«Революция сверху» в России - Натан Эйдельман

Крестьянское дело:

В течение года, как было приказано «свыше», большей частью без охоты начинают действовать губернские комитеты (1377 членов), которые посылают в центр разнообразные проекты освобождения — от самых крепостнических до весьма либеральных. Секретный комитет 1857 года переименовывается 16 февраля 1858 года в «Главный комитет по крестьянскому делу» (председатель — сначала крепостник А. Ф. Орлов, затем либеральный великий князь Константин Николаевич).

Начало марта — создание правительственного органа, земского отдела МВД (активнейшие деятели — А. И. Левшин, Н. А. Милютин, Я. А. Соловьев).

К лету «отлив» в крестьянском деле; вопрос затягивается, крепостники берут верх.

18 октября — царский приказ ускорить дело: повлияла информация о волнениях и напряженном ожидании крестьян (на этом этапе велика роль Я. И. Ростовцева).

Вскоре сформулированы основные положения реформы, куда более четкие, нежели в рескрипте 1857 года: крестьяне должны получить личную свободу, а земельный надел — не только в постоянное пользование (за выкуп, конечно), но и в собственность.

Деятельность Редакционных комиссий в Петербурге, куда приглашены депутаты губернских комитетов. Борьба за окончательную выработку реформы. Либеральная партия — Ростовцев, Н. Милютин, Соловьев, П. Семенов, Самарин, Черкасский, Галаган, Гирс и другие — хотя и с потерями, но отстояла многое из того, что хотели оспорить крепостники. Несомненно, с революционно-демократической, крестьянской точки зрения, реформа могла, должна была быть лучше; однако следует ясно представлять, что она могла бы выйти и много хуже.

10 октября 1860 года — 14 января 1861 года. Проект реформы обсуждается в Главном комитете.

28 января — 16 февраля 1861 года. Обсуждение в Государственном совете. Последние (в некоторых случаях успешные) попытки крепостников — сократить уступки крестьянам.

19 февраля 1861 года — Александр II, часов в одиннадцать, отправляется в кабинет, куда государственный секретарь Бутков должен принести журналы Государственного совета и другие главнейшие бумаги по главнейшему делу. Царь приказывает отпереть церковь, молится один, решительно возвращается в кабинет, начинает подписывать — требовалось более тридцати раз поставить свое имя. Брат царя, Константин Николаевич (согласно дневнику Валуева), «желал быть при этом и условился с Бутковым быть в одно время во дворце. Но когда Бутков был позван в кабинет государя и доложил ему, что великий князь желал присутствовать при утверждении журналов, то государь отвечал: “Зачем? Я один могу дело покончить”».

Царь пишет на поднесенных ему бумагах: «Быть по сему, Александр, 1861 года февраля 19-го».

В этот же период. 1858 — начало 1861 года — расширяется сфера гласности, в центре ее — журналы «Современник», «Русское слово», «Отечественные записки»…

Прогрессивная профессура, прежде всего Петербургского университета (Кавелин, Пыпин, Бекетов, Стасюлевич, Спасович, Костомаров, Утин и другие), формулирует основной принцип университетской реформы: «Необходимо освободить академическое преподавание от всех стеснений, мешающих его влиянию на молодые умы». Требуют выборности ректора, ограничения власти попечителя учебного округа и министра, расширения университетской автономии — в научных, организационных, хозяйственных делах.

27 марта 1859 года — открывается особая комиссия при МВД во главе с Милютиным, которая займется местным управлением — будущим земством. Все эти годы интенсивно готовится реформа суда; пока что 8 июля 1860 года введена неизвестная прежде должность судебных следователей, и следственная часть, наконец, отделена от полицейской. Прежде «заподозренное лицо» считалось уже почти обвиненным; ныне, по крайней мере по закону, введены определенные правила при арестах, обысках, допросах. Всего было подготовлено 14 разных правил — фундамент будущего суда.

В 1857–1859 годах упраздняется Департамент военных поселений. С августа 1860 года Дмитрий Милютин — товарищ военного министра, а с мая 1861 года — управляющий Военным министерством, что означает непосредственный приступ к военной реформе.

Снова отметим одновременность экономических и политических перемен, параллельность уступок на «крестьянском» и «демократическом» фронтах. Высшая власть и пресекала, и в какой-то степени поощряла эту параллельность — ведя дело «сверху», боялась чрезмерной инициативы снизу; и в то же время своеобразным инстинктом она ощущала, что, расширяя гласность, привлекая определенные общественные силы, находится в большей безопасности от собственного аппарата, крепостников, реакционных заговоров.

На расстоянии многих десятилетий события всегда кажутся более спрямленными; результат задним числом окрашивает и упрощает сложную предысторию. А дело ведь шло «извилисто». Торжественно объявив в конце 1857 года начало крестьянского освобождения, власть затем взяла кое-что обратно, были изданы распоряжения, запрещающие прессе высказывать свободные суждения о готовящейся эмансипации; затем, однако, разговор возобновился; сверху вниз все время шли выговоры, циркуляры и даже более суровые репрессивные меры по отношению к тем, кто рассуждал «слишком смело»; и одновременно — губернские дворянские комитеты, а после того Редакционные комиссии были специально созданы для того, чтобы дворяне свое мнение высказали… Трудность, противоречивость ситуации порою приводили в отчаяние и самих главных «делателей» реформы: «Не могу себе представить, — восклицал Николай Милютин, — что выйдет из этого без руководства и направления при самой грубой оппозиции высших сановников, при интригах и недобросовестности исполнителей».

Действительно, именно в эту пору граф Бобринский цинично спрашивал Милютина: «Неужели вы думаете, что мы вам дадим кончить это дело? Неужели вы серьезно это думаете?.. Не пройдет и месяца, как вы все в трубу вылетите, а мы сядем на ваше место»; шеф жандармов князь В. А. Долгорукий пугал царя: «Ввиду общего неудовольствия дворянства, ежедневно заявляемого получаемыми на Высочайшее имя письмами, он, Долгорукий, не отвечает за общественное спокойствие, если предложения редакционных комиссий будут утверждены». «Нельзя не изумляться, — писал Милютин, — редкой твердости государя, который один обуздывает настоящую реакцию и силу инерции».

Меж тем Александр II и поощрял, и побаивался «идейного реформатора» Милютина. При назначении его исполняющим обязанности товарища министра внутренних дел царь собственноручно вписал в указ слово «временно».

Подобная противоречивость (два шага вперед, шаг назад, в сторону), можно сказать, — в природе вещей, если «революция» производится сверху, потому что в самом этом понятии заложено существенное противоречие.

Направо или налево?

Разнообразные течения и противотечения тех лет порождали бесконечные вспышки надежды и уныния: прежде, при постоянно реакционном и консервативном курсе, люди мало обращали внимание на «политические новости», ибо не имели особых надежд. Теперь же, когда надежда появилась, резко выросла общественная чувствительность (как это понятно нам, людям 1980-х годов!).

При неразвитом российском политическом мышлении люди слишком часто принимали желаемое за действительное. Непривычные к медленному, извилистому эволюционному процессу, они часто и безосновательно отыскивали в каждом его изгибе признак исторически более привычных, быстрых «революционных» перемен — в ту или другую сторону…

Вот, например, неполный перечень эмоций, в течение 1857 и 1858 годов сменявших одна другую на страницах герценовского «Колокола», эха многих надежд и разочарований прогрессивного русского общества.

1 августа 1857 года —

«Мы не только накануне переворота, но мы вошли в него… Государь хочет перемен, хочет улучшений, пусть же он вместо бесполезного отпора прислушается к голосу мыслящих людей в России, людей прогресса и науки, людей практических и живших с народом… Вместо того, чтоб малодушно обрезывать их речь, правительство само должно приняться с ними за работу общественного пересоздания, за развитие новых форм, новых органов жизни. Их теперь ни мы не знаем, ни правительство не знает, мы идем к их открытию, и в этом состоит потрясающий интерес нашей будущности […]

Для того, чтоб продолжать петровское дело, надобно государю так же откровенно отречься от петербургского периода, как Петр отрекся от московского. Весь этот искусственный снаряд императорского управления устарел. Имея власть в руках и опираясь, с одной стороны, на народ, с другой — на всех мыслящих и образованных людей в России, нынешнее правительство могло бы сделать чудеса без малейшей опасности для себя.