Знак небес - Валерий Елманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потому и подбирал Константин к себе в дружину не абы кого, а лучших из лучших. Платил щедро, но приковывал к себе не звонким серебром, а открытостью души, лаской сердца и большим умом. Не раз и не два он с ними задушевные беседы вел и всякий раз вровень держался, не кичился тем, что он урожденный Рюрикович, а они так себе, ни роду именитого, ни предков знатных не имеют. Понимал князь, что не в них честь человека заложена, что в тяжкий час испытаний заслугами теней загробных прикрыться никому не удастся. И потому в дружине его редкостное содружество царило. Оттого после его смерти и не пошли Константиновы вои наниматься на службу к другим князьям. Не видели они в Юрии, брате его, большого ума, перед которым можно было бы уважительно склонить голову. Сказать же, что у Ярослава, еще одного брата, ласковое сердце, разве что в шутку можно было бы. В злую шутку.
Решив держаться всем заодно, вышли они тогда разом из Ростова и, проехав малость вдоль берега озера Неро, осели в слободке приглянувшейся. Те семена, что Константин Ростовский в их умы заронил, к этому времени всходы давать стали. Рассуждали по вечерам о единой Руси, печалились, что ныне каждый из князей сам за себя, и все думали, рядили да гадали, как им самим-то дальше жить.
Одно только твердо решили дружинники – больше в сварах да междоусобьях княжеских не участвовать. Хотят рвать друг друга, как псы бешеные, – пусть и грызутся. Потому и в дружину к Юрию мало кто пошел, когда тот, сразу после смерти Константина, взгромоздясь на великий стол Владимирский, принялся ополчение собирать. Им Рязань ничего дурного не содеяла – почто соседей зорить. К тому же у них самих рязанцев имелось немало. Коли посчитать, так с полста наберется, не меньше, то есть каждый восьмой из тех краев. Им и вовсе невместно со своими в бой вступать.
Зато дальше, после того как слушок пошел, что рязанское войско, разбив объединенные рати Юрия и Ярослава, на Владимир подалось, чуть ли не каждый день вои до хрипоты судили да рядили – идти им на выручку стольному граду или поберечь силенки для Ростова. Покумекав основательно, порешили так: позовут ежели, то подумаем, и как знать… Не позвали.
Теперь – иное. Теперь войска Константина Рязанского вплотную к Ростову придвинулись, а в городе, даже если каждому из желающих по мечу выдать, все равно больше трех-четырех сотен не набрать. Значит, выручать надо любимый град покойного князя. И пусть сам он уже на небесах, но в честь памяти его надобно потрудиться.
Поэтому, когда Константин прибыл под Ростов, горожане готовы были биться до конца и настроены весьма решительно. Попробовал было князь собрать всех, как под Владимиром, но ростовчане отказались, опасаясь предательства.
Хорошо, что он прихватил с собой нескольких бояр из бывшей столицы. Их-то вместе с Хвощом и Евпатием Коловратом он и отправил уговаривать городской люд покориться добром.
«Не хочу видеть, как древность вековая придет в разор и запустение, – велел он передать. – Ведаю, сколь в храмах города святынь хранится, и боязно мне за знаменитую вифлиотику, не хочу, чтобы пострадала она, когда я град на копье брать учну».
– Огонь чрез стену метнуть нашему князю недолго, – говорили послы, стоя в большой гриднице, где собрались набольшие из ростовских бояр. – Но у вас самих-то душа не болит оттого, что далее с вашим градом приключится?
У бояр же душа больше за иное болела. Слыхали они, как у рязанца боярское сословие живет, и очень им это не по нраву пришлось. Вроде бы и с гривнами изрядно, но власти они, если так разбираться, никакой не имеют. Даже смердов в тех деревнях, которые им в кормление отданы, касаться не смей – на то тиун княжеский имеется. А он хоть и выдаст все положенное, но зато и лишку взять не позволит. То есть серебра у них всех изрядно, а вот с властью худовато. О том они и толковали промеж собой, когда послов отдыхать отпустили.
И еще одно соображение у них имелось. Сейчас Владимир уже как бы к Рязани отошел, а потому если Ростов отобьется, то именно он станет главным городом княжества, как когда-то уже был. А в том, что они должны выстоять, мало кто сомневался. Рвы глубокие, башни крепкие, стены высокие, а если кто и заберется на них, то сразу о том пожалеет, потому как вся дружина покойного Константина на них набросится, а в ней каждый если не десятка рязанцев стоит, то уж с пятком наверняка управится.
Пускай их князь попробует, а мы полюбуемся. Когда же умается, тогда и заново говорить можно, вот только условия станут иными, не такими жесткими, как те, что он сейчас выставляет.
Словом, порешили ростовские бояре наутро сообщить послам, что от сдачи города они отказываются. А вот сотники дружинников, которые тоже присутствовали на тех переговорах, призадумались, а потом, посовещавшись меж собой, решили к ночи поближе еще раз пригласить рязанцев к себе на разговор.
Хоть и охрип Евпатий Коловрат, тщетно пытаясь урезонить ростовских бояр, но, выступая перед богатырями-дружинниками, он дар красноречия снова обрел, говорил, что давно уже пора настала всем на Руси объединиться перед лицом новой опасности, которая будет гораздо страшнее всех прежних.
– Ныне брань учиним меж собой, а кому мечи в руках держать, когда страшные монголы из неведомых краев придут на святую Русь? – вопрошал с укоризной. – А на вас у нашего Константина особая надежа, потому как вы не токмо в ратном деле умудренные, но и за Русь душой болеете. Потому и считает наш князь, что теперь у него и у вас одна дорога. Пока единство малым будет – только три княжества в одно сливаются, но тут ведь главное – начало положить. Боярам, кои о благе всеобщем не радеют, торговаться простительно, прежние вольности выклянчивая, потому как они дальше своего носа не видят, а уж вам такое зазорно, – попрекнул в конце.
– С самим бы князем перемолвиться, – осторожно заметил Александр Попович.
Он у прочих ратников в самых набольших ходил и среди всех четырех сотников первейшим считался. Выучкой да ратным умением и остальных бог не обидел, но у Поповича еще и ума палата. Шутка ли – самому покойному Константину в беседах никогда не уступал, о чем бы речь ни заходила: об устроении земель, о душе и боге, о святости и благочинии древнем.
– Это верно, – не стал спорить Коловрат. – Я так мыслю, что завтра поутру получу отказ от ростовских бояр. Уж очень они ныне осмелели, за вашими спинами сидючи. Вот и поехали к нам. Там обо всем и переговорим.
Попович на своих оглянулся, а те в ответ только кивнули согласно.
– Негоже мне одному за всех решать будет, – произнес он веско.
– А я не одного тебя – всех приглашаю. Или ты думаешь, что у князя Константина медов хмельных не хватит?
Попович еще раз оглянулся, затылок задумчиво почесал и кудрями решительно тряхнул:
– Быть посему. Вчетвером и поедем.
Наутро все вышло примерно так, как и предполагал Евпатий.
– Осилит твой князь наши стены – быть по его, – заявил от имени всех прочих Олима Кудинович. – А нет… – И он лукаво руками развел.
– Так ведь если осилит, то он иначе говорить станет, – заметил Коловрат, но спорить не стал.
Сотники дружинников присоединились к отъезжающему посольству только у городских стен. Спесь и тут худую службу сослужила боярам – не стали они сопровождать послов до ворот, кичась своей солидностью да важностью. А уж когда все вместе за ворота выехали – поздно удерживать было.
В шатре помимо князя из рязанцев были Евпатий, воевода Вячеслав и дружинник на выходе у самого полога. Поровну получалось – четыре на четыре.
– Не боязно тебе вот так с нами оставаться? – хитро прищурился Лисуня на князя. – Или думаешь, что одолеть сможешь, ежели что?
Этот тоже в набольших хаживал. После Поповича он следующим считался. Умом был не так велик, как Александр, чтоб беседы заумные вести, зато хитер и осторожен за пятерых. Потому и прозвище соответствующее имел.
– Бояться – значит ни в честь вашу, ни в совесть не верить, – спокойно ответил Константин. – Да и не принято гостей с мечом в руках встречать, если они с добром пришли. Сам же первым нападать на вас тем паче не собираюсь.
Смешался Лисуня, остальные же сотники ответ князя одобрили дружными кивками и уселись за стол. Первые две чары осушили, особо не разговаривая. Им спешить некуда, да и что такое для них две чаши меда хмельного – так, пустяк один. К тому же в таких делах в проигрыше тот, кто первым говорить начнет. Это они тоже хорошо знали, а потому все больше князя слушали. Тот их ожиданий не обманул – говорил много, да все гладко так, умно, рассудительно.
– Ты вот все о единстве Руси говоришь, – не выдержал наконец Попович. – Но коль Рязань стольным городом будет, то Киев, получается, побоку? Хорошо ли это – старину рушить?
Ответить Константин не успел. За него это сделал еще один сотник – Добрыня.
– А почему бы и не Рязань? – возмутился он горячо.
Вступился Добрыня, потому что сам родом из тех краев был. Селище его родное лежало западнее Пронска, там, где извилистая Ранова впадает в Проню. Междоусобье княжеское ему осточертело еще раньше, чем Поповичу, потому он и ушел к Константину в Ростов, очень удачно попав – аккурат за месяц до Липицы. А уж в знаменитой битве так отличился, что князь ростовский самолично на него узорчатый пояс надел, шитый золоченой ниткой и весь переливающийся от нарядных бляшек. Потому его и прозвали Золотым Поясом. Силушку Добрыня имел от бога, но во зло ее не употреблял.