Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо - Эрнст Юнгер

Прогулки по Балеарским островам

Пуэрто Полленса,

Илла д'Ор

Искупавшись, я прилег отдохнуть в тени пробковых дубов, где совсем недавно стадо овец щипало цветущие мирты. В теплом воздухе меж колючих ветвей кустарника еще висел запах этих животных, а передо мной уже ползли около тридцати пар скарабеев, занятых расчисткой пути. Они не были похожи ни на один из тех видов, что встречались мне на Сицилии, а напоминали своей широкой шейкой жуков Западного Средиземноморья, которые отличаются черными блестящими надкрыльями с глубоко прочерченными полосами. Их работа производила впечатление чрезвычайно осмысленной, едва ли не человеческой деятельности, особенно когда они, чтобы сдвинуть какой-нибудь крупный шарик помета, принимали позы низкорослых грузчиков. Я склонился над ними, как Гулливер, поскольку их слаженная работа рождала полную иллюзию, будто они пользуются языком. Однако в утренней тиши я слышал только легкий шелест их жестких сочленений и сухое жужжание подлетавших и отлетавших жуков, напоминавшее шум крохотного аэродрома. Здесь мне впервые открылось все великолепие этого крылатого насекомого, изображаемого на египетских рельефах.

После полудня я забрался на одинокий остров — возвышавшуюся над полями отвесную скалу, поросшую медово-желтым молочаем. Из выжженного солнцем кустарника раздавался сильный шелест — не шорох медленно извивающейся змеи, а короткое и резкое шуршание ящериц. Балеарские острова таят в себе редкие разновидности этих тварей. Устроившись на камне, я вскоре смог совсем близко увидеть, как они скользят, едва не касаясь моих ног. Особенно позабавила меня одна, которая внезапно появилась на корне дерева, волоча за собой хвост, словно шлейф. Когда она подняла головку к солнцу, ее горлышко заиграло на свету, как голубой ляпис.

Такие встречи вызывают в нас испуг — своего рода головокружение, которое мы испытываем, стоя на краю бездонного моря жизни. Столь же тихо и незаметно, словно какие-то образы из сказки, подкрадываются к нам и животные. Их фигуры, танцы и игры представляются нам чем-то чрезвычайно загадочным и в то же время необходимым. Кажется, будто каждый образ посылает в самое наше средостение какой-то сигнал; и я чувствую это гораздо отчетливее с тех пор, как охота не приносит мне больше радости. И все же весьма непросто найти то, что приковывает нас к себе, — скорее, мы догадываемся о существовании этих уз, как догадываемся о важном содержании запечатанного письма.

На обратном пути я заметил роскошное четверозвучие красок: огненный куст герани, прислонившийся к бело-голубой стене так, что зеленая листва выделялась на фоне нижней голубой полосы, а шапка красных цветов — на фоне белого верха. Дома мирно покоились в неподвижном воздухе, окутанные нежной пеленой дыма. Путник погружается в нее, словно в клубы курений, что восходят от горящих в очагах дров горной сосны.

Удовольствие от этих одиноких прогулок, несомненно, вызвано тем, что мы, подобно Бианту, «все свое носим с собой». Наше сознание сопровождает нас подобно зеркальному шару или, лучше сказать, ауре, центр которой — мы сами. Прекрасные образы проникают в эту ауру и мерцают в ней, как небесные огни. Так мы шагаем по этой земле, и над нами горят северные сияния, солнца и радуги.

Такое изысканное сочетание и соитие с миром принадлежит к числу высочайших наслаждений, что выпадают на нашу долю. Земля — наша вечная мать и жена и, как любая жена, она воздает нам по нашему богатству.

Гиппопотам

Юберлинген

Меня вызвали в Престон как эксперта для участия в процессе по установлению опекунства.

Я сразу понял, что мне предстояло иметь дело с одним из тех случаев, когда искусство бессильно, а диагноз заключает в себе прогноз подобно приговору, который не подлежит обжалованию. Речь шла о помешательстве, какое нередко встречается у пациентов средних лет и проявляется в специфическом нарушении речи. Это признак скорой смерти.

Дело длилось недолго, и я вскоре освободился, а поскольку почтовая карета отправлялась лишь на следующее утро, то впереди меня ждал целый день в незнакомом городе. Это всегда вызывает во мне радость, ибо нигде дух мой не чувствует себя более свободно, чем в сутолоке гавани, набитой чужим трудолюбивым народцем. Такое просветленное настроение еще более укрепляется в тех случаях, когда язык обитателей мне непонятен; например, когда я был с Уэлсли в Индии, просветление не покидало меня неделями. Возможно, причина в том, что глаза становятся нашим главным органом, и мы начинаем яснее видеть, как разыгрывается спектакль жизни. Тогда человеческая суета предстает перед нами словно на сцене — простой и вместе с тем наделенной глубоким смыслом. Открывающиеся одна за другой картины излучают яркий свет, а повседневность обретает духовную силу, как если бы речь шла не о торговле и общении, а о неких чудодейственных событиях. Мир делается легче и прозрачнее, а мы, как незримые существа, движемся в нем смелее и свободнее. Мне иногда кажется, что в суете восточных базаров люди и вещи как будто освещены факелами и сами излучают красное свечение.

Погружённый в подобные размышления, я бесцельно бродил по улицам и площадям, пока с моря не начал подниматься туман. Если мы хоть однажды жили полной жизнью, то сплин и скука никогда уже не овладеют нами; воспоминание об этом хранит нас, как талисман, от губительной силы времени. Часы промелькнули словно во сне, и уже начали зажигать свечи в канделябрах, когда я решил свернуть в квартал антикваров, где, по своему обыкновению, собирался купить сувенир на память о проведённом дне. Мне попадались магазины с мебелью, произведениями искусства, изящным фарфором, а рядом с ними дешевые лавочки с запыленными безделушками, которые моряки привозят с собой из плаваний, — высушенные морские ежи, заморское оружие и, конечно, неизменный кораблик в бутылочке.

Тем более я был удивлен, когда в одной из скромных витрин среди лежалого товара обнаружил прелестную акварель. Она висела в рамке из красного дерева и на пожелтевших полях имела какую-то подпись. Я прочел выполненное каллиграфическим почерком посвящение художника лорду Бэрримору — по году можно было догадаться, что речь идет о том самом Бэрриморе, который рано погубил свое здоровье, участвуя во всех оргиях принца-регента. На картине был изображен какой-то хутор в Померании, небольшая ферма, со всех сторон окружённая зелеными полями. Дом был нарисован в профиль: плоская крыша из тростника нависала, едва не касаясь земли, над жилой частью дома, тогда как с другой стороны она напоминала полог палатки. Этой своей стороной она небрежно опиралась на сарай с сеном, которое поедал гиппопотам, вытаскивая его как из большой кормушки. Сочетание маленького двора и огромного зверя показалось бы, конечно, страшной диспропорцией, если бы не поля — они раскинулись так далеко, что окаймлявшие их древние дубы выглядели совсем крошечными. В живописном смысле это зеленое пятно уравновешивало серую массу животного, да и замысел картины был ясен: могучий пожиратель посреди обильных пастбищ.

Такого рода каприччо мне нравились всегда гораздо больше, чем банальные изображения скачек или охоты на лис, и поэтому я решил заглянуть в лавку. Магазинчик казался совсем новым, всё его помещение было заполнено множеством еще не распакованных ящиков. На одном из них, выполненном в виде человеческой фигуры, восседал антиквар, молодой человек, слишком изящно одетый для своей профессии. Когда я вошел, он был занят изучением какой-то гравюры, рассматривая подпись через круглую лупу в серебряной оправе. Выслушав мой вопрос об акварели, он обратился ко мне по имени, чему я нимало не удивился, ведь в некоторых королевствах обо мне ходит известная слава. А то, что он тут же пригласил меня в частное помещение, показалось мне всего лишь обычным жестом вежливости.

Но дальше, как только мы оказались за красной занавеской, отделявшей комнату, моему взору предстала непривычная картина: два егеря в ливреях стояли в выжидающих позах возле горящего камина. Мы попали в какую-то прихожую, где находились стремянка и еще несколько инструментов, которые обычно используют обойщики для отделки квартир. С потолка свисал шнур для люстры. Складывалось впечатление, что здесь продолжались штукатурные работы, так как из-за приоткрытой двери, ведущей в подвал, виднелись ведра со смесями и мастерки в деревянном корыте.

Мое приключение стало принимать опасный оборот, и дело было не столько в необычных обстоятельствах, сколько в определенном чутье на такие вещи, которое меня редко подводит. Когда на кого-то собираются напасть, между людьми распространяется некий флюид, о котором знает всякий, кто, как и я, гостил во дворцах азиатских деспотов или вел переговоры в роскошных шатрах, разбитых между двумя готовыми к бою армиями. Позднее, когда я занимался своими исследованиями и имел дело с сумасшедшими, у меня было немало возможностей развить этот талант; ведь даже очень наблюдательный человек бессилен, если неспособен предчувствовать.