Футбольная горячка - Ник Хорнби

Мы переоцениваем семидесятые – те, кому сейчас за тридцать. Считаем эти годы «Золотым веком» – покупаем старые рубашки и смотрим старое видео, говорим с тоской и почтением о Кигане и Тошаке, Белле и Саммерби, Гекторе и Тодде. Но совершенно забываем, что команда Англии дважды не прошла отборочный тур Кубка мира, и не хотим вспоминать, что в любом клубе первого дивизиона были игроки, не умеющие играть в футбол (в «Арсенале» – Стори, в «Ливерпуле» – Смит, в «Челси» – Харрис). Комментаторы и журналисты сетуют на поведение нынешних профессионалов: на капризность Газзы, задиристость Фашану, драчливость «Арсенала». И снисходительно хмыкают, когда им напоминают, как цапались Ли и Хантер по пути в раздевалку, когда их удалили с поля, или как наказали Бреммера и Кигана, подравшихся во время игры за Суперкубок Англии. Игроки в семидесятых были не такими быстрыми, не такими сыгранными и, наверное, не такими техничными, но каждая команда имела кого-то, кто умел пасовать.

Лайам Брейди был одним из двух или трех лучших распасовщиков последних двух десятилетий, и уже за это его обожали все болельщики «Арсенала». Но я боготворил Лайама еще и за другое: отсеки его – и «Арсенал» изошел бы кровью (он, как и Чарли Джордж, был воспитанником юношеской команды). Плюс ко всему Брейди отличался умом. Его ум главным образом проявлялся в передаче – острой, изобретательной и всегда неожиданной. Он был балагуром: шумным, смешным, во все сующим нос (во время встречи на Кубок мира между Ирландией и Румынией, когда его друг и товарищ по «Арсеналу» Дэвид О'Лири готовился бить решающий пенальти, Брейди крикнул ему из комментаторской кабинки: «Давай, Дэвид, лепи!»). Пока я набирался академической премудрости, все больше и больше людей начинали считать, что футбол – это одно, а работа ума – совершенно иное. Так вот, Брейди был тем связующим звеном, которое соединяло оба этих понятия.

Умный игрок – находка для любой команды, особенно если это разыгрывающий, однако футбольный ум – нечто совершенно иное, чем, скажем, тот, что требуется для восприятия «интеллектуального» европейского романа. У Пола Гаскойна футбольного ума навалом (и причем потрясающего, который включает изумительную координацию и молниеносное использование ежесекундно меняющейся ситуации), но в то же время стало легендой полное отсутствие у него элементарного здравого смысла. У каждого футболиста есть свои сильные стороны: у Линекера – предвидение развития игры, у Шилтона – удачный выбор позиции, у Бекенбауэра – тактическая сообразительность. Все это продукт работы ума, а не примитивный атлетизм. Но умственные способности разыгрывающего полузащитника вызывают особенно повышенный интерес болельщиков из среднего класса и спортивных журналистов.

И не только потому, что талант Брейди и таких, как он, по-футбольному заметен. Просто он сродни тем качествам, что в культуре среднего класса наиболее ценятся. Вспомните, какими эпитетами награждают подобных футболистов: элегантный, думающий, тонкий, сообразительный, интересный, эффектный… определения, которые вполне подходят для характеристики поэта, режиссера или художника. Складывается впечатление, что одаренный футболист занимает недостойное для себя место и его постоянно пытаются поднять на иную, более соответствующую ему высоту.

Разумеется, и в моем определении Брейди есть элемент такого же подхода. Прежний кумир поклонников «Арсенала» Чарли Джордж никогда не был моим в том же смысле, что и Брейди. Я считал его уникальным (на самом деле он ничем не отличался от товарищей – его подготовка очень сильно напоминала подготовку любого футболиста), мне нравилась его манера игры – медлительная и таинственная, и хотя сам я не обладал теми же качествами, мне казалось, что благодаря своему образованию я могу распознавать их в другом человеке. «Поэт левой ноги», – ехидно замечала сестра, когда я упоминал имя Брейди, а делал я это довольно часто, однако в ее иронии заключалась доля правды: было время, когда я мечтал, чтобы футболисты как можно меньше походили на себя, глупо, конечно, но некоторые до сих пор этого хотят. Пэт Невин, выступая за «Челси», сильно вырос как игрок, когда обнаружилось, что он разбирается в искусстве, книгах и политике.

Сонная нулевая ничья в сонный понедельник после Пасхи стала последней игрой Брейди на «Хайбе-ри». Он решил, что его будущее за границей, в Италии, и на несколько лет уехал из Англии. Я был на стадионе и смотрел, как он вместе с товарищами по команде делал неспешный почетный круг. Но в глубине души я надеялся, что он еще передумает или клуб поймет, какой непоправимой потерей будет уход Брейди, и не отпустит его. Злые языки говорили, что здесь не обошлось без больших денег, и если бы «Арсенал» захотел, никуда бы он не ушел. Мне такие разговоры не нравились. Я предпочитал думать, что виной всему Италия, ее культура и стиль, которыми Брейди был пленен, ибо местные радости Херфордшира, Эссекса или где он там еще жил неизменно наполняли его экзистенциалистской тоской. Я знал одно: Брейди не хотел уезжать, он разрывался на части, он любил нас так же, как мы любили его, и настанет день, когда он вернется к нам.

Через семь месяцев после того, как нашего Брейди похитил «Ювентус», моя девушка ушла к другому – настоящий удар в середине первого унылого постлайамского сезона. И хотя я прекрасно понимал, какая потеря болезненнее – уход Брейди расстроил и опечалил, но, слава богу, не вызвал бессонницы, приступов тошноты и безутешной горечи двадцатитрехлетнего сердца, – он и девушка странным образом соединились в моем сознании. Они оба – и Лайам и Утраченная любовь – еще долго не давали мне покоя, лет пять или шесть, так что неудивительно, что один призрак растворился в другом. После ухода Брейди «Арсенал» перепробовал несколько центральных полузащитников – одни казались лучше, другие хуже, – но все они были обречены, поскольку не могли сравниться с тем, кого вознамерились заменить: между 1980 и 1986 годами в середине поля играли Талбот, Рикс, Холлинс, Прайс, Гэттинг, Питер Николас, Робсон, Петрович, Чарли Николас, Дэвис, Уильяме и даже центр-форвард Пол Маринер.

И у меня в следующие четыре-пять лет была целая серия связей – то серьезнее, то легкомысленнее, – так что, видите сами, параллели можно продолжать до бесконечности. А слухи о возвращении Брейди (за восемь лет он сыграл в четырех клубах Италии, и перед каждым новым переходом английские таблоиды разражались жестокими историями о том, что «Арсенал» был на грани подписания с ним нового контракта) стали приобретать характер шаманства. Я сознаю, что приступы жестокой, изматывающей депрессии, накатывавшей на меня в начале и середине восьмидесятых годов, стали следствием не только потери Лай-ама и Утраченной любви. Их вызывало нечто такое, что гораздо труднее понять и что жило во мне намного дольше, чем эти два безупречных человека. Но в периоды удручающего уныния я вспоминал моменты, когда был счастлив, энергичен, удовлетворен и полон оптимизма, а девушка и Брейди были неотъемлемой частью той жизни. Таким меня сделали не только эти двое, но они постоянно присутствовали в былые благословенные времена, и этого оказалось достаточно, чтобы превратить две мои любовные связи в два столпа прежней, счастливой эры.

Через пять или шесть лет после своего ухода Брейди приехал домой, чтобы сыграть за «Арсенал» во встрече в честь Пэта Дженнингса. Странный получился вечер. Мы нуждались в Лайаме, как никогда (график удач команды в тот период очень напоминал букву "U"). Я очень волновался, но не так, как обычно перед большой игрой – скорее испытывал волнение былого воздыхателя перед неизбежно болезненным, но долгожданным воссоединением. И наверное, надеялся, что восторженный прием и слезы на глазах болельщиков тронут его сердце и он поймет: мы без него и он без нас лишились своей целостности. Но ничего подобного не произошло. Брейди отыграл матч, помахал нам рукой, а утром улетел в Италию. И в следующий раз мы увидели его в майке «ВестХэма» – он пробил мимо нашего вратаря Джона Лукича с самой кромки штрафной.

Нам так и не удалось подобрать ему настоящую замену, но мы нашли несколько человек, обладавших различными достоинствами. Потребовалось немало лет, прежде чем я понял, что этот способ побороть горечь утраты ничем не хуже других.

Арсеналофобия.

«Вест Хэм» против «Арсенапа»

10.05.80

Всем знакома песня, которую миллуолские фанаты распевают на мотив «Sailing»: «Никто нас не любит, никто нас не любит, никто нас не любит, а нам плевать!» Но мне всегда казалось, что текст слишком мелодраматичен. И если кому и петь такую песню, то болельщикам «Арсенала».

Фаны «Арсенала» от мала до велика прекрасно знают, что их никто не любит, и каждодневно выслушивают проявления этой нелюбви. Напичканный всяческой прессой болельщик – тот, кто читает спортивные разделы газет и журналов, специальные футбольные издания и смотрит телевизор все время, пока он включен, – два-три раза в неделю натыкается на пренебрежительные отзывы об «Арсенале» (примерно столько же в эфире звучит какая-нибудь песня Леннона или Маккартни). Я только что закончил смотреть «Saint and Greavsie» и слышал, как Джимми Гривз от имени «восхищенных масс» поблагодарил тренера «Рексхэма» за победу над нами в кубковой игре. На обложку валяющегося повсюду журнала броско вынесено: «За что не любят „Арсенал“?» А на прошлой неделе в центральной газете появилась статья, в которой игроков «Арсенала» корили за отсутствие артистизма, причем среди других – восемнадцатилетнего парня, который еще ни разу не сыграл за первый состав.