Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей - Олесь Бенюх

Мервин слушал рассказ художника с интересом, мадемуазель Дюраль и Джун — с доброй затаенной, улыбкой. Они слышали эту историю уже не первый раз и знали, что с картины «Девушка с пиццей» и начался Дэнис О'Брайен как настоящий художник.

— Никак не могу привыкнуть к пиву, — мадемуазель Дюраль с недоумением смотрела, как художник с явным удовольствием потягивал сильно охлажденное золотистое пиво «Леопард».

— Без этого, между прочим, нет стопроцентного киви! — улыбнулся Дэнис, подливая в бокал француженки бургундского.

После ленча, быстро убрав со стола и вымыв посуду («Электрическая посудомойка — обязательный для холостяка и вдовца агрегат!»), Джун и Мервин заторопились в кино.

— Шарлотта, дорогая! Мы — на двухчасовой сеанс, — сказала Джун. — Дома буду около семи!..

Оставив «судзуки» отдыхать в одном из ближайших переулков, они купили в «Эмбасси» билеты в один из последних рядов партера. Не случайно был выбран этот кинотеатр. На экране шла посредственная голливудская мелодрама, и, несмотря на каникулы, зрительный зал был пуст более чем на половину. Мервин обнял Джун, поцеловал, так они и сидели в темноте, прижавшись друг к другу.

«Боже, — вспоминала Джун потом, — до чего иногда бывают коротки два с половиной часа! Как одна секундочка!..»

— Неужели во Франции так же по-мещански тупо, как у нас, смотрят на взаимоотношения рас? — спросил О'Брайен мадемуазель Дюраль, когда они остались вдвоем.

— Чем, собственно, вызван этот ваш вопрос? — насторожилась француженка.

— Обладай я вашим влиянием на Седрика, — ответил художник, — я непременно постарался бы убедить его в благотворности для Джун ее дружбы с Мервином. Во всяком случае, поговорил бы с ним на эту тему — и не раз, и не два, и при разных обстоятельствах…

— А вы, вы-то сами убеждены в благотворности этой дружбы? — Француженка явно тянула с ответом, стараясь выиграть время, нужное для размышлений.

— Будто вы не такого же мнения!

— Я пытаюсь взглянуть на взаимоотношения Мервина и Джун и на возможные последствия этих отношений с разных сторон, — спокойно возразила мадемуазель Дюраль.

— С незапамятных времен в отношениях мужчины и женщины была одна-единственная главная сторона — истинность их чувства. Только при этом условии возможно счастье!

— Главная — да, — согласилась француженка. — Но есть еще и дюжина вторичных…

— Например? — Дэнис сцепил руки, обхватил ими колени, закачался в кресле-качалке, в которое сел, когда они перешли на просторную крытую веранду.

— Общество, например. Человек живет не в вакууме, а в среде себе подобных. Так вот, Дэнис О'Брайен, в вашей стране в гораздо большой степени, чем в моей Франции, на поверхности — ханжеская идея гармонии рас, а по сути дела — неистребимая ненависть, которая находит тысячи проявлений, начиная от нормы представительства в парламенте и кончая очередностью найма на работу.

— Все это так, я знаю, — с досадой воскликнул Дэнис. — Но ведь надо когда-то с этим кончать. Истинная свобода, истинное братство, истинное равенство — вот святая цель! И осуществить, достичь ее можно лишь в конкретных человеческих судьбах.

— И вы хотите, — усмехнулась мадемуазель Дюраль, — вы хотите, чтобы я убедила Седрика Томпсона, одного из крупнейших финансистов и бизнесменов страны, избрать в качестве эксперимента судьбу его любимой, единственной дочери?! Значит, вы не понимаете или не хотите понять, что в данном случае одно и то же, ни степень возможного воздействия на психологию зрелого человека, ни непобедимость вашего же собственного англосаксонского лицемерия…

— Люцифер — прародитель такого общества! — взорвался Дэнис. — Я не хочу, я отказываюсь признать устои, которые делают одного рабом, а другого господином только из-за цвета их кожи! Я хочу, чтобы Мервин и Джун показали единственно верный путь другим, всем!.. Человек может стать и обязательно станет счастливым путем самосовершенствования, поняв наконец то, что является справедливым и достойным. Назначение человека, главное его назначение в этом мире — быть счастливым!

«Боже мой, — сокрушенно и вместе сочувственно думала мадемуазель Дюраль, глядя на художника. — Боже мой, и этому человеку далеко за пятьдесят. Каким он был наивным в детстве, таким остался и по сей день!.. Умел бы он видеть законы своего общества так же остро и глубоко, как видит цвета и натуру, как умеет он строить композицию картины, рассуждал бы по-другому!.. Впрочем… впрочем, тогда, может быть, не было бы того художника, каким является Дэнис О'Брайен».

Вслух же она примирительно сказала:

— Я поговорю с Седриком. Обязательно поговорю…

В самый канун рождества Мервин пригласил Джун в ресторан. Чтобы накопить нужную сумму денег, он взялся доставлять вечернюю газету в пятьдесят домов на своей улице. Времени это отнимало не так уж много, зато к середине декабря в нижнем левом ящике письменного стола Мервина лежали три пятидолларовые бумажки — месячный заработок. Первый трудовой заработок в его жизни.

Мервин виртуозно отгладил брюки своего нового, темно-коричневого с серебринкой костюма, одолжил у отца рубашку и галстук. Сначала он никак не мог завязать его элегантным узлом. Когда же ему это наконец удалось, оказалось, что он едва может дышать. Так он и вертелся перед зеркалом, поправляя то галстук, то пиджак, то платок-треугольник в нагрудном кармане, пока не раздался негромкий троекратный свист под окном. Соседский мальчуган, согласившийся за шиллинг бдительно наблюдать за улицей, возвестил: приближается Джун.

Мервин быстро вышел во двор. Там, на скамейке, сидели две соседки, худая белая женщина и пышная маорийка.

— Смотри, смотри, Мервин-то наш расфрантился — как жених принцессы Анны! — воскликнула белая.

— С таким красавчиком я и сама бы не прочь обсудить наедине налоговую политику националистов! — подхватила маорийка.

Мервин растерянно улыбнулся, бочком прошмыгнул через двор и выскочил на улицу. Его провожал громкий смех женщин.

— Чем вгонять в краску молодого парня, шли бы готовить мужьям ужин, — крикнул из окна второго этажа пожилой лысый пожарник, который был свидетелем бегства Мервина.

— От зависти случается грыжа, мистер О'Келли! — лениво отозвалась белая.

— А от соглядатайства и того хуже! — добавила маорийка.

По узким, крутым улицам Джун и Мервин спустились на «судзуки» почти к центру города, проскочили на набережную и помчались вдоль нее, легко обгоняя «фиаты» и «ягуары», «холдены» и «тойоты», «ситроены» и «мерседесы». Наконец начался Ориентал Бей. Замелькали мотели, магазинчики, кафе.