Аргумент десантуры - Сергей Зверев

И вот, когда последняя британская машина проехала мимо утеса, Батяня изо всех сил уперся в камень. Его натренированные мышцы напряглись и стали практически стальными, от натуги набухли вены, а в висках сильно заколотил пульс. Еще один рывок – и все, – огромный валун, словно кара божья, со страшной силой обрушился на головы передового джипа маоистов. Вслед за ним посыпались камни помельче: это тоже постарался майор. Произошла цепная реакция: катящиеся камни увлекали за собой все новые и новые, и вскоре весь переезд был полностью завален и засыпан горной породой. Под завалами остались и несколько боевиков.

«Ну, без техники это точно не разберешь. Фуры в ловушке. Здесь они не скоро смогут проехать и теперь поедут обратно в обсерваторию. Правда, есть еще один путь – через ущелье, но там дощатый навесной мост. Туда грузовикам тоже проезд заказан». Батяня был доволен выполненной работой. Он лежал ничком на носу коршуна и осторожно поглядывал вниз на реакцию сторон. Британцы, похоже, готовы были с новой силой уверовать в Бога, даровавшего им поистине чудесное спасение от пуль чумных коммунистических псов.

Маоисты по другую сторону завала были в растерянности: что же вызвало завал? Родная природа повернулась против них или же снова этот невидимый диверсант? Они недоуменно всматривались в очертания вершин. Джунг вышел из себя. Он уже всем сердцем ненавидел и обсерваторию с ее чертовым телескопом, от которого пока одни потери, и эту китаянку с ее приказами. А ведь могли бы спокойно жечь полицейские заставы во всех пяти непальских округах, творить революцию… Он со злостью смотрел на выступающий утес. Потом, словно что-то заметив, резко вскинул базуку и дал залп по верху откоса – как раз туда, где залег майор. От попадания гранаты утес пошел трещинами и начал быстро разваливаться, падая в виде огромных обломков вниз, тем самым еще больше увеличивая завал. Батяня попытался вскочить, но земля ушла из-под его ног. Схватиться было не за что, и десантник вместе с тоннами горной породы полетел вниз…

Глава 22

Вечерело. В тропиках темнеет очень быстро, поэтому монастырь начинал погружаться в сумерки. Во дворе монастырского храма собрались все те, кто живет в обители. Они пришли из своих келий для вечерней молитвы. Не было только молодого книжника, любимца настоятеля. Но все знали, что он отправился в паломничество, да еще двое монахов, служивших приезжей госпоже, остались охранять пленника. Кто он такой, этот пленник, и что делает в стенах монастыря, большинству монахов было абсолютно безразлично. Они наблюдали за событиями, будто за течением горной реки. Сама Эйерс-Котова, желая присутствовать на экзотическом для нее ритуале, стояла рядом с настоятелем.

Настоятель едва заметно нервничал. Вечерняя молитва у буддистов – это достаточно длительная церемония. В центре двора стоял большой сосуд, наполненный цветочной водой. Монахи по очереди подходили к нему и омывали себе руки, которыми будут прикасаться к святыням, и лицо, особенно возле губ, которыми они будут произносить священные мантры. Затем они проходили через колоннаду внутрь храма, проворачивая многочисленные ритуальные бронзовые барабаны, на которых были выбиты молитвы и просьбы. Каждый поворот ритуального барабана приравнивался к однократному произнесению всех этих молитв. При прикосновении барабаны слегка поскрипывали и не очень-то легко проворачивались. Подойдя ближе к золотой статуе Будды, стоящей в центре алтаря, монахи трижды кланялись, с каждым разом опускаясь все ниже и ниже, после чего садились на колени и зажигали сжатые в руках свечи из белого воска. Вскоре помещение храма заполнилось запахом благовоний, и слегка опьяненные от дурманящих ароматов монахи погружались в привычный религиозный транс, бесконечно повторяя одну и ту же мантру: «Ом мане падмекум!» – «Слава тебе, рожденный в цветке лотоса!». Они были настолько поглощены своим молением, что даже не вздрагивали, когда капельки раскаленного воска падали им на открытые ладони. Золотой Будда осматривал сапфировыми глазами своих верных слуг и как обычно умиротворяюще улыбался. Он был счастлив.

Прадип Мулми по привычке заходил в молитвенный зал последним. Он внимательно смотрел, чтобы все его подопечные старательно и благоговейно выполняли ритуалы, а к тому же контролировал – все ли монахи явились на службу. За долгие годы руководства монастырем он знал всех его обитателей не просто в лицо (к тому же одинаково бритые головы монахов трудно было отличить друг от друга в сумерках), но даже по походке и по манере обвязывать вокруг тела ткань, служащую им одеждой. Однако на этот раз, настоятель не следил со своим обычным пристрастием за выполнением обрядов. Он все время думал о своем гонце: как он идет, где остановится на ночлег, успеет ли вернуться раньше, чем под стены подступят маоисты, а это было, по мнению настоятеля, лишь вопросом времени.

Одним из последних к сосуду с цветочной водой подошел недавно вернувшийся с прогулки по лесам монах. Это был тот самый, излишне любопытствующий субъект, убивший посланника настоятеля. Взяв на себя обет собирать лекарственные травы в высокогорье, он мог каждый день с утра покидать монастырь, но к вечерней молитве обязан был вернуться. Таков был закон монастыря, нерушимый со времени его основания. Стоит отметить, что к подобного рода традициям в монастырях относились с особым трепетным благоговением. Они были столь же обязательны, как и сама статуя Будды, расположенная в центре храма. Как и любая древняя религия, буддизм базировался на традиции и табу. И в той ситуации, когда традиция предписывает, табу запрещает. Этот первородный принцип философской гармонии безотказно работал в человеческом социуме на протяжении тысячелетий.

Сегодня «любопытный» монах чувствовал себя не очень хорошо. Он медленно и тяжело, согнувшись в три погибели, подошел к настоятелю. Тот измерил его испытующим взглядом. Монах жестами принялся показывать на живот и корчить страдальческие рожи, впрочем, довольно реалистичные. Дело в том, что во время молитв монахам запрещалось разговаривать друг с другом. Но за столетия действия этого правила монахи научились его обходить, соблюдая при этом уважение к традиции и не нарушая ее. Был изобретен определенный набор знаков, при помощи которых можно было передать некоторую информацию. Хотя жесты монаха в данном случае не нуждались в переводе и были понятны даже тем, кто не знал этого языка жестов. Судя по всему, у него нестерпимо болел живот. То ли он отравился за ужином, то ли в дороге съел что-то не то. Так или иначе, с такими болями трудно было сосредоточиться на молитве.

Мулми еще раз посмотрел в глаза монаху. Не то чтобы он подозревал монаха в попытке «откосить» от молитвы – ну кто откажется от очищения кармы и получения благословения Будды Шакьямуни? Настоятель был озабочен своими, более важными, чем рези в желудке рядового монаха, делами. Он легонько махнул рукой в сторону выхода из храма и кивнул головой, мол, иди, отпускаю. Монах подобострастно поклонился и так же, как приходил, сгорбившись и кряхтя, медленно потащился в свою келью, которая находилась на втором уровне, вплотную примыкая к скале. Мулми же, с несвойственным ему обычно равнодушием провел все процедуры и пошел к статуе молиться о судьбе посланного им юноши и вверенного ему монастыря.

Если бы он только знал, что тот болеющий послушник, которого он освободил от молитвы, был ключом к его терзаниям!

Тем временем скрученный в три погибели монах-убийца добрел до дверей своей маленькой кельи. Однако он не поспешил зайти в нее, чтобы прилечь на лежанку и отдохнуть. Послушник оглянулся с опаской, словно пробирающийся ночью вор, а затем легко и без всяких признаков сковывающей движения боли выпрямился. Еще раз оглянувшись, он окончательно убедился, что все монахи еще находятся в храме, после чего ловко подпрыгнул и руками зацепился за выступ черепичной крыши. Затем, словно заправский атлет, легко подтянулся и влез на крышу.

Около самого конька крыши в стене скалы была высечена просторная комнатка. В ней сидели почтовые голуби, которые зачастую были единственным средством связи монастыря с внешним большим миром. Голуби также являлись средством обмена информации между всеми монастырями Непала. Забравшись на крышу, монах снова сгорбился и начал медленно перемещаться к голубятне. Согнулся он на этот раз отнюдь не от боли, а для того, чтобы его никто не заметил. Это была очередная перестраховка хитреца.

Мягкие подошвы сандалий сильно скользили по гладкой черепице, уложенной покатыми волнами, слегка загибавшимися вверх по краям. Приблизительно на середине крыши монах все-таки поскользнулся и с грохотом упал на черепицу. После этого полежал несколько минут, боясь выдать себя и оглядываясь по сторонам. Однако во дворе монастыря никого не было. Поняв, что за ним по-прежнему никто не наблюдает, монах, скривившись от боли в коленях, пострадавших во время падения, продолжил продвижение к голубятне. На этот раз он полз на четвереньках, гораздо медленнее, зато осторожнее.