ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ - Марсель Паньоль

Но ничего не началось.

У наших ног под уступами трех террас находилась Ложбина Садовника; ее сосновый лес простирался до высоких скалистых стен ущелья Пастан, а оно тянулось дальше между двумя пустынными плато.

Справа и почти вровень с нами был отлогий склон Тауме, где мы расставили свои ловушки.

Слева от Ложбины Садовника гребень гряды, поросший сосной и зеленым дубом, четко обозначил край неба.

Эта картина, всегда живая и колышущаяся под солнцем в зыбком мареве знойного лета, сейчас застыла, точно огромный картонный макет. Фиолетовые тучи плыли над нашими головами, и с каждой минутой меркнул голубоватый свет, словно свет угасающей лампы.

Страха я не чувствовал, лишь странную тоску, смутную звериную тревогу.

Ароматы холмогорья, и особенно аромат лаванды, сгустились в крепкое благоухание, которое почти зримо курилось, поднимаясь ввысь от земли.

Мимо со всех ног бежали кролики, будто за ними гнались собаки, потом, широко раскинув крылья, из ложбины бесшумно взмыли куропатки и сели в тридцати шагах слева от нас, под выступом серой гряды.

Затем в торжественном молчании холмов запели неподвижные сосны.

Это был отдаленный гомон, гул, слишком слабый, чтобы потревожить эхо, но переливчатый, немолчный, волшебный.

Мы не шевелились, не разговаривали. Где-то на Бом-Сурн кричал ястреб-перепелятник, сначала пронзительно, отрывисто, потом протяжно, будто звал; передо мною на серую скалу упали первые дождевые капли.

Они падали очень далеко друг от друга и расплывались фиолетовыми пятнами величиной в монетку в два су. Потом капли зачастили и сблизились, и скала заблестела, как мокрый тротуар. Вдруг сверкнула молния, сопровождаемая резким, гулким ударом грома, и рассекла тучи, которые разверзлись над гаригой и застрочили по ней оглушительным каскадом капель.

Лили расхохотался. Я заметил, что он побледнел — вероятно, и я был бледен, — но нам уже дышалось легче.

Сплошной дождь заслонил теперь пейзаж, виднелось лишь полукружие, скрытое занавесом из белых жемчужин. Время от времени молния, такая быстрая, что казалась недвижной, озаряла черный свод грота, и сквозь прозрачный занавес проступали черные стволы деревьев. Было холодно.

— Хотел бы я знать, где папа, — сказал я.

— Они, верно, ушли в грот на Пастане или в маленькую пещеру на Зиве.

Лили немного подумал и вдруг сказал:

— Поклянись, что никогда и никому это не расскажешь, тогда я покажу тебе одну вещь. Только ты должен поклясться деревянным и железным крестом.

Это была торжественная клятва, которую давали лишь в исключительно важных случаях. Я видел, что у Лили сделалось очень серьезное лицо и что он ждет. Я встал, поднял правую руку и под шум дождя отчетливо произнес заклятие:

Крестом деревянным, крестом железным клянусь! Если я лгу, пусть в ад провалюсь.

Выдержав десятисекундную паузу, которая подчеркивала всю важность этого обряда, Лили встал.

Ладно. Теперь пошли. Выйдем с другой стороны.

С какой другой?

Грот— то сквозной. Это проход под Тауме.

— Ты ходил через него?

— Часто.

— А никогда мне не рассказывал!

— Потому что это большая тайна. Только три человека ее знают: Батистен, отец и я. Ты четвертый.

— Ты думаешь, это такая уж важная тайна?

— Еще бы! А жандармы! Когда они шныряют по той стороне Тауме, мы уходим на эту сторону. Они ведь не знают, что здесь есть проход, и, пока обойдут кругом Тауме, нас и след простыл. Смотри, ты поклялся, теперь ты никому не можешь этого сказать!

— Даже отцу?

— У него есть разрешение на охоту, ему незачем про это знать.

В глубине грота расселина суживалась и уходила влево. Лили проскользнул в нее, просунув сначала одно плечо.

— Не бойся. Потом она станет шире. Я полез за ним.

Узкий проход вел сначала вверх, затем вниз, потом поворачивал направо и наконец налево. Сюда не доходил шум дождя, но раскаты грома сотрясали скалы вокруг нас.

На последнем повороте показался свет.

Этот туннель выводил на другой склон холма, и кряж Эскаупре, должно быть, находился у наших ног, однако его совсем скрывала пелена тумана. Вдобавок на нас серыми валами двигались тучи, они разбивались о скалы, точно бушующий прибой, и нас скоро стало заливать. На расстоянии десяти шагов уже ничего не было видно.

Подземелье, в которое мы прошли, оказалось просторнее первого; со свода его свисали сталактиты, а порог был на два метра выше уровня земли.

Теперь ливень хлестал яростно — частый, быстрый, тяжелый, и вдруг безостановочно одна за другой засверкали молнии. Каждый удар грома сливался с предыдущим, усиливая гул, а первый его раскат доносило к нам лишь громыхающее эхо.

Фисташник у порога в грот вздрагивал под тяжелыми каплями дождя, мало-помалу теряя свои глянцевитые листья. Справа и слева слышалось журчанье ручьев, которые катили гравий вперемежку с камнями и бурлили, переплескиваясь через невидимые для нас бугорки.

Мы были в полной безопасности и посмеивались над бушевавшей грозой, когда совсем близко от нас в кряж ударила молния, красная как кровь, и отколола целый пласт скалы.

Мы услышали, как затрещали стволы деревьев под валившимися на них глыбами, которые затем с грохотом, словно взрываясь, упали на дно ложбины.

Вот тогда-то я задрожал от страха и попятился в глубь грота.

— А ведь красиво! — сказал Лили.

Но я видел, что и он неспокоен; он сел подле меня и снова сказал:

— Красиво, но дурковато.

— И долго еще так будет?

— Может, час, но не больше…

Из щелей стрельчатого свода, терявшегося где-то высоко в темноте, стала капать вода, потом хлынула широкой струей, и нам пришлось перейти на другое место.

— Одно плохо, — рассуждал Лили, — пропадет штук десять ловушек. А другие надо будет хорошенько просушить у печки и смазать, потому что…

Он не договорил и уставился глазами в какую-то точку за моей спиной. Еле шевеля губами, он прошептал:

— Тихонько нагнись и возьми два больших камня! Меня обуял ужас; я съежился и замер на месте. Но Лили медленно нагнулся, не сводя глаз с чего-то, что было за мною и над моей головой… Я тоже медленно нагнулся… Лили взял два камня величиной с мой кулак, я сделал то же самое.

— Повернись тихонько, — шепнул он.

Я повернул голову: наверху в темноте светились фосфорическим блеском два глаза. Я скорее выдохнул, чем сказал:

— Это вампир?

— Нет. Пугач.

Я глядел во все глаза и наконец различил птицу.

Пугач умостился на выступе скалы и был вышиной в добрых два фута [32]. Хлынувшая струей вода выгнала его из гнезда, которое, вероятно, было где-то под сводом.

— Если он на нас бросится, береги глаза! — шепнул Лили. Меня охватил отчаянный страх.

— Уйдем, — сказал я, — уйдем! Лучше вымокнуть, чем ослепнуть!

Я выскочил прямо в дождевую мглу, а вслед за мною и Лили.

Я потерял свой картуз, дождь хлестал меня по голове, волосы лезли на глаза.

— Держись ближе к гряде! — крикнул Лили. — Меньше вымокнешь, да и заблудиться тогда нельзя.

Я полагал, что при нашем знании местности нам достаточно увидеть какое-нибудь дерево, осколок скалы или куст, чтобы найти дорогу. Но туман был не просто пеленой, затушевывающей формы предметов, — он был несплошным и потому искажал формы. Туман позволял нам увидеть призрачные очертания маленькой корявой сосенки, но начисто стер силуэт большого дуба, стоявшего рядом; потом сосенка исчезла, и появилась половина дуба, совершенно неузнаваемая. Мы брели по местности, непрерывно менявшей свой вид, и, не будь гряды, вдоль которой мы брели ощупью, нам пришлось бы сидеть под ливнем и ждать.

К счастью, небо мало-помалу утихомирилось; гроза умчалась к Тарлабану, и дождь не так неистовствовал. Теперь он был ровный, прямой, зарядил, как видно, надолго…

Однако гряда, служившая нам проводником, внезапно оборвалась на раздвоенном выступе Тауме. Мы отходили от нее с опаской; так маленький ребенок, впервые спускаясь по лестнице, боится отпустить перила.

Лили пошел впереди меня. Не сводя глаз с земли, он наконец нашел тропинку, которую дождевые потоки порядком размыли. Впрочем, старый можжевельник с торчавшими из тумана двумя сухими и корявыми ветками был, безусловно, тот: мы вышли на верную дорогу и теперь пустились рысью.

Наши парусиновые туфли, полные воды, хлюпали на каждом шагу. Мокрые волосы, упавшие мне на лоб, холодили кожу. Куртка и рубашка прилипли к телу. В наступившей тишине издали донесся какой-то довольно слабый, но непрекращающийся гул. Лили застыл и прислушался.

— Это, — сказал он, — оползень на Эскаупре. Но никак не угадаешь, с какой он стороны.

Мы напряженно прислушивались. Гул как будто доносился со всех сторон, потому что туман приглушил эхо. Лили в раздумье проговорил:

— Это может быть и на Гаретте, а может и на Па-дю-Лу… Давай побежим, не то простудимся!