Мстители - Алексей Садиленко

— За выполнение специального задания в тылу врага и проявленные при этом героизм и мужество… награждается… — прочел над Аней неторопливым голосом невысокий плотный человек, наклонился и поцеловал ее в щеку. — Выздоравливай, дивчина, выздоравливай! Выздоравливай, дочка!

Три красные коробочки легли Ане Малых на грудь, легли рядом с пластилиновым мячиком. В коробочках посверкивали ордена Красного Знамени, Отечественной войны II степени и медаль «Партизану Отечественной войны».

Сестре запомнился взгляд девушки, какой она устремила на свои награды: он выражал сдержанную радость.

Глава XIX

ОПЯТЬ — ВЫХОДЕЦ…

Наступило и исчезло то мгновение, когда весна вдруг переходит в лето. В палате чаще распахивали окна — и тогда в нее врывался слабый ветерок, пропахший липовым цветом.

По вечерам ходячие грудились у подоконников, ожидали, когда же загремит салют в честь очередной победы Советской Армии. Салюты в то знойное лето сорок четвертого гремели над Москвой довольно часто, радуя и отогревая человеческие сердца.

Аня Малых подолгу простаивала у окна вместе с другими. Она уже давно ходила и при желании могла даже немного бегать. Только бегать ей не хотелось — на душе было по-прежнему смутно. А все — рука. Из-за этой вот руки комиссия распорядилась отправить ее в санаторий, в Сочи. Дорога предстояла длинная, скучная… И вдруг однажды Аню поразила простая мысль: чтобы проехать в Сочи, нужно миновать Киев.

Эта мысль заставила Аню рассмеяться, вызвав недоумение окружающих людей.

— Что с тобой, Анка? — поинтересовались раненые.

— Так! — загадочно ответила она.

За этим «так» укрывалось многое, и главное: именно в Киеве расположился украинский партизанский штаб…

— Отдыхай, поправляйся, кушай фрукты, — напутствовал ее Балабай, подсаживая в машину.

— Буду, буду кушать фрукты! — весело поблескивая глазами, уверяла она комиссара.

Но прежде чем помчаться на Киевский вокзал, она решила заехать к себе на старую квартиру, так, на всякий случай…

Тихо, медленно прошлась по пустым комнатам, стерла пыль с фотографии Женьки, сунула ее в свой вещмешок. Поискала и нашла снимок, где мать и отец, обнявшись, хохотали, глядя в объектив аппарата. Загорелые, на море… В то время, когда у отца были синие, удивительно синие глаза и он видел все: море и маму, Женьку и ее, Аню…

«Ничего, ничего», — про себя приговаривала Аня, спускаясь по лестнице. Ее брови были строго сдвинуты, и в эту минуту опа уже меньше всего походила на девочку, хотя, собственно, и оставалась ею — Ане Малых шел восемнадцатый год.

Втиснувшись в переполненный вагон, забравшись на самую верхнюю, багажную полку, она всю ночь не сомкнула глаз. Она придумывала самые сильные аргументы для того, чтобы убедить пока неизвестных ей людей в том, что вовсе ей не нужен санаторий. Воевать ей нужно! Вместе со всеми! У нее же опыт, у нее ж — знания!

Однако в партизанский штаб Аня не попала. Едва она сошла на перрон в Киеве, как услыхала крик:

— Аня!

Ее обнял, стиснул в крепких объятиях Степан Горобец.

— Ну как? Что? Откуда? Из госпиталя?! Ну, как? Ничего? А ребята-то наши уже в Чехословакии воюют! В Польше! А ты куда собралась сейчас топать? В штаб? Да к чему? А про наши курсы — забыла? Тут, недалеко, в пригороде! А начальником знаешь кто? Выходец! Все он же! Ну, прости, бегу, мне на самолет. Куда? Там скажут!

Аня немного постояла в раздумье, потом обратилась к прохожему с вопросом:

— Скажите, как тут на пригородный поезд попасть?

Встреча с Выходцем была сердечнее, чем предполагала девушка. Полковник долго держал ее руки в своих и все удивлялся, чуть-чуть печально улыбаясь:

— Жива, значит? Значит, жива…

Она рассказала ему о своей жизни в партизанском отряде, а он много, сильно затягиваясь, курил.

— Видишь ли, девочка, — проговорил он, когда Аня умолкла, — вряд ли тебя можно к нам зачислить. В штабе да это не дадут добро. Все-таки тебе самое время долечиться в санатории. Но если уж ты так решила и в санаторий не желаешь — я попробую что-нибудь для тебя придумать.

На другой день Аня была зачислена укладчиком парашютов.

Кавказскому солнцу так и не довелось обласкать своими лучами худенькую большеглазую девушку, которая стыдливо прятала от чужих глаз свою покалеченную руку.

Тихими, золотыми от заката вечерами девушка бродила по Киеву, и встречные с почтением и легким недоверием поглядывали на боевые награды, украшавшие ее темное форменное платье со скромными сержантскими погонами.

Глава XX

«ПОНИМАЮ, СОГЛАСНА»

Здание партизанских курсов чуть белело среди листвы старых деревьев. Разумеется, здесь не звенели звонки. Здесь всегда было тихо и даже не очень многолюдно. О курсах знали лишь те, кому нужно было знать. Посторонний же вряд ли мог догадаться, какое учреждение расположилось в просторном доме. И посторонний вряд ли догадывался о том, что парни и девчата, изредка прогуливающиеся за оградой, готовили себя для суровой борьбы.

Сюда приходили вести:

«Западнее города Брезно партизаны из отряда, которым командует С., пустили под откос вражеский эшелон; разбит паровоз и шесть вагонов с запчастями для самолетов…», «В районе города Острув-Мазовецкий бригада «Вольносць» в тяжелых боях уничтожила свыше двухсот солдат и офицеров карателей…»

Аня Малых по-прежнему занималась укладкой парашютов и частенько, перехватив где-нибудь на дороге Выходца, интересовалась:

— Когда же я потребуюсь? Когда?

Выходец неопределенно пожимал плечами.

В те дни в школе, кроме русских, украинцев, белорусов, были и поляки, венгры, чехи — «братья-славяне», как их ласково называли.

«Братья-славяне» прилежно изучали тонкости партизанской науки. Где-то там, на Западе, их ждали родные горы и леса… Их ждали родные люди, все еще мучающиеся в фашистской неволе.

«Братья-славяне» хорошо пели, если выпадала свободная минутка, а еще лучше рассказывали о том, какая хорошая жизнь наступит, когда кончится война…

Понемногу, походя, Аня научилась понимать по-чешски, по-польски и на этих двух языках жаловалась недавним бойцам Войска Польского и корпуса генерала Свободы на то, что вот теперь, после ранения, никому она не нужна.

Белокурые красавцы-поляки советовали ей не придавать особого значения сложившимся обстоятельствам:

— Мы и без вас справимся с Гитлером, милая пани Анна! Вот увидите!

Чехи говорили о том же, но по-своему, мягко и проникновенно: