Элементарно, Холмс! (сборник) - Нэнси Холдер

Репортерша сумела записаться к нему на прием, сообщив его помощнику, мальчишке по имени Тэд (теперь его придется уволить), что собирается написать о нем статью. Газета имела огромное влияние в мире искусства, а она, судя по всему, сказала что-то вроде: «Это будет продолжение «Артистичной натуры».

Естественно, ее слова подогрели интерес мальчишки. Пару десятков лет назад в «Нью-Йоркере» напечатали статью, в которой назвали Декальба Шерлоком Холмсом мира искусства – она до сих пор оставалась на его веб-сайте, а сравнение доставляло огромное удовольствие.

Однако репортерша осталась сидеть в его мягком викторианском кресле, которое совсем недавно отреставрировали.

– Послушайте, мистер Ванвреден, – проговорила она.

– Ванверден, – поправил он ее слишком быстро и слишком резко.

«Ванврединой» его называли в Манотоки, штат Пенсильвания, отвратительном городке, где он вырос.

– Да-да, Ванверден, – исправилась она.

Декальб сказал себе, что она дразнит его специально, чтобы добиться какой-то реакции, и сразу успокоился. Решив выяснить, чего она хочет, а потом выставить вон, он уселся за стол и кивнул, разрешив ей продолжить.

– Мы считаем, что полученная нами информация правдива, – сказала она. – И что «Удача вора», картина, которую вы продали за… – Она замолчала и наклонилась вперед, выставив в его сторону ухо, словно рассчитывала, что он сообщит ей сумму.

Декальб промолчал. Тогда она снова откинулась на спинку кресла и сказала:

– Неважно. В любом случае мы считаем, что это подделка.

Он чудом сдержался, чтобы не рассмеяться ей в лицо, встал, обошел стол так, что ей пришлось повернуться, и, положив одну руку на бедро, а другую – на раму, остановился около одного из окон в форме арки, выходившего на Мэдисон-авеню.

– Вы уже разговаривали с владельцем картины?

Декальб сознательно не произнес вслух имя Барбары Баден-Шор – Би-Би, как ее все называли, – хотя они могли без проблем это выяснить.

– Еще нет. Но мы получили конфиденциальную информацию.

– Понятно. А картину вы видели?

Декальб оглянулся и увидел, что репортерша начала ерзать в кресле.

– Понятно, – повторил он.

И замолчал. Некоторое время они смотрели друг на друга.

– Я из Сан-Франциско, – сообщила она ему.

– И что с того?

– Мы всегда доводим дела до конца.

Декальб вежливо кивнул – так он, по крайней мере, решил, – но по-прежнему продолжал молчать.

Наконец репортерша что-то пробормотала и подняла потрепанную сумочку с пола.

Декальб прошел через кабинет и открыл перед ней дверь.

– Тэд, зайди ко мне, – приказал он.

Неделю спустя, вернувшись после встречи в «Сотбис», Декальб обнаружил на своем кресле конверт из плотной бумаги. Он так и не подобрал себе нового секретаря, поэтому офис оставался пустым; двери же в его отсутствие запирались, однако конверт самым нахальным образом устроился на кресле, там, где Декальб должен был непременно его заметить.

Он узнал почерк Бинни Мориарти и сразу почувствовал раздражение. Нет, больше чем раздражение. Наглость Бинни была ошеломляющей. В какой-то момент Декальбу это нравилось. Именно нахальство выделяло Бинни среди других его секретарей и заставило Декальба нарушить собственное железное правило: никогда не иметь близких отношений со своими помощниками (а также всегда забирать ключи от квартиры). Глупо, да, но ведь любовь может быть глупой до невозможности.

Он открыл письмо серебряным ножом для бумаг, сделанным ювелирной компанией Роберта Жерарда в 1867 году – подарок самому себе в честь первой проданной картины – подарок двадцатилетней давности.

Внутри лежал тонкий листок бумаги отвратительного цвета морской воды, исписанный резким, корявым почерком Бинни.

«Дорогой Декальб!

Гарго у меня.

Это маленькая часть тебя – ты бы, наверное, так сказал, – и то, что я больше всего на свете хотел получить.

Au revoir,

Бинни»

Декальб мгновенно разжал пальцы – и уронил письмо, точно это использованная бумажная салфетка. Но вместо того, чтобы исчезнуть с его глаз, оно, кружа, опустилось на инкрустированную поверхность письменного стола из драгоценных пород дерева, прямо на стопку приглашений принять участие в ланчах, вечеринках с коктейлями и открытиях галерей. Без секретаря Декальбу приходилось самому на них отвечать, что нравилось ему примерно как покупка сигарет во вьетнамской лавке. Неожиданно ему пришло в голову, что если Бинни написал правду, он больше не получит ни одного из этих жалких приглашений.

Декальб схватил письмо и с отвращением отметил, как дрожит его рука. Другой рукой он достал сигарету из черной лакированной коробки, стоявшей на столе, и закурил. Сделав несколько глубоких затяжек, он дважды перечитал письмо. Неужели Гарго действительно у Бинни? Настоящий? Бинни наверняка лжет – всего лишь детская попытка привлечь его внимание, и не более того. Но как в таком случае объяснить появление репортерши из «Пост»? Совпадение?

Проклятый Бинни.

– Это сокращенно от «Бенджамин», – сказал он в тот день, когда впервые вошел в офис Декальба.

Ему было под тридцать, и он совсем не походил на чистеньких мальчиков и девочек с рюкзачками, приходивших по объявлению. Бинни был в потрепанных черных мокасинах – Декальб сразу понял, что это лишь подделка под «Армани» – и черном шерстяном пиджаке. Дополняли картину черные как смоль вьющиеся волосы, зеленые, точно изумруды, глаза и немного кривой зуб, словно полотно, один угол которого оказался на восьмую часть дюйма ниже другого.

Они пожали руки, и Бинни уселся в викторианское кресло, положив ногу на ногу – мокасин пристроился на колене.

– Вы говорите, что «Бинни» – это сокращение от «Бенджамина», – сказал Декальб. – Но меня заинтересовала ваша фамилия, Мориарти.

После того как «Нью-Йоркер» назвал его Холмсом в вопросах определения подделок и много писал о способности выявлять фальшивки (на тот момент их насчитывалось три), Декальб решил перечитать рассказы о Холмсе. Ему особенно нравились истории про его заклятого врага, профессора Мориарти. Его завораживало, что все считали, будто сыщик погиб, а Мориарти одержал победу, и то, как Холмс снова появился на сцене.

– Да, Мориарти, – улыбнувшись, подтвердил Бинни. – Это ирландское имя.

– Или английское, переделанное на ирландский манер.

– Ну, считается, что мы потомки Вильгельма Завоевателя, – сказал Бинни и ненадолго замолчал. – Но вы же знаете, как это бывает…

– Да уж, все говорят, что они потомки Вильгельма Завоевателя, – произнесли они одновременно, и, хотя это было чистой правдой, получилось довольно странно.

Декальб рассмеялся и тут же поднес руку к губам, чтобы это прекратить – он считал, что смех не для него. Но парнишка был очарователен. Он тоже засмеялся, и Декальб почувствовал, как завертелись колеса веселья и как трудно ему будет их остановить.

Но он справился с собой. Несмотря на то что Мориарти казался ему весьма обаятельным, Декальб считал, что должен контролировать ситуацию. Поэтому он поднял руку и приступил к своей обычной речи о том, с какими уникальными произведениями он имеет дело, как ему нравится работать одному, и что он не похож ни на кого из торговцев произведениями искусства во всем Нью-Йорке.

Бинни, глаза которого сияли, кивал.

– Я не могу подобрать слов, чтобы сказать, как я счастлив с вами познакомиться, – проговорил он, когда Декальб на мгновение замолчал. – Я слежу за вашими сделками с тех самых пор, как вы продали Верне. Это было потрясающе. Вы один из лучших.

К горлу Декальба подступил комок. Верне был его звездным часом, позволившим взойти на новую карьерную ступень, но с тех пор ему ничего подобного совершить не удалось. И дело не в том, что он не продавал картины знаменитых художников или старых мастеров – все это было. Но ничто не могло сравниться с абсолютным, непревзойденным восторгом той сделки – находка, окутанная тайной, потом слухи, которые он распустил с безупречным профессионализмом в безупречно выбранное время, благодаря чему цена достигла заоблачных высот. Декальб не понимал, почему после этого любая удача казалась ему медленным сползанием вниз. Даже выявленные подделки не вызывали такого энтузиазма, той радости, что подарил Верне.

Один из репортеров «Нью-Йоркера» написал, что ходят слухи, будто Шерлок Холмс является потомком Верне, и вот к нему пришел этот странный юноша с именем, будто сошедшим со страниц рассказов Конан Дойла. У Декальба возникло ощущение, что вселенная сделала полный круг и привела его в то состояние восторга, которое он испытывал в самом начале карьеры.

Позже он сообразил, что Бинни не мог следить за его деятельностью со времен продажи Верне. Ведь тогда ему было тринадцать лет, и он жил в Бронксе в жалкой квартирке в доме без лифта, с матерью и выводком грязнуль-сестер, и продажа Верне вряд ли относилась к категории новостей, которые туда доходили.