До Адама - Джек Лондон

Мы с Вислоухим вернулись из нашего опасного путешествия поздней осенью и наступившая зимы была мягкой. Я часто совершал вылазки в окрестности моего старого дома на дереве и частенько обследовал всю территорию, лежавшую между черничным болотом и устьем топи, где Вислоухий и я постигали науку кораблевождения, но так и не смог найти никаких следов Быстроногой. Она исчезла. И я хотел ее. Меня обуревали те чувства, о которых я уже упоминал, и которые хотя и были сродни физическому голоду, часто охватывали меня, когда мой живот был полон. Но все мои поиски были тщетны.

Тем не менее жизнь в пещерах отнюдь не была однообразной. Был Красноглазый, с которым нужно было считаться. Мы с Вислоухим никогда не чувствовали себя в безопасности, если не находились в нашей маленькой пещере. Несмотря на то, что мы расширили вход, даже нам с трудом удавалось в него протиснуться. И хотя время от времени мы снова принимались за работу, он оставался все еще слишком мал для красноглазого чудовища. Но он больше не пытался штурмовать нашу пещеру. Он хорошо усвоил урок, а на шее у него торчала огромная шишка, в том месте куда я заехал ему камнем. Эта шишища осталась у него навсегда, и она была достаточно большой, чтобы увидеть ее на расстоянии. Я часто испытывал истинное восхищение, наблюдая результат своих трудов, и иногда, когда я был само собой в безопасности, ее вид вызывал у меня приступы веселья.

Хотя соплеменники отнюдь не бросились бы спасать нас в то время, как Красноглазый стал рвать Вислоухого и меня на части у них на глазах, однако они сочувствовали нам. Возможно сами мы им не слишком нравились, но так они выражали свою ненависть к Красноглазому. Во всяком случае они всегда предупреждали нас о его приближении. В лесу ли, на водопое или на площадке перед пещерами, они всегда были готовы предупредить нас. Таким образом у нас было преимущество многих глаз в нашей вражде с этим ходячим пережитком прошлого.

Однажды он едва не заполучил меня. Было раннее утро и Племя еще не проснулось. Происшедшее стало полной неожиданностью. Мне был отрезан путь вверх по утесу к моей пещере. Прежде, чем я осознал это, ноги сами понесли меня в двойную пещеру — ту, где Вислоухий водил меня за нос много лет назад, и где старый Саблезуб пришел в замешательство, преследуя двоих из нашего племени. Когда я протиснулся через лаз, соединяющий две пещеры, я обнаружил, что Красноглазый не последовал за мной. В следующий момент он проник в пещеру с внешней стороны. Я скользнул назад через проход, а он выскочил наружу, обежал вокруг и снова был передо мной, и мне пришлось повторить все еще раз.

Он караулил меня там полдня, прежде, чем уйти. После этого, если Вислоухий и я были полностью уверены, что успеем достичь двойной пещеры, мы больше не карабкались вверх по утесу к нашей пещере, когда Красноглазый появлялся на сцене. Мы должны были не спускать с него глаз, чтобы видеть, что он не отрезал нам путь к отступлению.

Именно в ту зиму Красноглазый убил свою очередную жену. Я назвал его пережитком, но в этом он был еще хуже, чем атавизм, даже самцы животных не обращаются так грубо и не убивают своих самок. Поэтому, я думаю, что Красноглазый, несмотря на его огромные атавистические склонности, предвосхищал появление настоящего мужчины, ведь только самцы человеческого рода убивают своих подруг.

Как и следовало ожидать, отделавшись от одной жены, Красноглазый решил заполучить другую. Его выбор пал на Поющую. Она была внучкой старика Мозговой Кости, и дочерью Лысого. Она была молода, очень любила петь у входа своей пещеры в сумерки и только что стала подругой Изогнутой Ноги. Он был тихим существом, никому не досаждал и не дрался с приятелями. В любом случае он не был бойцом. Он был невысок, худ и не столь быстр на ногу как остальные.

Красноглазый никогда не совершал ничего более возмутительного. Все произошло тихим вечером, когда мы начали собираться на площадке перед тем, как начать карабкаться в наши пещеры. Внезапно Поющая бросилась по тропе прочь от водопоя, преследуемая Красноглазым. Она бежала к мужу. Бедный маленький Изогнутая Нога был ужасно испуган. Но он был героем. Он знал, что пришла смерть, и все же не стал убегать. Он выпрямился, закричал, ощетинился и оскалил зубы.

Красноглазый взревел от гнева. То, что кто-то из Племени осмелился противостоять ему, было оскорблением. Он вскинул руку и сжал Изогнутой Ноге шею. Тот вонзил зубы Красноглазому в руку, но в следующий момент, со сломанной шеей, Изогнутая Нога бился и корчился на земле. Поющая визжала и бормотала что-то. Красноглазый схватил ее за волосы и потащил к своей пещере. Он грубо обхватил ее, когда начал подниматься вверх, и затолкал в свою берлогу.

Мы были очень сердиты, безумно, громогласно сердиты. Мы били себя в грудь, ощетинивались и скалили зубы, и гнев собрал нас вместе. Мы услышали зов стадного инстинкта, который пытался собрать нас для совместного действия, дать импульс к сотрудничеству. Эту потребность в объединении мы ощущали очень смутно. И не было никакого способа достичь его, потому что не было никакого способа его выразить. Мы не могли броситься, все вместе, и уничтожить Красноглазого, потому что у нас не хватало слов. В нас бродили смутные мысли, для которых не было определенных слов. Но эти слова все же должны были быть медленно и мучительно изобретены.

Мы пробовали сопоставить звуки с неопределенными мыслями, мелькающими как тени в нашем сознании. Лысый начал громко лопотать. Этими звуками он выражал гнев на Красноглазого и желание причинить вред Красноглазому. Это ему удалось и это мы поняли. Но когда он попробовал выразить стремление к совместным действиям, которое бродило в нем, звуки, которые он издавал превратились в тарабарщину. Тогда залопотал Большое Лицо, с ощетиниванием лба и битьем в грудь. Один за другим мы приняли участие в этой оргии гнева, пока даже старик Мозговая Кость не начал бормотать и шипеть надтреснутым голосом и ссохшимися губами. Кто — то схватил палку и начал колотить по бревну. Случайно он нащупал ритм. Подсознательно наши вопли и восклицания подчинились этому ритму. Это произвело на нас успокаивающий эффект и прежде, чем мы поняли это, наш гнев был забыт, и началось то, что я называю «хэ-хэ сборищами».

Эти «хэ-хэ сборища» блестяще иллюстрируют непоследовательность и бестолковость Племени. Только что мы были объединены гневом и зовом к совместным действиям и тут же забыли обо всем под воздействием грубого ритма. Мы были общительны и чувствовали потребность в обществе себе подобных, и это совместное пение и веселье нравилось нам. В каком-то смысле «хэ-хэ сборища» были наброском и советов первобытного человека, и больших национальных собраний, и международных съездов современного человека. Но мы — Народ Юного Мира, испытывали недостаток слов, и всякий раз, когда мы были так объединены вместе, мы извергали гам, из которого возникало единодушие ритма, содержащее в себе суть художественного видения мира.