Стихотворения и поэмы в 2-х томах. Т. II - Вадим Андреев

«Я все отдам — и жизнь, и Бога…»

Я все отдам — и жизнь, и Бога,И то, чего не знаешь ты,Все, все, — о за совсем немного,За каплю нежной пустоты.

Пусть в суете и в суесловьиГорит земное торжество,Приляг ко мне на изголовье,Мое родное «ничего».

«Сияет отчетливо, ясно и зло…»

Сияет отчетливо, ясно и злоДневное, бесстрастно-холодное пламя.Мы видим, как медленно гаснет тепло,Как целая жизнь прорастает меж нами.

И зрячее сердце, от боли устав,Невольно страшась беззаконной свободы,Приветствует сорное празднество трав,Победу холодной и жесткой природы.

Но вслушайся, там, в голубой глубине,За пологом злого, пустого бесстрастья,Цветет, притаившись в слепой тишине,Незримое нам наше горькое счастье.

«Как мы беспомощны с тобой…»

Как мы беспомощны с тобой,Как воздух горестный несносен,Какою злою темнотойНас овевает злая осень.

Я положил в твою ладоньЛюбви несовершенный слепок.Какой отравленный огонь,Как он мучителен и цепок.

Сквозь черный вихрь осенних слезГрядущий день горит — неярок.Чужую тяжесть я принесТебе в нерадостный подарок.

Прости, все кружится. СловаБессмысленные повторяя,Я говорю — родная синева,Твоя родная синева, родная.

«Не с сожаленьем, нет, и не с тревогой…»

Не с сожаленьем, нет, и не с тревогойЯ посмотрел назад, через плечо —Еще, быть может, солнце горячо,Но зной уже стихает понемногу.

Я знаю, с тысячью дорог чужих,Извилистых моя дорога схожа,И кто по правде в этом мире можетни сосчитать, не перепутав их?

Мой это день или чужой — не знаю:Не я один умел до дна любить,Мечтал нетленным сердце сохранитьИ не сумел, и все еще мечтаю, —

Так, в зеркалах толпою двойниковВнезапно окруженный, сам не знаешь,В ком ты найдешь себя, в ком потеряешь,Где яви грань и где начало снов.

«Он был приговорен. Он потерял свободу…»

Он был приговорен. Он потерял свободу.Буксиры завели его в огромный док.Насосы, всхлипывая, выкачали воду,И тяжестью своей он на упоры лег.

Как черная звезда, на обнаженном днищеЗияет рваная широкая дыра.Напрасно океан зовет и ветер свищет, —Ему уже не всплыть со смертного одра.

Бока и киль покрыты острою щетиной:Моллюски, устрицы, морские лишаи —Все то, что было вскормлено пучиной,Что приросло к нему, как чешуя змеи.…………………………………………..

Паяльники зажгли. Пронзительны и дики,Завыли голоса вращающихся пил, —И только чаек нам напоминают крикиО том, как он боролся, верил и любил.

«Совсем невысокое облако…»

Совсем невысокое облако —А как до него далеко!Блестит в камышах синеокое,Ласковое озерко.

Трепещет на ветке осиновойЛисток серебристым крылом,За тенью, совсем темно-синею,Ветер бежит босиком.

Свистит серогрудая иволга,Вздыхает, качаясь, трава,Небесная, неприхотливая,Северная синева!

«До чего же довольна собой…»

До чего же довольна собойЭта капля на выгнутой веткеОттого, что весь мир дождевойВ ней живет, точно в запертой клетке.

Оттого, что хотя бы на миг,Удлиняясь, дрожа и сверкая,Этот мир заключенный достигНевещественной ясности рая.

«Стучит костяшками о ветку ветка…»

Стучит костяшками о ветку ветка,Но дерево мертво, и серый стволУже давным-давно покой обрел,И дождь идет, настойчивый и редкий.

По щиколотку вязнет в мокрой ржеНога при каждом шаге. У завалаКолючки ежевика разметалаИ, цепкая, стоит настороже.

И все еще сквозь этот стук холодный,Сквозь бурелом и рыжую листвуЯ слышу жизнь, и я опять живу,Одновременно пленный и свободный.

Одновременно мертвый и живой.Вот-вот пушистою кометой белкаМетнулась вверх, и снова дождик мелкий,И снова редкий стук в глуши лесной.

«Как медленно вращается земля!..»

Как медленно вращается земля!Как медлит утро, как упрямоЛожится крест оконной рамыНа влажный сад, на серые поля.

Когда же скрипнув на оси своей,Земля немного повернетсяИ жидким заревом займетсяРассвет за черной сеткою ветвей,

Тогда уж в комнату, где все полноЛекарств, бессонниц, сновидений,Квадратные проникнут тени,Войдя сквозь крестовидное окно.

«Еще бессонницей глаза обожжены…»

Еще бессонницей глаза обожжены,Еще я вижу стул и плоские штаныБез пяток и ступней, без головы пиджак,Редеющий за окнами слоистый мрак,Все то, что было здесь, что будет здесь потом,А между тем, уже я забываюсь сном,И сквозь штаны и стул, сквозь комнату моюЯ вижу сам себя и ясно узнаюВсклокоченную тень и желтый лоб и рот,Который кривится и дышит и живет,И там, под этим лбом, — все тот же стул,Пиджак и комнату, где я заснул.

«Выпрямил фонарь высокий стебель…»

Выпрямил фонарь высокий стебель.Дождь прошел, и воздух посвежел.Отразилось вымытое небоВ окнах на четвертом этаже.

Оба неба схожи и несхожи —То ли лучше, что живет без дна,Или то, которое прохожийУвидал на плоскости окна?

«В углу, который подмести забыли…»

В углу, который подмести забыли,На письменном столе, меж книжных сот,На старой полке — слой прозрачной пыли,Как серый призрак вечности, живет.

Конечно, можно вечность потревожитьМетлой иль тряпкой. Но через часокОпять она свой серый знак наложитНа нашу жизнь, на пол, на потолок.

НЬЮ-ЙОРК (1–5)

1. «Железных лестниц мертвые ступени…»

Железных лестниц мертвые ступени,Кирпичное ущелье, этажи,На светлой луже коврик мокрой тени,С утра забытый, все еще лежит.

А там, вдали, подпертый небоскребом,Пожаром рыжим мечется закат,И в Бавери, в еврейские трущобы,Летят лучи, пронзая облака.

Как равнодушен город, как он жесток!С какою наглостью меж черных крышГорят на улицах, на перекресткахБез век и без бровей — глаза афиш!

2. «Ветер лист газетный поднял…»

Ветер лист газетный поднял.Дребезжит железный мост.Жирный голубь, точно сводня,Распушил лиловый хвост.

Через пьяницу с усильемОн бочком перескочил,— И такой вот птице крыльяБог для лету подарил! —

А вот тот, кто выпил лишек,Растирает щеткой щекНа панели, в низкой нише,Аметистовый плевок.

3. «Негр застыл под большим фонарем…»