Всколыхнувший мир - Глеб Голубев

Горькое утешение!

Уоллес просил переслать его рукопись для просмотра Ляйеллю. Дарвин сделал это в тот же день, приложив свое письмо: «По-моему, она вполне заслуживает внимания. Ваши слова о том, что меня опередят, полностью оправдались... Верните мне, пожалуйста, его рукопись; он не пишет, что просит меня опубликовать ее, но я, конечно, тотчас же напишу и предложу послать ее в любой журнал... Надеюсь, Вы одобрите очерк Уоллеса, так что я смогу передать ему сказанное Вами».

Внимательно перечитав очерк Уоллеса, Дарвин обнаружил довольно существенные расхождения с ним во взглядах и написал об этом Ляйеллю. Уоллес считал, будто из наблюдений над разновидностями домашних животных нельзя делать никаких выводов об их диких родичах. Это было, конечно, совершенно неверно. Именно сходство между искусственным, проводимым человеком, и естественным отбором и подсказало Дарвину ключ к пониманию всего сложнейшего механизма эволюции.

До осознания самого главного Уоллес дойти не успел. А кроме того, его выводы покоились на слишком шатком основании. Они не были подкреплены тем великим множеством неопровержимых фактов, какие кропотливо собрал Дарвин за двадцать два года работы.

Так что первенство Дарвина никогда ни у кого не вызывало сомнений. Его всегда признавал и подчеркивал и Уоллес.

Тем временем неугомонный мистер Чемберс, снова анонимно и за свой счет, Выпускает очередное издание своих бредовых «Следов творения». Но это уже не может остановить Дарвина. Он понимает: молчать дольше нельзя.

Ляйелль и Гукер настояли, чтобы он кратко изложил всю историю многолетней работы над теорией естественного отбора. Этот очерк - всего на двух страничках! - они представили в Линнеевское общество вместе с рукописью Уоллеса и своим письмом. В нем Гукер и Ляйелль подробно обосновали несомненный приоритет Дарвина.

Заседание общества состоялось в Лондоне 1 июля 1858 года. Дарвин на нем не присутствовал. Не только потому, что был слишком взволнован всей этой историей и всячески избегал подобных публичных обсуждений. В его тихий дом в Дауне вторглось большое несчастье: у детей началась скарлатина. Он не мог забыть, как несколько лет назад эта болезнь унесла его любимую дочку Энни. («Я дал ей воды, и она промолвила: - Спасибо-преспасибо. - Кажется, это последние бесценные слова, которые были сказаны мне ее милыми устами...»)

Заседание особого интереса не вызвало. Заметки в «Журнале» общества тоже решительно никто не заметил. Дарвин, конечно, посчитал виноватым только себя! («Это показывает, насколько необходимо любую новую точку зрения разъяснить с надлежащей подробностью, чтобы привлечь к ней всеобщее внимание...»)

Впрочем, одна рецензия все же появилась. В ней некий дублинский профессор снисходительно уверял, будто все новое в работах Дарвина и Уоллеса неверно, а все верное - неново. Как и опасался Дарвин, его идеи становились в один ряд с бреднями анонимного автора «Следов творения» и бедного старика Ламарка...

Дарвин срочно занялся сокращением рукописи, которую так долго создавал. Она раза в четыре превышала объем того увесистого томика в зеленой обложке, который наконец 24 ноября 1859 года появился на прилавках лондонских книжных магазинов! У книги было довольно длинное название: «Происхождение видов путем естественного отбора или сохранения благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь». («Пожалуйста, не говорите никому о моих надеждах на то, что моя книга о видах будет иметь успех и что сбыт с лихвой окупит расходы (что было бы пределом моих мечтаний), ибо, если она потерпит полную неудачу, это сделает меня еще более смешным».)

Все тысяча двести пятьдесят экземпляров первого издания распродали в первый же день. («Несомненно, публику бесстыдно обманули! Ведь все покупали книгу, думая, что это приятное и легкое чтение!»)

Издатель поспешил выпустить еще три тысячи экземпляров. Они тоже разошлись моментально.

Невиданный успех для сугубо научной, объемистой, отнюдь не легкой для чтения книги! Он тем более поразителен, что ведь всего за год до этого, как мы знаем, мир почему-то пропустил мимо ушей краткое изложение ошеломляющих идей Чарлза Дарвина.

Видимо, какую-то роль сыграли и слухи, которые весь этот год перед выходом книги будоражили Лондон, разжигая к ней интерес, - правда, несколько скандальный. Пожалуй, его подогревала и незатихающая шумиха вокруг анонимных «Следов творения»...

Но, конечно, главной причиной успеха была сама книга - не напрасно он работал над нею так долго.

«Евангелье сатаны»

Нет никакого смысла пересказывать книгу Дарвина. Мы уже познакомились с тем, как рождались его гениальные идеи - конечно, по необходимости весьма бегло, в самых общих чертах. Детальному изложению их посвящены объемистые научные труды и учебники. Но каждый должен прочесть его великую книгу непременно сам. А вот о том, как она написана, как проявился в ней характер Дарвина, надо поговорить подробнее. К ней особенно применимо знаменитое крылатое выражение Бюффона: «Стиль - это сам человек».

Конечно, прежде всего во введении Дарвин воздает должное всем предшественникам - и Бюффону, и своему деду, всеми несправедливо осмеянному Ламарку и какому-то никому не известному Патрику Матью, который еще в 1831 году в труде «О корабельном лесе и древоводстве», оказывается, мимоходом изложил «воззрение на происхождение видов, совершенно сходное с тем.., которое было высказано мистером Уоллесом и мною...».

Затем он переходит к подробному изложению сути проблемы, поражая богатством собранного и осмысленного им материала из самых различных областей науки. В этом ярко проявились его громадные знания, блестящая наблюдательность, усердие, изумительное трудолюбие - его гениальность. «Зоолог, геолог, ботаник, совмещавший в себе почти все современные биологические знания... Дарвин представляется нам творцом гениальной мысли, опирающейся на колоссальный запас фактов» (Тимирязев).

Не будем забывать: ведь Дарвин сам себя сделал таким ученым-энциклопедистом. По образованию он был всего-навсего священником, не успевшим принять сан!

Даже те особенности своего характера, которые он считал недостатками, мешавшими ему работать, он сумел превратить в достоинства книги. Он плохо анатомировал, сетовал на свои недостаточно ловкие и умелые руки, ему трудно давались иностранные языки - все это Дарвин с лихвой компенсировал интересом и вниманием к открытиям других ученых, не ограничившись собственными наблюдениями. Не надеясь на память, он все аккуратно записывал. Немножко тугодум - все тысячу раз проверял и взвешивал не спеша. И это тоже, конечно, проявилось в поразительном богатстве фактов, собранных в книге.