Черный ворон - Дмитрий Вересов

Когда подали автобус, Лизавета поспешно перекрестила Таньку. Сестры обнялись и разрыдались.

II

На ровной площадке посередине поросшего сосной склона, круто сбегавшего к озеру, стояла одноместная палаточка. Невдалеке от нее догорал костер. Возле костра на расстеленной клеенке в беспорядке валялись куски хлеба, ломти колбасы, ножи, зеленые эмалированные кружки, стаканы. Пустые консервные банки чередовались с полупустыми и совсем полными. Тут же на боку лежала порожняя винная бутылка с надписью «Херса» — любимый молодежью грузинский портвейн за рубль восемьдесят семь. Вторая бутылка, почти полная, стояла чуть поодаль, возле кустов. В кустах на мягком мху лежал долговязый блондин с орлиным носом и лениво перебирал гитарные струны. Изредка он протягивал руку к бутылке, не поднимаясь, подносил ко рту, делал глоток и аккуратно ставил бутылку на место. С озера доносились радостные вскрики и плеск, поднимался туман. Из палатки по временам слышался храп, перемежающийся тревожными стонами.

Стоял третий час ночи, но было совсем светло, и на верхушках сосен играло солнце. Блондин отложил гитару, потянулся, встал. Подойдя к костру, бросил туда несколько сухих веток, потом поднял с клеенки мятую пачку «Феникса» и закурил от горящей веточки. С озера донесся смех.

— Эй, голубки, простудитесь! — крикнул блондин. — Вылезайте, а то дядя Ник заскучает окончательно и с тоски выжрет все припасы.

— Так мы тебе и дали! — крикнули снизу, и вскоре из клубящегося над озером тумана выбежали, держась за руки, двое — упитанный молодой человек с короткой черной стрижкой и светловолосая стройная девушка.

Лязгая зубами и смеясь, они промчались мимо блондина к рюкзаку, сваленному у палатки, достали большое махровое полотенце и, разом взявшись за ого, принялись вытирать друг друга противоположными концами. На середине полотенца тела их оприкоснулись; они перестали смеяться и замерли в объятиях друг друга.

— Кончайте обжиматься, Ромео и Джульетта! — проворчал блондин. — Давайте-ка лучше примем по чуть-чуть. Фаллос, из горла будешь?

— Во-первых, не буду, а во-вторых, Ник, честно, кончай звать меня Фаллосом, — несколько обиженно проговорил черноволосый. — Знаешь, еще один Фаллос, и…

— И будут два фаллоса, причем оба с обрезанием, — продолжил блондин.

— Ник, — вспыхнув, сказала девушка. — Прекрати свои антисемитские штучки. Я серьезно.

— Елочка, брось, — ласково произнес тот, кого Ник так обидно обозвал, и протянул ей рубашку. — Мы ж все тут свои. Если б я был Голдой Меир, я бы и тебя, и Поля, и Ника, и даже Ванечку, хотя он враль и пьяница, тотчас произвел в почетные евреи.

— Меня увольте, — сказал Ник. — Мне в серьезный институт поступать, так что пятый пункт мне что чирей на заднице.

Елочка фыркнула.

— Как ты, Ник, изящно выражаешься!

— Просто умею адекватно и доходчиво излагать свои остроумные мысли. Если из меня не получится дипломата, подамся на эстраду и забью баки Райкину Аркадию Исааковичу… Итак, господа, повторяю свое предложение — примем на грудь врагам нашим во устрашение?

— Если только полстаканчика, а то замерз, — нерешительно произнес черноволосый. — Елочка, ты как?

— Я чаю, — ответила Елочка.

— И что бы вы делали без папы Ника? — осведомился блондин. — Пока вы там изволили распугивать рыбку, котелок наш совсем выкипел, однако я героически сберег последние капли горячей влаги в оном сосуде, — он поднял с клеенки термос, — и даже заварил в нем душеспасительный чаек.

Он элегантно плеснул из термоса черного чаю в протянутую кружку, сходил за бутылкой и налил полстакана Фаллосу и целый себе.

— За успех предприятия! — произнес он, поднимая стакан.

В палатке зашевелились, и на свет божий явилось бледное круглое лицо под всклокоченной шевелюрой.

— Во! — торжествующе изрек Ник, показывая согнутым пальцем на палатку. — Нюх у Ванечки феноменальный. Ползи сюда, страдалец Муз!

— И зачем я так напился? — простонал Ванечка, выползая из палатки. — Клянусь, больше в жизни капли в рот не возьму.

— Как заметил Степе Лиходееву профессор Воланд, подобное излечивается подобным, — сказал Ник. — Правда, вечером ты, Ванечка, больше налегал на водку, но этого продукта у нас не осталось, а кой-какой другой продукт до возвращения Поля откупоривать не будем. Так что предлагаю тебе подлечиться благородной «Херсой».

— Ник, может, ему не надо? — спросила Елочка.

— А вот мы его самого спросим… Ванечка, вот тут мадемуазель Чернова, она же в недалеком, надо полагать, будущем мадам Рафалович, утверждает, что тебе не надо. Каково твое решение?

Ванечка вздохнул, поморщился, зажмурился, потом решительно тряхнул головой:

— Надо!

— Ну так иди и возьми, — сказал Ник, наливая второй полный стакан. — Как сказано выше, за успех предприятия! Закуски — на собственное Усмотрение.

Мальчики выпили и дружно крякнули. Елочка. присев на собственные джинсы, пила чай, дуя в кружку. Настала спокойная расслабленная пауза.

— Милиционер родился, — заметил чуть погодя Ник.

— Не, ребята, все-таки хорошо, что мы не пошли к Аргудовой. Сидели б сейчас, тосковали… — заметил Фаллос.

— Главное, чего мы там не видели? Как пьяный Зуев бахвалится и чистит рыло пьяному Смирнову? Как перепившийся Спирин, заблевав всю кухню, заснул в сортире? Как Малиновская вешается на шею всем подряд, а войдя в градус, уединяется со счастливчиком в чуланчик перепихнуться?

— Ник! — покраснев, крикнула Елочка.

— Печально, но правда… Итак, продолжим: Кислова, Меркель и Мартемьянова сидят в уголке, томно обмахиваются газетками и перемывают всем косточки. Соловьева…

— А чего Соловьева-то? — встрепенулся Ванечка.

— А Людка Соловьева весь вечер танцует исключительно с кавалергардом Лепко под страдальческие взоры Шехмана… Да, все же везунчик ты, Рафалович. Вот ни мне, ни Ванечке не позволили взять сюда наших возлюбленных, тогда как только тебе…

— Позволь, Ник, — серьезно перебил его Рафалович. — Про твою возлюбленную я вообще в первый раз слышу, а Ванечка ни в жизнь не решился бы позвать сюда Людку… Да и что бы она здесь делала? У нее другие интересы, и вряд ли она умеет ездить на велосипеде.

— Ну, насчет своей возлюбленной это я больше так, из принципа, — уступил Ник. — А вот Соловьева на велосипеде — это, согласись, волнующее зрелище. Особенно в велосипедных трусиках. Даю пять долларов за место на трассе сразу позади нее.

Ванечка отвел взгляд и налил себе второй стакан, не предложив больше никому. А Елочка вспылила:

— Все-таки противный ты. У тебя одна грязь на уме.

— Вечно явится поручик Захаржевский и все опошлит, — поддакнул Ник. — Но согласись, Елка, куда же девать трезвость и зрелость мысли, раз уж я ими столь щедро наделен? Да и грязи в своих грезах никакой не усматриваю — разве только Соловьева из седла в лужу шлепнется, что, кстати, вполне вероятно… Между прочим, за это надо бы выпить. Ванечка!

Ванечка с виноватым видом показал на бутылку, где на самом донышке плескалось граммов пятьдесят.

— Угу, — сказал Ник. — Вот если бы ты поступил так у Аргудовой, непременно получил бы по физиономии от Зуева или от дебила Кичигина. Но здесь все люди благородные, сплошь аристократы, а потому ограничимся репримандом… И опять-таки в роли спасителя выступает папа Ник, старший по снабжению. Фаллос, то есть, извини, Елочка, Леня — не в службу, а в дружбу, там, за палаткой, в моем рюкзаке…

— Может, хватит? — спросила Елочка.

— О чем ты говоришь, дитя? Может быть, сегодня мы единственный раз в жизни получили прайс ни в чем себе не отказывать.

За палаткой раздался восторженный вопль Рафаловича:

— Ух ты! Да тут «Чинзано» натуральное!

— Это ты у нас чинзано натуральное, — заметил Ник, — а в рюкзаке моем «Чинзано» натуральный. Два балла тебе по грамматике… Ну что, может, грянем нашу, пока Ленька Фаллос откупоривает?

— Ага! — радостно согласился Ванечка. — Давай-ка гитару!

— Подождешь, Бетховен. Только струны рвать умеешь. — И Ник плавным жестом поднял гитару, просунул шею под ремешок и прошелся большим пальцем по струнам.

— Вновь эти пьяные ночи, — начал он, и остальные тихонечко подхватили:

Только на сердце печаль.

Или забыть ты не хочешь,

Или ушедшего жаль.

Сердце терзаться устало.

В жизни все тлен и обман.

Дрогнет в руке исхудалой

Полный до края стакан.

Пели тихо, дрожащими голосами.

Припев же и Ленька, и Ник, и Ванечка грянули, как строевую песню:

Эх, черт возьми, гусар,

Страшней нет женских чар -