Неотвратимость - Владимир Печенкин

Он слышал, как она плакала.

— Понимаю, не приду. Не плачь, крепись, может быть, все еще у тебя наладится.

Он не верил, что у нее наладится. Но что ж он мог ей сказать сейчас?

— Клара Иосифовна, я опоздала, виновата… Понимаете, вчера муж приехал.

— Ах, Машенька, дождалась! Ну и отлично, теперь все отлично! Но, может, тебя отпустить на сегодня? Такое событие радостное, хочется побыть с мужем, верно?

— Нет-нет, зачем же, — испугалась Мария. — Приехал, теперь уж никуда не денется. У меня, Клара Иосифовна, дел много, я лучше поработаю.

Мария прошла к столу, отвечая полуулыбкой на поздравления, и торопливо уткнулась в бумаги. Цифры путались в графах, смысл их не доходил до сознания. Мария перелистывала подшивки документов, что-то искала, не находила. Что же, что же нужно было найти? С чего собиралась сегодня начать рабочий день? Забыла… Когда из дому уходила, Григорий еще спал. Все последнее время Мария напряженно ждала его приезда, настораживалась, когда слышала шаги на лестнице, просыпалась по ночам. Григорий не писал точную дату. Когда вчера, часов в восемь вечера, услышала знакомый быстрый и требовательный стук, вздрогнула, замерла и только при повторном, еще более требовательном стуке побежала открывать. Григорий улыбался, был добродушно настроен, так рад возвращению, что не обратил, кажется, внимания на ее настороженность. А с Витей что делалось! Повис на шее у отца, теребил за полы куртки, прыгал, принес дневник. Он на первых порах отвлек внимание Григория, а потом Мария взяла себя в руки и засуетилась с ужином. Спасибо, сынок…

Когда приготовила ужин, послал Марию за бутылкой — коньяк в их магазине продавали и после семи: коньяк вроде бы не считался «крепким напитком», если его цена 8 рублей.

— Зачем, Гриша, не надо, — запротестовала она.

— Сходи. Как же, для встречи, — миролюбиво приказал муж.

Выпил не все. И совсем подобрел. Ложась в постель, заметил нерешительность жены:

— Чего ты не ложишься?

— Посуду вот вымою.

— Вымоешь завтра. Чего ты все ежишься?

— Отвыкла я, Гриша. Три года ведь…

— Ха-ха, одичала баба! Ладно, привыкнешь.

«Неужели привыкну? Ко всему прежнему?..»

Подошел кто-то из цеховых экспедиторов, кто-то нетерпеливый, нахрапистый, и Мария заставила себя сосредоточиться на работе. Как раз был день выписки, посетители шли потоком, торопили, взывали к ее сознательности, то просили, то сердились и не подозревали, какую услугу оказывают Марии Николаевне. Дело отвлекло от ее собственных дум, душевной мучительной путаницы, личная забота притихла, отступила «на потом». «Может быть, все пройдет, как-нибудь образуется? — в минуту затишья подумала Мария. — Ой, не пройдет. Если будет Григорий пить, что-нибудь обязательно случится».

15.

Шабанов ходил, бродил по территории автобазы, смотрел, замечал изменения. Следовало бы уже пойти домой, а он все ходил и смотрел, хотя копилась в нем глухая неудовлетворенность. Машины, которые на ходу, были все в разгоне. А те шоферы и слесари, что возились с ремонтом, встречали Шабанова не то чтоб неприветливо, а просто холодновато, равнодушно.

— А, привет. Вернулся, значит? Ну-ну. Давно вернулся-то? О, неделя уже? И что, к нам обратно хочешь? Ну-ну.

Честно говоря, Шабанов ожидал более теплого приема. Он же шофер первоклассный, забыли они, что ли? Ну вот, допустим, Павлов, он всегда такой идейный — не халтурит, не левачит, серьезный. С ним Шабанов делов не имел. А вот Суржин, слесарь, они же не раз бутылку вместе брали, он-то чего морду воротит? Занят, видишь ли! Денег у Шабанова сейчас нету, вот и «занят». Эх, дружки, тоже мне.

Приехал в «Волге» замначальника автобазы Пузеев. Три года назад Пузеев ходил в председателях профкома, теперь стал шишка, на повышение попер. Он присутствовал на суде, и у Григория на Пузеева таилась обида — не мог уж тогда попросить на поруки! Но сейчас решил все же, на всякий случай, попасть начальнику на глаза.

— Э-э, вы ко мне? Э-э, Шабанов, кажется? Отбыли уже? Да, время летит. К нам на работу намерены?

— Не знаю пока, подумаю, посмотрю.

— Ну-ну.

И этот «ну-ну». А ведь в автобазе шоферов не хватает. Ладно, не свет клином, найду работу.

Григорий плюнул и хотел уйти. Но к нему неожиданно подошел Женька Козодоев, молодой еще, всегда помятый, точно на нем сидели, потрепанный водитель. Веселый, в легком подпитии.

— Хо, Гришка! Привет, ханыга! Сколько лет, сколько зим!

Шабанов недолюбливал Женьку — мелкий парень. Вечно от работы отлынивает, падкий гульнуть на дармовщину. К тому же когда-то Женька — больше некому— украл у Григория домкрат и ни за что не признался. Но сейчас Шабанов был рад и такому дружелюбию. А дружелюбие било из Женьки артезианским фонтаном. Он сегодня в отгуле, вчера хороший калым зашибил, деньги есть, и приглашает старого кореша Гришку взять пузырек. От его такой доброты Шабанову полегчало.

Взяли в гастрономе. Сидели на замусоренном пустыре, пили из складного охотничьего стаканчика, занюхивали мелкой противной килькой, и Женька болтал всякую муть. По его словам выходило, что на автобазе все по-старому, заработать можно, ежели умеючи, а сам Женька парень с головой и широкая душа. Григорий больше помалкивал. Он не охмелел, а так как-то, помрачнел. Захотелось чего-то, черт знает чего. Может, сочувствия, что пришлось отбыть три года. Женьке, тому ясно было, чего хочется:

— Гриш, айда зайдем тут к одному, перехватим трояк. Надо еще бутылку.

— Не, домой пойду. И так баба шипит, что пью много.

— Хо, бабы испугался! Они всегда шипят, так и не пить? Гриш, еще бутылку, и порядок…

— Нет, а то обратно скандалить станет. Мне пока притихнуть надо, судимость висит.

— Не станет она скандалить, точно, не станет. Еще сама виновата, да еще мужику не выпить!

— Почему она виновата? — насторожился Григорий.

— Знаем почему. Ты, Гриша, если зашипит, спроси ее, с кем, мол, тут путалась…

Шабанов сжался. Вцепился взглядом в Женьку — по пьянке болтает? Или правда знает что? Женька важно хмурился, напускал на бледную мордочку таинственность и значимость.

— Гриш, ты ее только спроси — и заткнется. С ими знаешь надо как — во! — Сжал грязную пятерню в кулак. — А иначе делов не будет, если волю давать.

— Она без меня гуляла? — пока еще сдерживаясь, проговорил Шабанов.

— А ты думал! — Он услышал, как скрипнули зубы Григория, заявил: — Я, конечно, не знаю, при этом не присутствовал, хе-хе…

— Ты, гад! Изувечу! Говори!

— Меня-то за что, Гриша! Не я с ней… Ой!

Шабанов сгреб его за ворот.

— Гриша, друг, да ты чо…

— Говори, сволочь!

— Ну, слыхал я…

— От кого?

— Кайманов есть такой у их в управлении, он рассказывал. Я ему аккумулятор загнал, разговорились… Я случайно тебя упомянул, дескать, классный шофер Гриша Шабанов, а он спрашивает: у вас, мол, Шабанов робил? Бабенка евонная, говорит, тово… С кем — не знаю, говорит, а тово… Гриша, да брось ты, отпусти! Бывает это с ими, с бабами, тебя же три года не было… Гриш, черт с ней, айда выпьем. Гриша, погоди!

Шабанов пнул пустую бутылку и пошел. Женька трусил мелкой рысцой рядом и утешал:

— Я ж не знаю точно, за что купил, за то и продаю, как говорится. Не бери близко к сердцу, Гриша.

— Пошел ты, гнида!

Он не заметил, когда отстал Женька.

Ах, змея, значит, так?! Значит, когда муж в колонии страдал… «Гриша, не пей…» Тебе трезвые нужны, да? Ну все!

Григорий не думал о том, что теперь сделает. Но знал, что сделает что-то решительное, пусть хоть всю жизнь каяться потом.

Вышел из трамвая возле аптеки. Пошарил в карманах, нашел два рубля с мелочью. У гастронома скинулся с небритым каким-то, за углом мрачно отпил из горлышка половину, сплюнул.

Значит, вот почему она морду воротила — брезгует мужем-то. Эх, все знают, все об этом треплются, а мужу невдомек. Считал ее честной. Как же! Обнималась с тем… С кем? Разберемся. Где? Дома? У-ух!

Шабанов скрипнул зубами и рванул дверь. Заперта, Стал бить кулаком, сапогом.

— Зачем ты грохочешь, я испугалась, думала… Гриша, ты опять пил!

— Испугалась? Знает кошка, чье мясо съела? Ну пил! Жена гуляет, муж пьет. Чего встала!

Мария попятилась в комнату, он прошел за ней, пачкая сапогами половики. На столе лежала стопка чистого, только что выглаженного белья. Сбросил на пол.

— Гриша!

Он выругался. Достал из кармана смятый «Беломор», брал непослушными пальцами папироску, а сам смотрел на Марию. Папироски ломались.

— Григорий, послушай…

— Послушаю. Говори. Отвечай, с кем ты без меня?..

В ее глазах страх, руки прижаты к груди. Бешеное лицо Григория злорадно скривилось.

— Молчишь?! Врешь, скажешь!

От удара все померкло. Посыпались стекла серванта… Боль… Григорий изо всех сил пнул лежащую, хотел еще. Но встретил взгляд, в котором больше не было страха. Чего это она?