Ваниль - Неджма

Я повернулась. Слава богу, Лейла познала удовольствие! Теперь я была спокойна. Она смогла получить удовольствие в одиночку, и в объятиях мужчины оно будет еще сильнее, в этом я была уверена. Чему она была обязана этим, моим теоретическим урокам или практике с Зухур? Какая разница! Лейла была способна наслаждаться, я только что была этому свидетелем, и это было самой радостной новостью. Я не могла научить любви того, кто не имел к ней склонности, и напрасно обучала бы сексу несчастное существо, которое суровая судьба приговорила никогда не знать его вкуса. Мне хотелось закричать, но я не стала.

Оказавшись в своей комнате, я представила мастурбирующую малышку, и низ моего живота запылал. Я тоже возобновила, предаваясь радостям одинокой любви, обычай, к которому я прибегаю, когда в моем распоряжении нет члена или когда моему мужчине нравится смотреть, как я это делаю. Я вспоминаю Р. Он садился в двух метрах от меня, прислонялся спиной к стене, полностью обнаженный, его член стоял, как у оленя, и моя рука, бродившая между бедер, блестела под мужским взглядом, таким острым, что, казалось, он двигался во влагалище одновременно с моими пальцами.

Когда день подходил к концу и ветер пах жасмином, я сказала малышке:

— Ты ничего не потеряешь, переспав с этим мужчиной. Условия лучше некуда, и свидетелей не будет. Мы наконец-то будем уверены в твоей невинности.

— Я не хочу об этом говорить, — ответила она, теребя две пряди, которые выбивались из-под платка.

— Если он поможет тебе попасть в рай, почему ты отказываешься?

— Как вы знаете, рай мне закрыт.

«Лицемерка, ты пристрастилась ходить туда в одиночку!» — подумала я и зашла с другой стороны:

— Ты не станешь притворяться, что с Зухур ты была в аду!

— Ничего не было, — бросила она, убежав на террасу, которая служила внешним садом.

Я догнала ее:

— Хорошо, доставь себе с хозяином то же самое ничего. Нужно представить, что он может ограничиться тем, что отопьет из твоего фонтана. Если он хороший любовник, ему знакомы тайны страсти.

Я объяснила ей, что женщина может овладеть техниками достижения удовольствия, избегая проникновения. Она могла прибегать к мазкам кисти, когда член двигается взад и вперед на краю щели, теребя губы, но не двигаясь дальше. В этом случае ей нечего бояться. Я добавила, что можно зажать орган любовника между грудей, чтобы видеть, как он волнуется у ее лица, и чувствовать его жидкость на груди, которую хорошо тогда массировать, ведь семя мужчины великолепно действует на кожу.

Она скорчила гримасу презрения.

— Лично я иногда дразню мужчин ягодицами, но не хочу дать им привыкнуть, иначе они могут к этому привязаться и уже не ценить то, что Бог создал с целью доставить нам удовольствие.

Она оборвала меня:

— Вы мне это уже говорили.

Я продолжила, успокоенная тем, что она все помнит, и довольная тем, что она уделила внимание моим словам.

— Заставь его целовать, обсасывать и вдыхать тебя.

— Он подумает, что я шлюха.

О, это красивое слово в полуневинном рту!

— С умелыми любовниками все по-другому. Они получают больше удовольствия, когда уверены в опытности партнера. Самые честные знают, что любовь…

— Любовь, любовь! — оборвала она. — Я даже не знаю, полюблю ли член мужчины!

Я не обратила внимания на ее резкость.

— В итоге член любовника всегда обожают! Кроме этой истины я открою тебе, что отдыхающий пенис напоминает о поражении! Вялый, сморщенный и безобразный до слез. Но вот он поднимается, и это штандарт, копье, он смеется над смертью и быстротечным временем! Кожа разглаживается, ее цвет становится однородным, кобра вытягивается, ее головка краснеет, как Александрийский маяк. Туда переходит душа мужчины, его сердце, оно принадлежит только той, кого он накрывает в это мгновение…

Она прервала меня второй раз:

— Я не решусь посмотреть на член хозяина.

— Наоборот, с чужестранным любовником легче это сделать! Ты его не знаешь, он тебя никогда больше не увидит, вы не рискуете ни жить совместно, ни разводиться.

Она, казалось, задумалась.

— Я плохо представляю…

Я настаивала:

— Свидетелей греха не будет, ты притворишься, что не совершала его!

Я видела, что она начинает уступать.

— Скажи себе, что твое племя далеко и ты наконец одна. Скажи себе, что ты не обязана быть шлюхой, чтобы отдаваться удовольствию. Прежде чем вернуться в деревню и закрыться в тюрьме твоих родственников, летай и радуйся свободе! Нарушение иногда обещает удовольствие, а запрет — источник, где оно утоляет жажду.

Она слушала меня вполуха. Я отныне видела это по ее манере смотреть на меня — пристально, но как будто отрешенно, по этой рассеянности, которая туманила ее зрачки, как размытая тень по поверхности пруда. И я видела в этом полном вопросов взгляде рождение чего-то неизведанного, возможность нового бытия. Лейла задавала вопросы, и для меня это значило, что отныне она существует. В Зебибе она не жила! Или, по крайней мере, она походила на животных и, как они, ела, спала, испражнялась, ждала самца, чтобы плодиться, как коровы, страдать и потом умереть. Честно говоря, я не смогла бы прибавить ни одной детали, рассказывая о прежней жизни Лейлы, ни набросать другой сценарий. Только вспомнить о череде дней, потрепанных скукой, как плащ отшельника, итог ее незаметного существования. Что до ее сознания, Бог меня простит, я не сомневаюсь, что до нашего путешествия у девушки его не было!

Глаза Лейлы засияли, и она обронила:

— Этим вечером я позволю ему ко мне подойти. Но это будет один-единственный раз.

— Ты должна подготовиться как следует.

— Почему? Я не выйду за него замуж.

— И что?

— Готовятся для мужа, а не для первого встречного, — ворчала она.

— Каждому мужчине отдаются, как будто он первый и последний. Пословица твоего народа говорит, что любят так, как будто завтра умрут. Никто не открывает объятий любовнику, не намереваясь сохранить его навсегда, даже если убежден, что через час он убежит. Да, моя девочка, для постели наряжаются и прихорашиваются! Старика очаровывают, заставляя поверить, что мы — его единственная альтернатива смерти, вечность, пусть на время одной судороги!

— Чего? Все это слишком сложно для меня.

— Тебе достаточно следовать моим указаниям.

Я приказала ей раздеться и через несколько минут вернулась с кувшином воска для эпиляции. Я начала с лица, затем обработала руки и подмышки. Лейла дрожала от боли, но я отказывалась слушать ее крики. «Только не спину, там жжется!» — кричала она. «И твои бедра тоже, маленькая дурочка, и это будет пожар, не меньше!» — отвечала я, не переставая наносить и снимать корку. Дойдя до влагалища, я положила малышку на спину, подложила под нее подушку и широко развела ее бедра. Мой нос оказался как раз над ее источником. Показались ее половые губы, приоткрывшись и разойдясь, как розовая улыбка. «Называть женский орган недостойным — это безумие! — подумала я. — Он улыбается первому встречному, и, если бы его губы могли говорить, они произнесли бы только одну фразу, только одно желание: возьмите меня, выпейте мой нектар!» Ибо, несмотря на боль, которую я причинила этому месту, я видела, как маленькие капельки блестят и текут по моей руке вместе с воском. Я поддразнила ее: «Это твоя брачная ночь, и твой лобок будет сиять, как зеркало!»