Флоренский. Нельзя жить без Бога! - Михаил Александрович Кильдяшов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 2016 году в журнале «Символ» была издана первая редакция диссертации Машкина. Это издание окончательно закрыло «машкинский вопрос». Теперь любой желающий может сопоставить опубликованную работу со «Столпом» и убедиться, что прямых текстовых заимствований у Флоренского нет. Невозможно говорить и о стилистическом подражании, ведь к моменту знакомства с отцом Серапионом, а тем более в пору написания «Столпа», Флоренский был уже сложившимся автором со своей манерой и интонацией, с солидным творческим багажом. Стиль Флоренского — научно-философско-художественный. Он любит длинную фразу, сложный синтаксис. Архимандрит Серапион более сух в изложении, предложения у него короткие, рубленые.
Речь может идти только, как писал сам Флоренский, об «идейной собственности». Мыслители едины в стремлении «сделать Христа краеугольным камнем философии и чрез то одержать безусловную победу над всякой нехристианской философией». Едины в желании преодолеть научный скептицизм в познании истины. Едины в рассуждениях о «высшем законе тождества», согласно которому познающие субъекты «активно стремятся друг к другу; каждый стремится (хочет) стать другим, и это взаимно, и чрез эту взаимность они восстанавливают друг друга в себе». Это и о дружбе, и о любви, и о вере.
Флоренский в «Столпе» посягнул на «идейную собственность» Машкина, как посягнул он на «собственность» Бугаева, Соловьёва, Трубецкого, Канта, Оригена, Платона и многих других. Это особое посягательство: не прямое заимствование, не компиляция, а глубокое осмысление, интерпретация, часто спор; создание текста-Вселенной, где сопряжённые идеи обретают новую скорость движения, по высшему закону тождества, раскрывают друг друга. Флоренский вступает в диалог и от каждого собеседника слышит: «Вдвоём мы — сила».
Живая догматика
Начало следующего учебного года в МДА сопровождалось новыми студенческими недовольствами. Уже в октябре 1905 года учащиеся Академии направляли письма руководству с требованием распространить светские «Временные правила» на духовные учебные заведения. На этот раз студенты оказались не одиноки и действовали заедино с преподавателями, которые были не меньше заинтересованы в относительной организационной автономии МДА. На эти общие усилия положительно откликнулось и руководство Академии, обратившись в Святейший Синод по поводу утверждения «временных правил для духовных академий», за которые вместе с Московской ратовали все тогдашние академии страны — Санкт-Петербургская, Казанская и Киевская. В такой череде событий представители МДА встретились с митрополитом Владимиром (Богоявленским) и в ходе беседы проявили решительность в отстаивании своих интересов, даже поддержав студенческую забастовку, начавшуюся в ноябре и завершившуюся лишь через два месяца, когда Синод предпринял активные действия по внедрению «Временных правил» для духовных академий. 13 января, после календарных рождественских каникул, студенты вернулись в МДА.
На Рождество Флоренский вновь уезжает в Толпыгино. В эту пору его не отпускают три противоречивые мысли. С одной стороны, он опечален, что из-за общей политической обстановки, студенческих волнений, личного нервного напряжения лишён возможности учиться системно и в полную силу. Ему опять, как в университетские годы, кажется, что на почве такого раздрая множатся приспособленчество, корысть, лукавство, пропадает в людях «объективное отношение к вопросам и делам». Но одновременно, тоскуя по аудиторным занятиям, письменному столу, он мечтает скрыться от мира, грезит уже не о монашестве, а об отшельничестве или странничестве. И третья мысль, третье устремление связано с тем, что всегда пробуждалось во Флоренском в Толпыгине, когда открывалась повседневная жизнь крестьян, — желание «выявить религиозные начала жизни и показать связь их с религиозными системами». Флоренский ощущает, что из наблюдений за этой жизнью, из размышлений о ней, из житейского опыта он выносит знаний не меньше, чем из библиотеки или лаборатории. Так, второй курс Академии стал своеобразным научным переломом в сознании Флоренского: именно в это время он отказывается от сугубо кабинетных знаний, сходит с европейского пути философа и встаёт на русский путь мудреца.
В подобных размышлениях и сомнениях родилась работа «Догматизм и догматика». Флоренский прочёл её на торжественном открытии философского кружка при МДА 20 января 1906 года. Этот кружок для его председателя Флоренского и секретаря Троицкого, прежде печалившихся об отсутствии широкой группы единомышленников, стал интеллектуальной отдушиной, сладкозвучной мелодией мысли посреди политической какофонии. Кружок был не просто забавой студентов, тайным обществом из десятка любителей философии. Собрания кружка охотно посещали академические профессора и сам ректор епископ Евдоким. Каждое выступление вызывало бурные споры, полемика стенографировалась, по итогам обсуждения выносилось резюме.
Доклад «Догматизм и догматика» задал весьма высокую планку для кружковцев. На нём следует остановиться особо, потому что многие прозвучавшие там положения получат развитие в главных трудах Флоренского: «Столп и утверждение истины» и «Философия культа».
Отправной точкой в рассуждениях автора становится мысль о том, что люди, так или иначе томимые духовной жаждой, имеют перед собой к началу ХХ века три пути. Первый — исправно следовать духовным канонам, участвовать в таинствах, глубоко не вникая в их душеспасительную суть, верить уже не в Бога и даже не в силу таинства, а в необходимость участия в таинстве. Таких «полу-верующих», «полу-православных», для кого догматика уподобилась гимназической дисциплине, которую просто надо прилежно сдать на пятёрку, по Флоренскому, среди современников оказалось большинство. Здесь догматика оторвалась от жизни, от личных духовных переживаний и превратилась в догматизм.
Второй путь — нанести размашистый удар по Православной церкви, разрушив до основания её догматику, отречься от многовекового опыта святых и выставить на первый план субъективные религиозные переживания. Здесь Флоренский явно имеет в виду Мережковского и Гиппиус с их «новой церковью».
И третий путь — сделать догматику актуальной для себя и современников, вступиться за традиционную Церковь вплоть до готовности к мученическим испытаниям.
Главная задача третьего пути, не позволяющего догматике обратиться в догматизм, — это накопление каждым личного, живого духовного опыта. И тут окажутся ценны и творения святых отцов, и искусство, и даже наука, для которой мир должен стать уравнением с одним неизвестным — Богом. Но для личных переживаний, связующих догматику с жизнью, чтобы они не превратились в разрозненные впечатления, нужны «система основных схем, сокращенный путеводитель по вечной жизни», а это и есть догматика.
Флоренский не призывает создавать новую догматику. Он говорит о необходимости возвращения прежней в центр человеческой жизни, на то место, которое теперь захламлено позитивизмом, антропософией, спиритическими сеансами. Но современному человеку предстоит прийти к этому расчищенному месту не теплохладным, а с горячим сердцем, с пламенем веры. А прежде необходимо отыскать мост, где субъективный и объективный опыт встретятся. Мост от земли к небу, от психологии к метафизике. Необходимо, чтобы объективный опыт стал
