Черная тропа - Александр Конторович

О! Подействовало! Перестали стучать…

Наконец-то…

А что именно подействовало?

Ведь я ничего ему не сказал?

Ему — это кому?

Да, этому… который все время что-то там бухтит. Смешной мужик… даже говорит разными голосами.

Когда я говорю по-немецки — он отвечает мне низким голосом. По-русски — как-то по-другому… не могу точно сформулировать… но… иначе.

А вообще он надоедливый. Сидит и постоянно что-то там бормочет. Временами — совершенно неразборчиво, даже слов не различаю. Приходится вслушиваться… тогда что-то начинает проясняться, и я начинаю понимать его речи. Порою он такую дичь несет — просто атас! Отвечаю, так он еще и возражает! Правда, надо отдать ему должное, аргументы воспринимает. И если ему вменяемо все разъяснить, соглашается. Странный дядя, элементарных вещей не знает.

Ну вот сказал бы мне кто-нибудь, что придется человеку про плазменный телевизор рассказывать, вот я удивился бы тогда!

А сейчас рассказываю, а он, подлюка, меня еще и подкалывает — фантазия, мол!

Баран… в каком лесу он рос?

Темно…

Он говорит — у меня что-то со зрением. Иногда, правда, становится светлее — я даже различаю какие-то очертания, фигуры, во всяком случае, отличаю одну от другой, лица ухитряюсь рассмотреть. Да и еще кое-что замечаю, мотаю, так сказать, на ус…

Вот эта — полноватая, в светлом халате — Мария, медсестра. Она меня кормит — приносит еду.

Нет, есть-то я и сам могу! Ложку — ту очень даже крепко держу! И не только ложку…

Мне постоянно гудят в уши — вам нельзя совершать резких движений! Могут разойтись швы!

Какие швы?

Я тут втихаря, когда совсем темно было, себя ощупал аккуратненько. Нет ничего — никаких швов не нащупал. Новых — так во всяком случае. Даже и на голове ничего нет. Волосы, правда, подстригли коротко.

А вот бреют меня другие, в руки бритву пока не дают. Мол, координация движений еще не восстановилась… могу нечаянно себя поранить…

Я что — совсем умом тронулся? Или жить не хочу? Чтоб я сам себя бритвой поранил — да это просто курам на смех! Чем только не брился в свое время!

Дайте, говорю, нож и оселок. Сам наточу, сам и побреюсь!

Нет, дядя, говорит, нельзя тебе — видишь пока плохо. Да и не разрешит главврач тебе нож давать — он мужик суровый!

Правда, он эту фразу иначе как-то построил… непривычно. И не мужиком его назвал, это уж я сам по привычке подставил. Другое слово какое-то было… не наше…

Тихо тут…

Правда, иногда в барабан начинают колотить зайцы — их тут много.

Спрашиваю — какого, мол, хрена?

Так, говорят, никак не разгоним — больно до хрена их тут развелось.

Это здорово мешает спать, лежу постоянно в какой-то полудреме. Так что, когда зайцы затихают — проваливаюсь в сон, как утюг в болото.

Но я — злодей тертый! И упрямый, не зря меня всю дорогу экстремистом звали. Врач-то он, конечно, врач… от слова «врать», так и я тоже не лыком шит! Поваляйся с мое по госпиталям — много чего между строк читать начнешь!

Читать пока не могу — а вот слушать никто не запрещает.

И я слушаю…

Напрягаю слух — пусть уши пока заменят мне глаза…

— Как сегодня наш пациент, сестра?

— Много лучше, доктор! Мышечный тонус повысился, практически норма.

— Очень хорошо!

Скрипнул стул, вошедший уселся рядом.

— Вы меня слышите?

— Да…

Говорим мы по-немецки. А в речи доктора проскальзывает легкий акцент, он не немец?

— Могу вас обрадовать — сегодня мы окончательно снимаем вам повязку. Станете понемногу привыкать к свету!

Хм… Откровенно говоря, я и так ее уже снимаю. Ночью, когда никого в палате нет. Правда, и света в ней тоже почти нет — только слабенькая лампочка около двери. Но моим глазам и этого пока вполне достаточно. Иногда, буквально краем глаза, сквозь неплотную повязку я различаю и силуэты врачей и медсестер. Да и когда ем, мне повязку ослабляют — чтобы я мог что-то там рассмотреть. Правда, и свет в палате приглушают так, что только тарелку и видать…

Не очень-то я понимаю врачей — за каким рожном им нужно так долго с этим тянуть? Ведь очевидно же — пациент зрение не потерял. Чего валандаться?

А когда что-то непонятно, оно настораживает. Уж очень охота иметь козырь в рукаве. Или кирпич за пазухой — ну, это уж у кого какие привычки…

Но в силу тотальной ко всему недоверчивости и прямо-таки патологической осторожности, ваш покорный слуга всегда являлся (да и сейчас, надеюсь, является) весьма неудобным экземпляром для всякого рода манипуляций. Хоть служебных, хоть медицинских. Ото всех в нашей современности можно ждать какой-то подлянки. Разумеется, во имя высоких целей!

Можно подумать, что синяк, заработанный в процессе достижения таковой, чем-то существенно отличается от аналогичного, но полученного в иной обстановке…

На мой вредный взгляд — так все едино.

Вообще, мне тут много непонятно.

Сколько я здесь лежу?

Даже и представить пока не в состоянии — нет привычной смены дня и ночи. Нет, ибо окон в палате не имеется. А составить какую-то закономерность посещения медперсоналом — крайне затруднительно. Странно это. Насколько я знаю (а надеюсь, что знаю хорошо) порядки в больницах и госпиталях, бардака тут быть не может в принципе. Есть четкий график посещения, очередность обхода и т. д. и т. п.

Хоть в России, хоть в Зимбабве.

Впрочем, насчет последней страны… возможно, что и преувеличиваю. Но там тоже к этому стремятся.

Но надо уже и доктору ответить, мужик, по-видимому, ждет от меня каких-то эмоций.

Ладно, будут тебе эмоции…

— Это очень хорошо, доктор! Я уже стал опасаться, что у меня что-то такое случилось со зрением.

— И не только с ним! У вас была тяжелая контузия, даже шансов на успешный исход — и тех было весьма немного. Сестра! Пересадите больного в кресло-каталку — пора везти его в процедурный кабинет.

Чуть слышно поскрипывает левое колесо… не новое кресло мне досталось. Ощупываю подлокотники… опа!

Они обиты кожей.

Раритет…

Это где же такие у нас сохранились-то? Повсюду уже кожзамом обиты или еще какой-нибудь новомодной хренью.

В «кремлевке»?

Ага, щас!

Так меня туда и повезут…

Точно, кожа…

С внутренней стороны подлокотника — там, где ее прибивают тонкими гвоздиками (их шляпки я нащупываю пальцами), хорошо ощущаются складки. Вот после их осторожного обследования можно почти со стопроцентной уверенностью утверждать — это никакой не дерматин…

Интересно девки пляшут — по четыре штуки в ряд!

Ладно… сейчас с меня снимут повязку. Какие еще любопытные штучки я успею рассмотреть?

А пол-то у нас дорожкой застелен… Иногда, на поворотах, коляска съезжает с нее, и я слышу, как колеса постукивают по полу.

Паркет… не линолеум.

А вот это уже любопытно! Практически ни в одной больнице я такого не припоминаю — гигиена! Линолеум, как мне говорили, проще мыть. Не буду спорить, в конечном счете медикам виднее. Но здесь его нет. И что это может означать?

Это не больница?

Фигушки, а что я тут тогда делаю?

Это какая-то захолустная больничка районного масштаба?

Угу.

С персоналом, говорящим по-немецки.

И где ж это у нас такая есть?

И с раритетными колясками… паркетом в коридорах…

Товарищ Котов — настолько важная персона, что для него специально выделили некий ведомственный санаторий, куда и поместили… для чего?

Размечтался… губозакатыватель еще не требуется?

Скрипнула дверь, колеса коляски простучали о порог.

— Сестра, помогите больному сесть на кушетку.

Теплые сильные руки меня подхватывают, и я делаю несколько шагов.

Вот и кушетка — ее край толкает меня под колено.

— Садитесь!

Звук шагов — врач подходит ко мне ближе. Запах хорошего табака… вишневый? Черт его знает, но что-то похожее.

Чьи-то пальцы уверенно ощупывают мою голову, сматывают бинт…

Свет!

Ну, не сказать, чтобы я им был ослеплен — все-таки мои тренировки кое-какой эффект дают. Но глазами я хлопаю старательно, прикрываю их рукой…

И пользуясь этим, оглядываюсь по сторонам.

Кабинет.

Достаточно просторный, окна сейчас прикрыты шторами. Это, надо полагать, для того, чтобы я не так болезненно воспринимал переход от темноты к свету. Разумно…

А ведь это не медицинский кабинет!

Точнее, не совсем медицинский — в них не бывает таких тяжелых двухтумбовых столов. Ни к чему они здесь.

Но в этом кабинете такой стол присутствует.

Стоит сбоку от окна.

И рядом с ним, на стуле справа, сейчас сидит какой-то худощавый высокий дядька. В белом халате — медик же.

В глаза бросаются его руки — ухоженные, с длинными тонкими пальцами. На носу у этого медика очки в блестящей желтой оправе — позолота?