Поздний гость - Александр Кабаков

Он уже был не здесь, вот в чем дело.

И вот однажды Игорь Петрович Ильин

(далее следует первый из фрагментов текста, удаленных из компьютера, но сохранившихся в неведомых для автора недрах его подсознания:

после проведенного таким образом дня вернулся домой в обычном состоянии напряженный и готовый сорваться в конфликт по любому поводу, с предчувствием трудного засыпания и еще более тяжелой второй половины ночи, когда все выпитое и съеденное накануне начнет бунтовать, терзая полуразрушенные внутренности.

Он прошел в свою комнату и, от греха подальше - в последнее время дома с ним почти не разговаривали, и он не нарушал молчания, - закрыл дверь плотно.

Обыкновенное полудетское желание отодвинуть неприятности, проявляющееся в известной любому алкоголику непреодолимой потребности добавить, заставило его проглотить еще граммов сто из домашнего прикроватного запаса. После этого, как правило, наступало забытье, которое отличалось от нормального сна так же, как истерика от настоящих слез, но все же давало передышку.

Так произошло и на этот раз, и он рухнул в ничто, прорезаемое обрывками видений, мутными вспышками заторможенного сознания, пригашенной болью...

По обыкновению же проснулся он и посмотрел на светящиеся стрелки никогда не снимаемых с запястья часов в половине пятого утра. Чувствовал себя не более отвратительно, чем всегда в это время, - все, описанное выше, пришло и пытало несчастного. Но сверх привычного появился страх - не бессмысленный похмельный, знакомый многим, а вполне конкретный и формулирующийся словами: Ильин с необъяснимой, но безусловной ясностью понял, что этой ночью или совсем недавно тяжело заболел, что теперь разрушительные процессы в его теле пошли по-другому. Кое-как, глотая попеременно таблетки и - ну, сейчас дотерпеть, а там все будет иначе - понемногу из бутылки, он дотянул до восьми, отчаянными усилиями привел себя в порядок - душ, бритье, чистое белье из груды неглаженного - и пошел в поликлинику.

...Рентгенолог, молодой бородатый человек, включив свет, усадил его на стул и начал писать в только что заведенной на Ильина карточке...

...Ильин повернул голову на подушке и увидел, что на соседней кровати что-то изменилось, но он не сразу смог понять, что - сосед все так же лежал на спине, и белое длинное возвышение простыни все так же...

...Много будет народу, - подумал Ильин и усмехнулся этой глупой мысли, точнее, подумал, что усмехнулся, а лицо его осталось неподвижным...

- конец первого удаленного фрагмента)

застал себя сидящим в маленьком кафе, которое приткнулось к гастроному в районе одной из центральных площадей города.

Эта площадь на протяжении почти всей жизни Ильина - по крайней мере, значительной ее части - была главным местом действия. Здесь начинались и продолжались годами большие отрывки биографии Игоря Петровича, здесь он пережил основные опыты человеческого существования, как личного, так и социального, здесь созрели и начали разрушаться физиологическая и лирическая составляющие его собственной мелодрамы, длившейся без перерывов, только тонкости моды, меняясь, фиксировали течение времени, да новая актриса на главную роль вводилась по ходу спектакля...

Сама же площадь перестраивалась, и даже очень. То появлялись на ней небывалые прежде здания, павильоны и навесы, то восстанавливались некогда утраченные, уничтоженные до основания, почти забытые дворцы и прекрасные особняки; иногда прокладывались подземные пути, иногда же и надземные прерывались; вдруг, без всякой разумной причины воздвигали какую-нибудь временную дрянь, которую и в другом, куда менее известном месте не решились бы соорудить, но тут же ее и сносили - в общем, шла созвучная эпохе городская жизнь.

И вместе с нею, внутри нее, шла отдельная, частная жизнь Игоря Петровича Ильина, тоже зависевшая от времени, даже гораздо больше, чем может показаться из всего предшествующего описания, способного, вполне вероятно, у кого-нибудь создать впечатление, что Игорь Петрович жил как бы в душевном вакууме, совсем не откликаясь на великие перемены и национальные катаклизмы, с которыми совпал его наиболее продуктивный возраст. Ничего подобного - Ильин был как раз очень подвержен политическим веяниям, он даже прямо включался в события того известного всем исторического периода... Но к тому моменту, в который мы его встретили бессмысленно мотающимся в урбанистическом пространстве, непрерывно рефлектирующим, придумывающим сюжетцы и видящим во сне сюжеты новой классики к этому моменту он, в силу возраста или просто перебрав, уже полностью утратил общественные интересы и настолько углубился в личные, что стал практически недосягаем для окружающих. А потому, почувствовав непреодолимую преграду между собою и другими, решил закрепить ситуацию, удалившись из среды, мысленно уже покинутой, и физически.

Впрочем, еще будет некоторая возможность поговорить с ним обо всем названном выше - о рефлексиях, сюжетцах, новой классике и взаимоотношениях Ильина и общества - до его отъезда, пока же дадим ему устроиться за столиком.

Итак, он зашел в кафе, взял водки и простой мясной еды, отнес все это на пластмассовый, вполне, однако, чистый стол и сел.

Выпив водки, он быстро поел - всегда, еще со службы в армии, очень быстро ел - и, закурив, стал думать, не взять ли водки еще.

В последние годы опьянение, то есть желательное после выпитого прояснение мыслей и чувств, не наступало, а если наступало, то слишком поздно, когда выпито было уже очень много, и поэтому через несколько часов сменялось особого рода плохим самочувствием: сосущей тошнотой, дрожью, испариной на ладонях, ощущением опасности от того, что в голове возникала кружащаяся пустота, а ноги делались слабыми и при ходьбе будто плыли над землей, а не становились на нее твердо. Ильину было известно, что это просто похмелье, которое теперь, в расплату за все выпитое, наступает все быстрее и быстрее, но от этого знания было не легче, он - и не без оснований, уже бывало - боялся в таком состоянии потерять сознание и упасть, сильно разбиться или, того хуже, оказаться в больнице, а то и в милиции.

Однако почти всегда желание достичь цели, прояснить душу оказывалось сильнее страха, и он пил, пил, пил - и, чтобы избежать страшных последствий, уже в дрожи, уже на ватных ногах, пил еще, что помогало, но направляло существование по замкнутому кругу, иногда приводило даже к врачам, ненадолго прерывалось, и снова, снова, снова...

Он взял еще сто граммов и вернулся к тому же столу, где оставил сумку, плащ и кепку.

За столом сидела дама.

Вероятно, пока он ожидал получения в буфете своей рюмки, она стояла перед теми двумя, что брали пиво, потом со своим ужасным даже на цвет коньяком и бутербродом выбрала свободное место - а тут и он вернулся.

Игорь Петрович был немолодым человеком, к тому же весьма наблюдательным, так что уже давно умел по одному взгляду на человека, особенно соотечественника, вполне близко к истине определить его социально-психологический тип - то есть, применительно к этой женщине, кем работает, много ли пьет и как дела с мужиками. Выходило, что работает в культуре (осмысленный взгляд в сочетании с черной одеждой на сорокалетней и не проститутке, к тому же несколько крупных серебряных колец), пьет порядочно (довольно милое, с мелкими правильными чертами лицо уже в сеточке морщин и сосудиков, которые скоро превратят это лицо в такое же милое старушечье, а к тому времени она и седину закрашивать перестанет), с мужчинами в отношения входит легко, а выходит из них всегда трудно и с неприятностями.

Словом, вполне его категория.

- Извините, я...

- Пожалуйста, пожалуйста... я закурю?

- Да, конечно, я и сама...

- Вот, пожалуйста... Нет, они не крепкие, видите, лайт... Прошу.

- Спасибо... Да, некрепкие...

Молчание, курят. С небольшим движением в ее сторону он поднимает рюмку, она проделывает то же самое "ваше здоровье, а вотр санте" - культурные люди.

- А я вас часто здесь вижу... Работаете поблизости?

- Работаю? Нет... Просто привык... Раньше тут недалеко работал, а теперь... Ну, знаете, центр, все время как-то мимо приходится... А вы действительно меня видели? Странно... Я вас как-то не замечал...

- Что ж, значит, такая незамет...

- Ну, что вы, что вы, я не в этом смысле, я вообще не очень наблюдательный человек (соврал, а то неловко получается), знаете, все в себе копаюсь, хожу как во сне (правда)... А вы живете тут где-нибудь?

- Нет, работаю. Французский преподаю.

- А, так вы, наверное... В институте? Тут же ваших студентов полно...

- Ничего, теперь все можно... Да я ж при них не напиваюсь и с мужчинами не знакомлюсь (ложь), а они не стесняются...

- А без них? Сегодня что-то не видно ваших молодых гениев...