Облака - Дмитрий Щербинин

- Вздернем. Вздернем. - успокоил его командир. - Но сначала она расскажет нам, где искать бандитский отряд. Расскажет про связных, расскажет все-все, что знает. Расскажет и про другие секреты этого дома! Ты ведь здесь прячешь еще что-то или кого-то?! Отвечай!

Старушка твердым голосом так ему ответила:

- Давай же - казни, вешай меня. Раз совести совсем нет - да я и не страшусь смерти. Вы у меня взяли уже все, что могли взять - больше ничего не возьмете и слова больше не услышите.

- А смотрите, как залепетала! - со злостью прокричал командир - тут звук удара и что-то упало на пол.

- Поднять ее! - в голосе ужас перед чем-то неотвратимым, довлеющим над говорящим.

Тут я понял, что ударили старуху, и на пол упала она.

- Что ее жалеть?! - взвился несчастный, опустошенный, но старающийся показаться отчаянным, мужественным голос. - Она сообщница гадов! Старая ха! Да эта старая каждому из нас в спину нож готова всадить!... Что жалеть то эту падлу?! Они наших-то поди не жалеют! - последние слова он выдохнул захлебываясь, залпом.

И вновь командир:

- Последний раз спрашиваю, ведьма! Видишь - ребята на взводе! За гадами в этой вашей грязи бегаем! А они нас косят одного за другим! Поняла, стерва?! Рассказывай и отделаешься быстрой смертью.

Она молчала, а потом посыпались удары, и болезненные выкрики:

- Так ее!.. Ногой!.. Прикладом!.. Вот тебе!.. Что дергаешься?!

Удары сильные, удары глуховатые, удары каждый из которых издавался, будто били по кости.

- Ну, что мало тебе? - голос командира дрожал от ужаса, и почти с мольбой вымолвил. - Ну, скажи и все будет хорошо? Что ты молчишь то?! Что ж ты молчишь то?!

Думаю, что если он выживет в этой войне, то молчаливый образ старухи будет преследовать его до конца дней, и по ночам просыпаться в холодном поту, крича: "Что ж ты молчишь то?!"

Но она молчала, и ее вновь стали бить - теперь уже молча и страшны были эти, заканчивающиеся костным звуком частые, сильные удары.

Ужасала тишина. Ветер, до того так надрывавшийся за стенами - замолк. Молчали солдаты, молчала старуха. Только эти удары - каждый удар все сильнее раздражал пронзавшие воздух, незримые нервы. Воздух нагревался, жег меня... А когда с потолка медленно и вязко закапало, я не сдержал стона - то кровь старухи, просочившись между досок, падала в подвал.

Не в силах слушать, я сжался комком под растерзанным роялем; зажал уши, но все же и с зажатыми ушами слышал удары - долго-долго...

Всегда, в мгновенья боли иль радости, приходят ко мне стихи.

Тогда я увидел пред собою облака. В нежно-синем вечернем небе - подобные горам, столь величавым и неохватным, что нет и подобным и сравненным на земле. Только вид этих небесных гор, столь отчетливо живой, столь чарующе прекрасный, только он и спас тогда меня от безумия.

Не сравнится с тобой на земле,

Ни одна, о гора на синеющем небе,

В этом плавном, большом корабле,

Позабуду о плоти, о хлебе.

И по плавным, глубо-златым изгибам,

За мечтою мой дух полетит,

Песнь неся бесконечным приливам,

Коим облако сердце поит.

Созерцая небесную гору,

Сам я облаком вверх возношусь,

И нет места во мне боли сору,

Пред тобой во Любви я клянусь!

Сам я полнюсь спокойным виденьем,

Весь в стихах, весь с тобою в ветрах,

Льется голос мой ласковым пеньем,

Вместе с облаком, весь я в мечтах!

Хорошо, что ко мне пришли такие строки, такое виденье. А ведь, если бы появились бы образы про этот, наполненный болью дом - через стихи эта боль еще бы усилилась, - а куда ее больше то? Вот тогда бы и не выдержал, сошел бы с ума...

Потом уж понял, что командир говорит:

- Обыскать здесь все!

- А старуху вынести?

- А - это... Нет, пускай лежит. Мы, все равно, потом все здесь подожжем.

Вновь заходили, затопали. Спустились и в подвал, стали разгребать завал, в окончании которого сидел, вжавшись в стену я.

- Черт, здесь еще рояль! Его что - тоже отодвигать?

- А то нет?! У нее там все и спрятано!

Голоса были совсем близко. Нас отделял только рояль, - но вот его стали отодвигать.

Надо сказать, что крышка этого старого инструмента откинулась и я, благодаря тому, что похож на скелет смог через эту крышку протиснуться во внутренности инструмента.

Солдаты отодвинули рояль от стены, и тогда он, издав музыкальный разрыв умирающего сердца, повалился на пол. Крышка захлопнулась об пол, и я, таким образом, оказался замурованным в его недрах...

- Ничего нет! - крикнул солдат.

- Рояль взламывай! - усталый голос шептал мне, казалось, прямо на ухо.

Тогда я решил, что лучше умереть, задохнуться в этой клети - видеть перед смертью только мрак, но не эти - все новую боль да злобу источающие лица.

По днищу рояля чем-то, должно быть прикладом ударили, на меня посыпалась пыль, щепки...

Но тут сверху врезался вопль:

- Враги! Окружают! Всем собраться на прорыв!..

Тут же затрещал пулемет - затем, сразу навалилась целая глыба выстрелов воздух дрожал, незримые воздушные нервы раскалялись - вот разрыв - зазвенели битые стекла - пронзительный, визжащий вопль раненого.

Рояль оставили. Шаги пронеслись вверх по лестнице. Новый разрыв. Вновь дом сотрясся. Вопль командира:

- На прорыв!

Над головой в последний раз протопали - и теперь трескотня на улице усилилась вдвое - слышались крики - новые и новые разрывы сотрясали землю.

Так лежал я, придавленный роялем, слышал, как надрывается бой. Но так я измучен был этой болью, так неприемлемо все это - болезненное до одурения, душу сжимающее, сердце рвущее - что душа моя, дабы не сойти с ума, стала отдалятся от этого.

И лежа, в темноте, не в силах даже пошевелиться, задыхаясь, вновь я видел Мгновенье. Парк: зеленые деревья, аллеи уходящие куда-то далеко-далеко. Аллеи в которых прохаживаются люди, да все со светлыми, любящими лицами, ну а в центре, у фонтана - единственная, Вы.

Вопли боя постепенно стали поглощаться ревом пламени. Все сильнее, все сильнее - какие-то огромные объемы на всей своей протяжности трещали...

Сейчас, извините. Знайте, что сейчас, записывая это - я умираю. Сейчас очень дурно сделалось... Мысли путаются, голова клонится... Но я должен собраться, должен дописать до конца. Вы все должны знать...

Итак, дом горел. Представьте: я лежу, придавленный, в духоте, с каждым мгновеньем все сильнее становиться жар, я чувствую, что приближается пламя оно уже близко, вот сейчас захватит!

Сгореть?! Нет - я хочу жить! Я хочу видеть Вас!

И я стал рваться из рояля; стал, что было сил, бить локтями, кулаком, даже головой по днищу его.

От отчаяния мне удалось пробить доску, выбраться.

Знаете: потолок весь покрыт был пламенем, оно шипело, оно тянулось ко мне. Подвал был залит ослепительным светом; некоторая утварь уже дымилась. Пот заливал мне лицо, однако я не чувствовал жара.