Монахи истории. Маленькие боги (Мелкие боги) - Терри Пратчетт

— Звук. Когда падает и никто не слышит?

— Какая разница. Делегация достигла прохода в стене, охватывающей вершину скалы, как повязка — голову. Эфебский капитан остановился и обернулся. — …Посетителям должны быть завязаны глаза. — сказал он. — Это возмутительно! — сказал Ворбис. — Мы здесь с дипломатической миссией!

— Это не мое дело. — сказал капитан. Мое дело сказать: если вы пойдете через эти ворота, то пойдете с завязанными глазами. Вы не обязаны завязывать глаза. Вы можете остаться снаружи. Но если хотите пройти, то должны надеть повязки. Это один из ваших жизненных выборов. Один из субъдьяконов зашептал на ухо Ворбису. Он коротко sotto voce переговорил с начальником омнианской охраны. — Хорошо , — сказал он. — протестуя. Повязка была достаточно мягкой и совершенно не прозрачной. Но так как Бруту вели первым… …десять шагов вдоль по коридору, потом пять налево, потом по диагонали вперед и налево три-с-половиной, потом направо сто три, три вниз, повернуться вокруг семнадцать с половиной раз, вперед девять, один влево, вперед 19, 3 секунды пауза, вправо 2, 2 назад, влево 2, 3 с половиной раза обернуться, секунду подождать, три вверх и 20 вправо, 5 с четвертью оборотов и 15 влево, 7 прямо и 18 направо, 7 вверх и по диагонали, пауза 2 секунды, 4 вправо и вниз по склону, спускающемуся на метр каждые 10 шагов 30 шагов, потом 7 с половиной оборотов и 6 вперед… …он удивлялся, для чего, это, собственно, было нужно. Повязки были сняты на открытом дворе из белого камня, превращавшего солнечный свет в сияние. Брута зажмурился. Лучники окаймляли двор. Их стрелы были направлены вниз, но поза подразумевала, что горизонтальное направление они могут принять в любую минуту. Еще один лысый поджидал их. Эфеба, казалось, располагала неограниченными ресурсами тощих лысых мужчин, завернутых в простыни. Этот улыбался одним лишь ртом. “Никто нас особенно не любит. " — подумал Брута. — Я уверен, вы простите это небольшое неудобство. — сказал тощий человек. Меня зовут Аристократес. Я секретарь Тиранта. Пожалуйста, попросите своих людей сложить оружие. Ворбис выпрямился в полный рост. Он был наголову выше эфебца. Хотя цвет его лица все время был бледным, он побледнел еще больше. — Мы имеем право сохранить наше оружие! — сказал он. — Мы эмиссары в чужой стране!

— Но не в варварской, — кротко сказал Аристократис, — Оружие здесь не понадобится. — Не в варварской? сказал Ворбис. — Вы сожгли наши корабли!

Аристократес поднял руку. — Это мы обсудим позже, сказал он. — А сейчас моей приятной обязанностью является проводить вас в ваши комнаты. Уверен, вы пожелаете немного отдохнуть после путешествия. Вы, разумеется, вольны свободно разгуливать по дворце. И если мы пожелаем, чтобы вы куда-нибудь не заглядывали, стража тактично и незамедлительно сообщит вам об этом. — И мы можем покинуть дворец? — холодно сказал Ворбис. Аристократес пожал плечами. — Мы охраняем ворота только во время войны. сказал он. — Если вы запомните дорогу, вы можете ею воспользоваться. Однако, должен предупредить вас, что наобум перамбулировать по лабиринту неразумно. К сожалению, наши прадеды были весьма подозрительны и, из-за своей недоверчивости понаставили множество ловушек; отдавая дань традиции, мы держим их хорошо смазанными и заряженными. А теперь, если вы соизволите проследовать за мной… Омнианцы кучкой следовали по дворцу за Аристократесом. Тут были фонтаны. Тут были сады. Там и сям сидели группы людей, болтавших и не больше ровным счетом ничего не делавших. Казалось, эфебцы весьма смутно различали понятия “снаружи” и “внутри” — кроме, разве что, опоясывавшего дворец лабиринта, совершенно недвусмысленного по сути своей. — Опасности подстерегают нас на каждом углу, тихо сказал Ворбис. — Любой, нарушивший строй, или вступивший в какого-либо рода сношения, будет объяснять свой проступок инквизиторам. Подробно. Брута взглянул на женщину, наполнявшую у колодца кувшин. Это выглядело не слишком воинственно. Он снова ощущал это странное чувство раздвоенности. На поверхности находились мысли Бруты, именно те мысли, которые одобрялись Цитаделью: это гнездилище неверных и неверующих, сама его обыденность является лишь искусной маскировкой ловушек ереси и неправильного мышления. Оно может быть залито солнцем, но на самом деле, это обиталище тьмы. Но глубоко внизу притаились мысли Бруты, наблюдавшего за Брутой изнутри… Оттуда Ворбис выглядел несправедливым. Злым и неприятным. А города, где горшечников совершенно не волнует, что мокрые голые старики прибегают и рисуют треугольники на стенах их домов, были местом, о котором Брута хотел бы разузнать побольше. Он чувствовал себя большим пустым кувшином. А пустое следует наполнять. — Ты что-нибудь делаешь со мной? — прошептал он. Ом взглянул из своей коробки на форму мыслей в Брутиной голове. Потом постарался думать быстро. — Нет, сказал он, и это было, по крайней мере, правдой. Случалось ли такое прежде?

Бывало ли такое в первые дни? Должно было. Сейчас все было так расплывчато. Он не мог вспомнить своих тогдашних мыслей, лишь их форму. Все сияло в те дни, все разрасталось день ото дня — он разрастался день ото дня. Мысли и их мыслящий мозг развивались с той же скоростью. Это легко забыть. Словно огню пытаться вспомнить форму своего пламени. Но ощущения помнились. Он ничего не делал с Брутой. Брута делал это сам. Брута начинал думать богоугодным образом. Брута начинал становиться пророком. И как же хотелось Ому, чтобы было с кому рассказать! Кому-нибудь, кто понял бы. Это ведь Эфеба , верно. Где люди живут тем, что пытаются понять?

* * *

Омнианцы были расквартированы в маленьких комнатках вокруг центрального двора. Посреди него, в крошечных зарослях сладковато пахнущих хвойных деревьев был фонтан. Солдаты кивнули друг другу. Люди считают, что профессиональные солдаты много думают о войнах, но настоящие профессиональные солдаты куда больше думают о еде и теплом месте для сна, ибо с этим, обычно, бывает сложно, в то время как случай повоевать склонен подворачиваться постоянно. В келье Бруты стояла ваза с фруктами и тарелка холодного мяса. Но, в первую очередь, главное. Он выудил Бога из коробки. — Вот фрукты. — сказал он. — А это что за ягоды?

— Виноград. — сказал Ом. — Исходный материал для вина. — Ты и прежде упоминал это слово. Что оно означает?

Снаружи раздался вопль:

— Брута!

— Это Ворбис. Мне надо идти. Ворбис стоял в центре своей кельи. — Съел ли ты что-нибудь? — спросил он. . — Нет, господин. — Фрукты и мясо, Брута. сказал он, — А сейчас — постный день. Они пытаются оскорбить нас!

— Гм… Может, они не знали, что сегодня — постный день? — осмелился сказать Брута. — Незнание — само по себе грех. — сказал Ворбис. — Оссори, книга 7, стих4. — автоматически сказал Брута. Ворбис улыбнулся и похлопал плече Бруты. — Ты — ходячая книга, Брута. Septateuch perambulatus. Брута посмотрел вниз, на свои сандалии. “Он прав.” — подумал он. — “И я забыл. Или, по крайней мере, не захотел помнить”. А потом он услышал, как эхом возвращаются к нему его собственные мысли: это фрукты, хлеб, и мясо. Вот, что это такое. Постные дни, пиршественные дни, дни Пророков и Хлебные дни… Кому это важно? Богу, чья единственная забота относительно пищи состоит в том, достаточно ли она низко, чтобы ее достать?

Надеюсь, он не будет продолжать хлопать по моему плечу. Ворбис отвернулся. — Мне напомнить остальным? — сказал Брута. — Нет. Нашим рукоположенным братьям, конечно, не требуется напоминание. А солдатам… возможно, допустимы небольшие поблажки так далеко от дома. Брута удалился обратно в свою келью. Ом все еще был на столе, вперившись в дыню. — Я почти совершил ужасный грех. — сказал Брута. — Я почти съел фрукт в безфруктовый день. — Ужасно, ужасно, сказал Ом. — А теперь разрежь эту дыню. — Но это — поедание фруктов, вызывающее жажду владычества над миром. — сказал Брута. — Оно вызывает лишь скопление газов. — сказал Ом. — Режь дыню!

— Ты испытываешь меня!

— Нет. Я дарую тебе позволение. Особую милость! Режь эту проклятую дыню!

— Лишь епископу и выше предоставлено право даро… начал Брута. Потом остановился. Ом глядел на него. — Да. Именно. сказал он. — А теперь режь. — его тон стал чуть мягче. — Если это заставит тебя чувствовать себя лучше, я провозглашу это хлебом. Мне тут случилось быть богом в непосредственной близости. Я могу называть это чем мне, ко всем чертям, будет угодно. Это хлеб. Идет? А теперь режь эту проклятую дыню. — Буханку. — поправил Брута. — Верно. И дай мне ломоть без семечек. Брута так и поступил, с определенной осторожностью. — И съешь это по-быстрому. — сказал Ом. — Что бы Ворбис не застал?

— Потому, что потом тебе надо будет пойти и найти философа. — сказал Ом. Тот факт, что его рот был битком набит не сказывался на голосе в голове Бруты. — Знаешь, в пустынях встречаются дикорастущие дыни. Не такие большие, как эти. Маленькие зеленые штучки. Кожура, как кожа. Не прокусишь. Я тратил годы на поедание мертвых листьев, выплюнутых какой-нибудь козой возле самых дынных плодов. У дынь должна быть более тонкая кожица. Запомни это. — Найти философа?