На равнинах Авраама - Джеймс Кервуд

Итак, чувства и мысли Джимса отличались от тех, с которыми он отправлялся сразиться с Полем Ташем, и надо сказать — нынешние намерения представлялись ему куда более важными, чем любое физическое возмездие, какое он мог бы обрушить на своего соперника. Смягчить ожесточившееся против него сердце Туанетты, вернуть приветливость ее улыбке, увидеть в ее глазах свет ласки и нежности, что она едва не подарила ему на ферме Люссана, — вот мысли, неотступно занимавшие Джимса. Воспоминания о Туанетте, о чувствах, промелькнувших на ее лице, заставили Джимса забыть о ее ударах и злом языке. Поначалу довольно неопределенное и туманное, это воспоминание крепло и обретало четкую форму. Оно преследовало его весь день, пока он работал рядом с дядей топором и лопатой. И сейчас ему казалось, что оно играет в льющихся с неба солнечных лучах, вплетается в заливистое пение птиц, смешивается с прохладными ароматами погруженного в рассеянный сумрак леса. Джимсу не терпелось снова увидеть Туанетту и предложить ей все, чем богат его маленький мир, возместить причиненный ей ущерб и загладить нечаянно нанесенное унижение. Не по годам развитое чувство рыцарской чести поднималось в нем над прозаическими соображениями об истинном и ложном. Джимс был уверен, что в недавней ссоре прав он, и тем не менее шел с повинной. Он не подозревал, что за два коротких дня прошли годы, и новый Джимс идет теперь к новой Туанетте. Его страх перед ней прошел; его больше не угнетало сознание собственной незначительности. Он шел в Тонтер-Манор, и мысль о неполноценности собственной персоны впервые не пробуждала в его душе дурных предчувствий. Произошло чудо, и, даже не догадываясь о нем, но остро ощущая его последствия, Джимс расстался со вчерашним днем.

Когда Джимс вышел на поляну, где несколько дней назад убил индюка, он едва ли задумывался о том, как это место повлияло на развитие его чувств и настроений. Поль Таш не играл никакой роли в планах Джимса, разве что попробует вмешаться и не позволит ему сразу же приступить к выполнению задуманной миссии. Но даже в этом случае Джимс твердо решил не драться с ним.

Джимс подходил к поместью, укрепив сердце мужеством и гордо подняв голову; и если в жилах Адамсов и впрямь текла кровь рыцарей, то именно она взыграла в их потомке, когда тот увидел перед собой Тонтер-Хилл.

На вершине холма Джимс остановился. Ни один рыцарь не любовался более прекрасным королевством, чем раскинувшиеся внизу обширные владения. Прежде они внушали Джимсу благоговейную робость: вступая в них, он чувствовал себя нарушителем границ, ничтожным существом, проникшим в царство принцессы, до которой ему было далеко, как до солнца. Сила и богатство Тонтера страшили и подавляли Джимса. Бессчетные акры плодородной земли. Дом и церковь, похожие на крепость. Великая река, которую он охранял для короля Франции. Мили и мили диких просторов, озеро Шамплен, мерцающее в далекой голубой дымке, тайна, необыкновенные приключения, трепетное ожидание чего-то неведомого, незнакомого… волновали его и вызывали ощущение потерянности. Как-то раз, очень давно, перед спуском с холма Джимс и его родители отдыхали на этом самом месте; тогда он и услышал впервые их разговор о войнах, в которых сражался Тонтер, как он удостоился благосклонности короля, каким образом вышло, что Туанетта унаследовала капельку крови от королевы Франции. Его мать весело смеялась над этой подробностью, чем вызвала недоумение Джимса. Он удивился еще больше, заметив, с каким серьезным видом она слушает увлеченный рассказ отца о тех днях, когда прадед Тонтера, Авраам Мартэн18, был Королевским лоцманом Квебека и другом великого Шамплена19. Вот почему, как бы он ни храбрился, спускаясь в долину, где жила принцесса, душа Джимса всегда была не на месте. Но теперь все изменилось. Можно было подумать, что он вернулся после долгого путешествия, вернулся во всех отношениях равным обитателям долины на берегу Ришелье.

Мальчик и собака немного посидели на вершине холма, любуясь гордой красотой владений Тонтера. Странная фантазия пришла на ум Джимсу. Он вообразил, будто сражается за право стать полновластным хозяином на своей земле — так, как предсказывал ему дядя и как сражался Тонтер. Стрела честолюбия пронзила сердце мальчика. Ему открылся мир куда более обширный, чем он мог помыслить, и везде, во всех уголках этого мира, была Туанетта. Ради нее он станет тем, чем стал ее отец, — он станет великим человеком! Но сперва надо извиниться перед ней. К этому призывало не чувство долга, но пламя пробудившегося сознания, — оно вдохновило Джимса предпринять сей крестовый поход, чреватый неожиданностями, предугадать которые не могло даже его разыгравшееся воображение.

Он уже начал спускаться по извилистой тропе, когда какой-то всадник пересек луг у подножия холма и въехал на узкую тропинку. Это был Тонтер. Стоя в зарослях, Джимс видел, как он скрылся в направлении Заповедной Долины, и его очень удивило мрачное, тревожное выражение лица барона.

Джимс спустился с холма и, объяснив Вояке, что тот должен остаться в лесу и ждать его возвращения, решительно зашагал к дому Тонтера. Здание было выстроено из бревен, поскольку любовь барона к дереву победила искушение строить из камня, перед которым не устояли многие сеньоры с берегов Ришелье и Святого Лаврентия. Джимсу казалось, что этот дворец из гигантских деревянных брусьев, изрядно потемневших от времени и непогоды, может служить жилищем самому королю. Для обороны в нем проделали бойницы, окна снабдили тяжелыми дубовыми ставнями с крепкими засовами. Недалеко от дома стояла церковь, еще больше похожая на крепость, — ее окна были выше, дверь массивнее, под крышей имелась щель, через которую во врага могло стрелять сразу пятьдесят человек. Как из дома, так и из церкви защитникам поместья ничего не стоило залить реку ружейным огнем. С противоположной стороны располагались скотные дворы, мельница и, насколько хватало глаз, по вырубкам тянулись дома с бойницами и прочными ставнями, принадлежавшие фермерам — вассалам владельца поместья.

Вскоре нога Джимса ступила на тропу, ведущую к дому барона. Стояла такая тишина, что. мужественно поднимаясь по ступеням дома Туанетты, Джимс с полным основанием мог бы заключить, что все кругом спят. На двери висел большой черный молоток из помятого железа. Он изображал ухмыляющегося людоеда, чья голова, похожая на горгойла, с давних пор запечатлелась в памяти Джимса как воплощение сурового, неприступного духа, охраняющего комнаты. Только дважды слышал Джимс его призыв к обитателям дома. И вот сейчас его собственная рука потянулась вверх, чтобы пробудить глухой гром его голоса.