемы на некоторое время.

Весь день ему хотелось ей позвонить, но он заставлял себя сдерживать свое желание. Юлия ясно дала ему понять, что будет занята все выходные, и он не смел ей мешать. Все равно она не сможет без помех с ним разговаривать, если поблизости будет торчать ее дружок, этот подозрительный Бен Мильтон.

Он крепился до начала седьмого и все-таки набрал ее номер, ожидая опять услышать автоответчик. Впрочем, после третьего гудка ответила она сама.

– Это я, – сообщил он.

– Йон? – Дыхание ее было учащенным. – Привет!

– Мешаю тебе? Ты как будто запыхалась.

– Я только что вошла в квартиру. Отвозила Бена в аэропорт.

– Хорошо провели выходные?

– Да. Только я жутко устала, мы легли спать лишь в три часа ночи.

– Где же он спал? – Вопрос вырвался у него нечаянно, Йон намеревался затронуть эту тему более деликатно.

– Тут, конечно. Ведь это его квартира. – Он услышал глухой стук; вероятно, она сбросила с ног сапожки.

– Но ведь у тебя только одна постель.

– Что из того? Ведь я сказала тебе: Бен голубой.

– Он женат. И у него двое детей.

– Откуда ты знаешь? – В ее голосе зазвенел металл.

– Из Интернета. Я немножко порыскал по нему и случайно…

Она перебила его:

– Как это понимать? Ты меня контролируешь? Не веришь мне? – Слышно было, что она вне себя.

– Юлия, послушай…

Она снова прервала его:

– Нет, это ты меня послушай! Если я что и ненавижу, так это ревность. Если ты собираешься играть роль Отелло, не советую. Ты мне симпатичен – да, но это вовсе не дает тебе права за мной шпионить.

– Поверь, у меня не было ни малейшего намерения это делать, – забормотал он. – Просто искал снимки твоего друга, они мне понравились. При этом наткнулся на его биографию и, естественно, прочел. Ну и удивился, что у него есть семья.

– С каких пор ты стал таким наивным? – Она уже говорила обычным тоном. – Вспомни про Томаса Манна. Сколько у него было детей? Кажется, пятеро?

– Шестеро.

– Вот-вот! А ведь всем известно, что он был голубой.

– Верно. – Йон, не стал уточнять, что Томас Манн «не следовал своим наклонностям», как деликатно выражались в те годы. Сейчас не тот момент, чтобы блистать эрудицией. – Я жалею, что задал этот вопрос. Разумеется, я доверяю тебе во всем.