Том 34. Вечерние рассказы - Лидия Чарская

Говорилось здесь без умолку. Бедные, запуганные дети могли без страха поверять свои огорчения и печали друг другу. Даже любимица Розы Федоровны Таня, которая, по мнению девочек, частенько доносила на своих подруг, и эта в такие вечера целиком отдавалась детской потребности облегчить свою душу дружеской беседой с такими же обездоленными сиротами-детьми.

Здесь, под неумолкаемый храп Софьи, говорилось о полученных от «самой» и Розы Федоровны обидах, о «собачьей» жизни, о печальном житье-бытье. Строились бесчисленные планы на более счастливое будущее, когда все они сделаются мастерицами и когда будут жить самостоятельно у себя "на квартире." Вспоминались и разные случаи их недавнего прошлого. Особенно часто говорилось о Зине.

Зина была пятою девочкой у мадам и слыла какою-то неудачницею с первого дня своего поступления в мастерскую. Все, что попадало в руки Зины, имело печальную судьбу. "Косолапая Зина", как ее называли в мастерской, ломала все, что подлежало ломке, била бьющееся, рвала и портила — нечаянно, конечно, — все то, что могло только портиться и рваться. Она раскалывала вдребезги посуду, когда мыла или перетирала тарелки, разрезала "живое место" на материи, когда распарывала швы — словом, непроизвольно портила все, что ни попадало ей в руки. За это Зине попадало немилосердно. Ее жестоко наказывали, она не выходила из синяков, ее били безо всякого сожаления. Роза Федоровна, собственноручно расправлявшаяся с провинившимися девочками, не жалея рук, наказывала злосчастную Зину. Но это не помогало нисколько. Однажды, убирая комнаты, Зина умудрилась разбить огромное трюмо в примерочной. На этот раз не одна Роза Федоровна, но и сама мадам Пике пришла в ярость. Это несчастие произошло как раз в воскресенье. У мадам собрались родные и знакомые, и наказанье провинившейся девочки решили отложить до утра. Пока же сидели гости, Роза Федоровна наградила под шумок Зину несколькими увесистыми пощечинами и щипками и заперла ее в холодный чулан, где был сложен кокс для топки камина и где было холодно, как на улице.

Вышло так, что игра в лото и приятные разговоры с гостями отвлекли мысли Розы Федоровны от Зины, томившейся в чулане. Забыла о ней и Софья, захлопотавшаяся с ужином. А когда под утро старшая закройщица заглянула в чулан, Зина лежала вся синяя, свернувшись в клубок на голом полу, и что-то болтала несуразное закоченевшим от холода языком.

Само собою, о наказании не было и речи, и испуганная не на шутку Роза Федоровна, кликнув Софью, перенесла при ее помощи бесчувственную девочку в комнату кухарки, где бедная Зина, пролежав три дня, умерла, так и не придя в себя, от жесточайшей простуды.

Эта смерть поразила не только девочек, но и самою хозяйку и ее помощницу. Некоторое время они ходили как потерянные. И сама мадам, и Роза Федоровна то и дело ездили куда-то и хлопотали. Приезжали в мастерскую какие-то военные, расспрашивали девочек и Софью о причине смерти Зины. Очевидно, дошли слухи о дурном обращении с детьми в мастерской мадам Пике. Но девочкам было строго-настрого заказано говорить всем и каждому о том, что Зина давно перемогалась от простуды, но не позволяла везти себя в больницу. О холодном же чулане никто не смел заикнуться.

У мадам Пике были влиятельные клиентки, которые и поспешили, по усиленным просьбам мадам, замять всю эту неблагоприятную для нее историю.

Некоторое время после ужасного события Роза Федоровна особенно снисходительно и мягко обращалась с ученицами, не била, не наказывала их, смотря сквозь пальцы на их маленькие погрешности. Но прошел месяц, другой, и девочки снова стали ходить с заплаканными глазами и со следами щипков на руках и плечах.

История с бедной Зиной, казалось, забылась хозяйкой и ее помощницей. И только четыре девочки да добрая ворчунья Софья не могли забыть Зину. И страшный чулан являлся теперь местом всяких ужасов для девочек-учениц.

Среди них жила наивная уверенность в том, что в холодном чулане по ночам мается душа покойной Зины и что рано или поздно она потребует к ответу своих мучительниц.

Это и была любимая и животрепещущая тема для разговоров в субботние вечера.

Но в нынешнюю субботу говорили совсем о другом. Всем в мастерской стал сразу известен поступок Бецкой.

О театральных билетах, подаренных ею Гане, в один миг узнали и мастерицы, и работницы, и девочки. И когда сияющие от радости Ганя и Анютка вернулись от Розы Федоровны в коридор, шепотом сообщая ожидавшим их Степе и Тане о том, что их отпустили на завтра в театр, обе девочки с захватывающим волнением приняли это известие.

Театр являлся целым событием в серой, будничной и лишенной каких бы то ни было развлечений жизни бедных маленьких тружениц.

И вот они с жаром принялись обсуждать предстоящее двум счастливицам завтрашнее развлечение. Даже болезненная, апатичная Степа вышла на этот раз из своего обычного флегматичного состояния. Ее пухлые желтые щеки окрасились румянцем, а глаза потеряли их тусклое выражение.

Таня, та с нескрываемой завистью поглядывала на счастливых обладательниц билетов.

О театре говорилось, как о чем-то сверхъестественно-прекрасном. Анютка, бывшая когда-то в балаганах, захлебываясь, рассказывала теперь о том, что видела там.

— И вот, девоньки, пришел к старому богачу дьявол в его смертный час, — шепотом, с расширенными зрачками, повествовала девочка, — весь в красном, словно в огне, а рожа у него, девоньки, страшенная, а на голове рога… И говорит богачу дьявол: ты, говорит, старик, жил всю свою жизнь скопидомом, никому не помогал, ни с кем не делился, приготовляйся, говорит, за это пойдешь ты со мною в ад на всяческие муки и терзания. Да как схватит старика за руку, да как потащит. А тот-то ну плакать, ну молить: отпусти, мол, чертушка, дай грехи замолить! Куда тут! Тащит да тащит, и слушать ничего не хочет. И вдруг, девоньки, это, является добрая волшебница. Волосы до колена распущены, в волосах звезда золотая, в руках посох так и сверкает, а сама такая-то красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Как увидал ее дьявол, так весь и затрясся. Уходи, говорит, подобру-поздорову, нет, говорит, тебе здесь места, ты, говорит, фея добрая, значит, а здесь, говорит, одно зло всегда было, потому как, говорит, старик этот больно ко злу привержен и доброго ничегошеньки не сделал за всю свою жизнь.

А волшебница-красавица как зачала спорить, как зачала: помилуй, говорит, этот старик ребенка с улицы взял и стал воспитывать, человеком, говорит, сделал, а ты его в ад тащить хочешь.

Да как взмахнет своей золотой палочкой. Тут искры огненные посыпались и дьявола опалили. Завизжал он не своим голосом и сквозь землю провалился.

А на его место добрая волшебница встала, наклонилась над умирающим и палочкой его своей тронула. Он сразу выздоровел и на колени упал, стал благодарить волшебницу и обещал ей все свое богатство отдать бедным. Тут, это, хлопнула она в ладоши, и отколь ни возьмись выскочили дети, бабочками одетые, и стали под музыку кружиться и плясать…

Словно во сне, слышится этот Анюткин рассказ Гане… Сердце ее то стучит в груди, то сладко замирает… Целый рой мыслей… Все о Бецкой, которую она, Ганя, увидит завтра непременно такою же доброй волшебницей со звездой в волосах, с золотым посохом.

И снова замирает от счастья сердце в груди девочки.

"Милая, милая! Волшебница добрая! Ангел Божий! — мысленно обращается к Бецкой Ганя, завтра увижу вас, золотце ненаглядное, красавинька моя; лишь бы только дожить до завтра! Лишь бы дожить!"

Нечего о том и говорить, что Ганя дожила до завтра и с Анюткой торопливыми шагами ровно в семь она подходила к зданию N-ского театра.

Около театра, где не было еще зажжено электрического шара у подъезда, девочек встретили довольно негостеприимно.

— Куда вы в рань такую? А? Лучше бы уж с утра пришли, — обратился к ним сторож на подъезде, — у нас в половине девятого начало только. А вы вон в какую рань, проказницы, собрались. Раньше восьми у нас и электричества не зажигают! Ступайте прогуляйтесь с часок да назад возвращайтесь к восьми, не раньше… Ишь ты, театралки какие, тоже! — и он шутя выпроводил за дверь оторопевших девочек.

Перспектива провести целый час на улице в порядочный мороз, одетыми в ветхие, холодные пальтишки, далеко не улыбалась девочкам. Они красноречиво переглянулись друг с другом, и Анютка, как более решительная и смелая, вступила со сторожем в переговоры:

— Дяденька, миленький, пустите нас хошь в переднюю погреться. Страсть холодно по улицам гулять, а до дому далеко. А мы тихонько да смирненько сидеть будем, никто нас и не увидит; покамест время не придет, и с места не сдвинемся. Пустите, дяденька, — молила она умильным тоненьким голоском.

Сторож смягчился благодаря этому почтительно молящему голосу Анютки, но еще более благодаря покрасневшим носишкам обеих девочек, наглядным жертвам крепкого мороза.