Атланты. Моя кругосветная жизнь - Александр Городницкий

На шестом этаже стоял огромный ящик, в котором был макет местности с рекой, высотами, населенным пунктом и тому подобными объектами. Здесь обычно проводились учебные занятия по тактике. Какая-то студенческая пара после одного из танцевальных вечеров избрала этот довольно уютный ящик для своих любовных утех, удобно устроившись на холмистом рельефе тактической местности. Однако, явно не рассчитав своих сил, подорванных сильными эмоциями, а возможно, и бутылкой портвейна, которая была прихвачена с собой для тактических игр, они крепко уснули. Разбудил их уже на следующее утро дежурный офицер, открывший ящик перед очередной учебной группой и обнаруживший обнявшихся любовников с пустой бутылкой в руках. На военной кафедре по этому замечательному случаю все занятия были отменены, а полковники и подполковники (ниже званий не было) в праздничном настроении отправились с санкции генерала в близлежащий ресторан «Балтика», чтобы отметить чрезвычайное происшествие. Взятая в плен военной кафедрой пара была милостиво отпущена на все четыре стороны.

На первом и втором курсах начались и специальные предметы – общая геология, минералогия и палеонтология, о которых до сих пор вспоминаю с интересом. Практикой по палеонтологии руководил добрейший Борис Васильевич Наливкин. На зачете надо было определить по внешнему виду тип окаменелости и назвать его по-латыни. Моему соседу Коле Золотокрылину достался отпечаток какого-то древнего папоротника, довольно характерный на вид. Коля, однако, все вертел его в руках и никак определить не мог. «Ну-с, – подошел к нему Наливкин, – что вы про это думаете?» – «Если это то, что я думаю, – ответил Коля, – то где же у него глаза?»

Наши представления о геофизике, с которой мы так опрометчиво связали свои жизни, были в те поры более чем скромные. Знали мы только, что если геолог изучает строение Земли по образцам пород, найденных на поверхности, то геофизика исследует ее глубинное устройство на основе измерений разных физических полей – электрического, магнитного и других. Помню, как член-корреспондент Татаринов, читавший у нас курс по полезным ископаемым, на одной из своих лекций неожиданно дал довольно исчерпывающее определение геофизике как науке: «Геофизика подобна мини-юбке – она позволяет увидеть массу интересного, скрывая в то же время главный источник информации».

Помню, как уже на втором курсе мы собирались на «мальчишник», чтобы отпраздновать получение формы (тужурки и шинели офицерского образца с черными бархатными контрпогонами, украшенными медными литыми буквами «ЛГИ»). Мы, помню, чрезвычайно гордились своей формой. Особенно нас радовало, когда пьяные матросы на Невском, не разобравшись в непонятной форме, похожей на морскую, отдавали нам честь. На мальчишнике, куда принесли одновременно водку, ликеры и разные вина, пили все подряд, поскольку опыта в этом еще не имели. В результате новая форма изрядно пострадала, мать три дня отпаивала меня молоком, а я дал себе зарок «никогда в жизни не брать этой отравы в рот». Увы, как заметил Баратынский:

Не властны мы в самих себеИ в молодые наши летыДаем поспешные обеты,Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

С первым курсом связано также воспоминание о печальном завершении моей первой платонической любви, возникшей еще в эвакуации, в Омске, в 1945 году, и носившей в основном придуманный эпистолярный характер. Его героиня Таня Ильина, поступившая, в отличие от меня, на истфак ЛГУ, ныне профессор Санкт-Петербургского государственного университета, автор многих известных книг по истории искусств.

Для чего храню на антресоляхПатефон с затупленной иглоюИ пластинок довоенных пачку?Никогда я слушать их не буду.Все они, согласно этикеткам,Сделаны Апрелевским заводом.Тот завод давно уже закрылся,Но своим мне памятен названьем,Так же, как и Баковский, наверно.Я пытался как-то на досугеОживить его стальную душу,И крутил весьма усердно ручку,Чтобы завести его. Когда-тоЗаводили так автомобили.Но пружина, видимо, ослабла,А чинить никто и не берется.Впрочем мне достаточно названийПесенок на выцветших конвертах:Перечту – и снова зазвучали.Сорок пятый. Лето. Чернолучье —Пионерский лагерь возле Омска,И песчаный пляж на диком брегеИртыша. Не первая любовь,А скорее – первая влюбленность.Мне двенадцать, ей – едва за десять,И зовут, конечно же, Татьяной.Поцелуи? Боже упаси!Только разговоры или вздохи.Лето сорок пятого. А значитВ Ленинград мне скоро возвращаться,Ей же в Белоруссию. И письмаШли шесть лет из Бреста в ЛенинградИ обратно. Каждый адресатУверял другого в вечной дружбе,Что с годами перейдет, быть может…Помню, классе, кажется, в девятом,Получил в письме я фотоснимок.На крыльце сидит она. КосаЗа плечо закинута, и грудьПроступает явственно под блузкой.Бешено заколотилось сердце,И во рту внезапно пересохло.Через пару лет она и вправдуПрикатила в Питер и учитьсяПоступила в УниверситетНа истфак. Вот тут бы и расцвестьВновь эпистолярному роману!Но ее тогда я познакомилСо своим приятелем случайно.Был я первокурсник желторотый, —Он уже заканчивал второй,И носил горняцкую фуражкуС узким козырьком а-ля НахимовИ высокой бархатной тульею,Черного же бархата погоныС золоченым вензелем литымИ изящной синей окантовкой.Надевал он темные очки,И, общественной согласно мерке,Приобрел мужской изрядный опыт,Так как регулярно посещал«Мраморный» – весьма известный залТанцевальный в Кировском ДК,Где происходили то и делоГромкие разборки из-за женщинМежду горняками (общежитьеНаше было рядом – Малый, сорок)И курсантами морских училищ,Чаще с преимуществом последних,В те поры ходивших с палашами.Мой же опыт равен был нулю.В этом месте можно ставить точку,Потому что старая пластинкаС хрипотцой утесовской лукавойМне некстати вдруг напоминает:У меня есть сердце, а у сердца —Песня, – а у этой песни тайна.Тайна же достойна умолчанья, —Да и патефон ведь неисправен.

Уже на втором курсе нашу специальность «геофизические методы разведки полезных ископаемых» перевели с геолого-разведочного на специально созданный геофизический факультет. По институту поползли таинственные слухи, что геофизиков будут зачислять на «совершенно секретную» специальность по поискам урана. Никакого понятия о ней мы, конечно, не имели, кроме того, что занимается ею совсем уже секретный Средмаш – Министерство среднего машиностроения под командой «сталинского наркома» Берии. Слухи эти, однако, довольно скоро приобрели вполне реальную основу. В число записавшихся попал и я. Нас пригласили в подвальное помещение, где за обшитой металлом дверью помещалось отделение «радиоактивной разведки», завели на нас обширнейшие анкеты и через некоторое время, приобщив к «форме номер два» и взяв подписки о неразглашении государственной тайны, зачислили на специальность «РФР» – геофизические методы поисков радиоактивных полезных ископаемых. Мы, идиоты, попавшие на это «избранное» отделение, помню, еще радовались, совершенно не представляя, что нас ожидает в будущем.

Романтика секретности и государственной необходимости затуманивала наш разум. Особенно нам нравилось, что мы освобождались от обязательных для всех учебных воинских лагерей и получали офицерское звание «просто так». Здоровые и молодые, мы не задумывались всерьез о разрушительном действии радиации и на занятиях по технике безопасности беззаботно пошучивали. Тяжелое похмелье пришло гораздо позднее, уже после института, когда я узнал о безвременной смерти моих однокашников, попавших по окончании на престижную и высокооплачиваемую работу на урановые месторождения у нас и в Чехословакии. Пока же наша будущая специальность была неистощимым предметом различного рода сексуальных шуток. Мною даже была написана веселая песенка на мотив популярной тогда песни «Жил на свете золотоискатель» (слова которой, как выяснилось через много лет, принадлежат автору легендарной «Гренады» Михаилу Светлову), ставшая со временем трагикомическим гимном студентов нашей несчастной специальности:

На уран он жизнь свою истратил,Много лет в горах его искал,И от этой жизни в результатеОн свой громкий голос потерял.

Загрустил от этой он причиныИ промолвил с горечью в словах:«Я теперь уж больше не мужчина,А всего лишь облако в штанах».

Сейчас, по прошествии многих лет, я не могу без ужаса петь пророческий последний куплет:

Он заплакал и пошел, рыдая,Через реки, горы и поля,И лежала перед ним большая,Женщинами полная земля.

В 1997 году меня неожиданно пригласили на телевидение для участия в популярной тогда передаче «Старая квартира», которая на этот раз была посвящена 1955 году. Надо было вспомнить, что мы пели в том году и вообще в студенческие годы, когда авторской песни как будто еще и в помине не было. Сцена при этом должна была изображать непринужденную студенческую вечеринку середины 50-х. Режиссер решил, что уместно будет сварить пунш, столь популярный в наше время. Когда я спичкой поджег спирт, налитый в кастрюлю, пламя вспыхнуло с такой силой, что горящий спирт выплеснулся наружу, и пришлось гасить начавшийся пожар. Что же касается песен, то с гитарой в руках я вспомнил несколько песен из тех лет, включая «Глобус», «Бригантину» и «Закури, дорогой, закури».