Клоака - Эдгар Доктороу

— Но почему Мартин прервал сеанс?

— Не знаю, наверное, просто для того, чтобы прервать. Чтобы выместить на нас свое настроение. Он расстроил Эмили. Они поссорились.

— Из-за чего?

— Откуда я знаю? Если даже вы сидите рядом и слышите каждое слово, вы все равно никогда не догадаетесь, из-за чего ссорятся влюбленные. По-моему, они и сами этого не понимали как следует. Речь шла о верности. Не о неверности, заметьте это. Мартин упрекал Эмили в ее преданности. «Неужели ты не понимаешь? — кричал он, а она сидела в кресле и рыдала в три ручья. — Каждый раз, когда мы встречаемся, я испытываю твое терпение и злоупотребляю твоей добротой. Тебя это, кажется, не трогает. Ты ждешь следующего раза! Неужели ты не понимаешь, в какую преисподнюю ты рискуешь заглядывать? Если ты получишь меня в моем нынешнем состоянии, не имеющим ответов на мои вопросы и ничего не понимающим, ничего хорошего из этого не выйдет. Ты будешь питать себя воспоминаниями о нашем детстве, когда мы ничего не понимали в жизни. Это будет бесконечная пытка». Ну и так далее, в том же духе.

— Так Эмили знала о… видениях Мартина?

— Ну конечно. Он очень щедро делился своими впечатлениями со всеми.

— Что он имел в виду, говоря: «…не имеющим ответов на мои вопросы и ничего не понимающим»? Это его доподлинные слова? — Донн почти прошептал эту фразу, и его доверительность как-то задела молодые чувства Гарри Уилрайта. До меня снова, в который уже раз, дошло, как они все были молоды. Трудно, конечно, разглядеть молодость за толстым животом и двойным подбородком, но ведь Гарри не исполнилось еще и тридцати.

Художник глубоко вздохнул. Он плеснул себе еще бренди и задержал на весу бутылку:

— Это очень цивилизованная манера пития. Вы уверены, что не хотите еще выпить? — Он по очереди посмотрел на нас. — Вам не было неприятно нить в моей компании? Я думаю, что Мартин имел в виду, что он видел Огастаса Пембертона и очень хотел увидеть его еще раз.

— Что вы хотите этим сказать?

— Больше я вам ничего не скажу. Я поклялся Мартину. Он меня заставил. — Гарри грузно опустился в деревянное кресло. Мы молча ждали, когда он соберется с силами и нарушит свою клятву. Уилрайт сидел в кресле, тупо разглядывая выбоины в полу. Наконец из его горла донесся низкий протяжный стон. Он заговорил.

— Когда-нибудь я напишу мемуары, героем которых буду я сам. Я не собираюсь становиться хроникером семейства Пембертонов. Совершенно не собираюсь. Мои картины будут висеть в музеях. Но моя судьба — это совсем иная история. Совсем иная.

Глава тринадцатая

— Ну, вот и все. Допрыгались. Я знал, что рано или поздно все раскроется. Я знал.

Ну так вот, сидели мы как-то поздним вечером в одном салуне на Ист-Хьюстон-стрит — дамы, которые ходят в это заведение одни… нельзя сказать, что это профессионалки… нет, они либо дурны, либо у них зуд в одном месте — да, это было заведение Гарри Хилла. Надо сказать, что салун довольно приличный, там даже музыка есть — скрипочка и гармоника. Было это в июне. В газетах как раз писали о летнем солнцестоянии. В газетах вообще пишут о том, что люди редко вспоминают, вы должны это признать, мистер Макилвейн. Мартину в ту ночь стукнуло в голову отправиться на Вудлонское кладбище и взглянуть на останки своего отца. Он хотел, чтобы я составил ему компанию… ну, чтобы мы вместе вскрыли гроб и посмотрели на пресловутый труп. Время уже перевалило за полночь, я был изрядно пьян, но помню, что мысль о том, чтобы откопать тело Огастаса Пембертона не пришлась мне по вкусу. Я встречал этого почтенного джентльмена пару раз, и у меня не было ни малейшего желания продолжить наше знакомство. Но Мартин очень хотел удостовериться, что покойник находится в надлежащем месте, то есть на кладбище. Помню, что толстуха, сидевшая за нашим столиком, хохотала, как сумасшедшая, слушая бред Мартина. Я и сказал ей, что, будучи мертвым, Огастас Пембертон, несомненно, в полном порядке… что его нынешнее состояние уже предполагает высшую степень совершенства, какой только может достичь человеческое существо. Короче, не успел я сообразить, что происходит, как Мартин ухватил меня за руку и засунул в извозчичью пролетку, и мы галопом поскакали к железнодорожному вокзалу и ухитрились успеть на последний ночной поезд. А может, это был первый утренний, кто знает? Но в вагоне мы были одни. Так мы доехали до деревни Вудлон. Вы знаете эхо место… На этом престижном кладбище хоронят всех окрестных богачей. Это фешенебельное кладбище. Мы вышли на темную платформу, не имея ни малейшего понятия, куда идти и что делать. Мне стало холодно. Я просто трясся от холода. Кто вам сказал, что погода всегда соответствует календарю? Выпивки у нас с собой не было. Я начал уговаривать Мартина отказаться от нелепого предприятия. На станции никого не было, зато стояла теплая печка. Мы могли бы посидеть около нее и дождаться, когда поезд пойдет обратно. Ясно, что рано или поздно он проследует в обратном направлении. Может быть, я пытался уговорить Мартина подождать до утра, а потом вскрыть могилу, чтобы мы хотя бы могли видеть, что мы делаем и кого ищем. Но этого я точно не помню. Я понимаю, почему он был захвачен своей идеей, он всю весну талдычил мне о своих странных видениях, я понимал, что все это чушь, но никак не мог решить, что лучше — посмотреть на останки папы или не посмотреть. Поэтому я ни мычал, ни телился. Мартин выглядел не трезвее меня, но его опьянение было совершенно особого рода. Он забыл обо всем на свете, кроме своей идеи. Если можно так выразиться, алкоголь не притупил, а, наоборот, обострил его внутреннее зрение. Это факт, что если любезный Мартин что-то втемяшит в свою упрямую голову, то спорить с ним бесполезно. Он умел внушать свою одержимость окружающим… В его присутствии вы чувствовали, что его потребность в вашей помощи и содействии делает вас вялым, неспособным к сопротивлению дураком и вообще лишает всяких остатков мужества. Все ваши моральные устои и убеждения куда-то испаряются. Итак, наш пьяный спор кончился полной победой Мартина. Я окончательно лишился всех вышеупомянутых качеств и дал увлечь себя на поиски семейного склепа Пембертонов.

Мы долго карабкались на какой-то холм. Я окончательно выдохся от этого восхождения. Улицы деревни были немощеными, вдоль них стояли редкие дома, а на центральной площади располагались магазин и деревянная церковь. Светила только луна, да и та на ущербе. Проходя мимо конюшни, мы услышали лошадиный храп, и в этот момент Мартин снова стал описывать свои видения, удивляясь, почему он все время встречал белый омнибус только в плохую погоду. Я не мог ничего вразумительного ему ответить. Только когда мы миновали деревню и пошли вдоль высокой опорной стены, меня наконец озарило, что мой друг и в самом деле намерен эксгумировать труп своего отца. Боже милостивый! И это современность, это девятнадцатый век! Наш город по ночам залит яркими огнями, по стране проложены трансконтинентальные железные дороги, я могу послать в Европу телеграмму по кабелю, проведенному по океанскому дну… Нет, в наше время не бывает гробокопателей. Мы не вскрываем могил!

Мне кажется, что я быстро протрезвел… до меня дошли возможные последствия нашего предприятия. Мы вошли в главные ворота кладбища, и через некоторое время Мартин отыскал памятник — это был мраморный ангел на узком пьедестале и надгробный камень с высеченными именем и датами и банальными словами, прославляющими добродетели усопшего. Я ожидал увидеть огромный памятник, обнесенный высокой оградой, отделяющей великого Огастаса Пембертона от мелких суетных людишек, похороненных рядом. Мартин тоже был несколько обескуражен скромностью надгробия и даже решил поначалу, что это могила другого Огастаса Пембертона и принялся искать его настоящий памятник. Но, склонившись на колени перед надгробием, мы удостоверились, что даты жизни совпадают с датами отца Мартина, и Мартин сказал, что было бы очень скверной шуткой, если бы на свете одновременно жили два Огастаса Пембертона. Итак, мы стояли на коленях в пьяном недоумении, не понимая, почему смерть такого человека, как Огастас, была так скромно и дешево обставлена.

Так или иначе, но, стоя на коленях и стуча зубами, я напряженно вглядывался в темноту и постепенно увидел склоны холма, покрытые валунами. Только в этот момент до меня дошло, что я всматриваюсь не в темноту, а в молочный предрассветный туман. Все кругом было мокрым, даже воздух, который оставил у меня на лице влажные следы. Я попытался отчистить липкую грязь с брюк и вдруг увидел Мартина, который возвращался к могиле в сопровождении двух молодцов, вооруженных лопатой и ломом. Я, должно быть, уснул, так как не заметил ухода Пембертона. Кажется, эти молодчики всегда были здесь на стреме, чтобы по первому требованию вскрыть могилу какого-нибудь возлюбленного родственника. Я до сих пор не знаю, где он разыскал этих гробокопателей и кто они такие. Но платил за их услуги я, потому что у Мартина денег не было.