Занавески - Михаил Алексеевич Ворфоломеев

А л л а. Голова кружится…

С в е т а. Иди-ка сюда! У меня вот перина! Ложись! Сама делала! Каждую пушинку перебрала! Ванька как на нее ляжет, сразу в сон! (Стелет перину.) Уж я старалась для Ивана. Первый год как поженились, я ее сделала! Ложись, Аллочка!

А л л а. Спасибо. (Ложится.) Боже, как хорошо!

С в е т а. Вы-то у себя под городскими одеялами да на городских матрасах спите, а мы нет! У меня и бабушка не любила, и мама! Спишь? Ну спи! Вот ведь беда! И жизнь от бабы, и весь грех от нее! Нет, жалиться не стану, Иван всегда меня в строгости держал. За то ему и спасибо!

И в а н. Ну, разговорилась.

Возвращается  Л о н г и н о в. Садится с краю.

У т е х и н. Лобов, а что прикажете делать с такими, как Дима? Куда Лонгиновых, если уж они такими родились? Может, у вас и для белых залов местечко найдется?

Л о б о в. Надо будет, найдется!

У т е х и н. Не хлебом единым! Не хлебом! Он, конечно, соврал про цианистый! Нет его у него. Нету. Не верите? Скажите, Лонгинов, а какого цвета цианистый?

Л о н г и н о в. Отстаньте!

У т е х и н. Скажите!

Л о н г и н о в. Не помню! Серый!

У т е х и н. Не знаете… Он его и в глаза не видел, но у него фантазия!

О л я. Разве дело в этом? Дело в том, что он думает об этом. Лучше умереть, чем думать об этом. Я знаю!

У т е х и н. Идите, Оленька, отдохните. Нам поговорить надо.

О л я. Хорошо.

П р а с к о в ь я. Не наговорились еще? Мало! На нем вон лица нет!

У т е х и н. Это верно, лица у него нет!

Л о н г и н о в. Кто вам дал право так со мной разговаривать?

У т е х и н. Я по природе своей циник. И потому это, скорее, манера, чем право. Я занимался боксом. Мастер спорта, между прочим. Вот только ногу подвернул. И говорить я хотел не о себе, а о вас, Лонгинов. Я человек уравновешенный, хладнокровный. Звезд с неба не хватаю. На партийных собраниях выступаю только по делу. Но у таких, как я, есть своя оборотная сторона. Мы никогда не становимся гениями. Такие, как вы, Лонгинов, тем более! Гении — это Лобовы. Но Лонгиновы — это творчество в его начальном периоде. И вот я спрашиваю вас, Лобов, а что нам делать с Дмитрием? Сегодня вы его задавили тотальностью! Задавили бытом! Идет наступление на личность! Разве не так? Что значит инакомыслящий? То есть думающий иначе, чем кто-либо другой! Что с ним делать? Сегодня ответ однозначный! Бороться! Уничтожать! Что из этого получается? Люди превращаются либо в циников, либо в Лонгиновых. Лобовы пока живы благодаря массовости. Страдает личность, разваливается государство.

Л о б о в. А ты, Игорь Алексеевич, инакомыслящий?

У т е х и н. Никогда! Я мыслю, как мне велят! Я куда хуже! Я неверующий! Я не верую ни во что! А верю! Понимаете, верю в реальные, достижимые купюры! Я честно говорю! Таких, как Лонгинов, уже раздавили, таких, как я, не удастся! Мы как ртуть!

Л о б о в. Вы как ржа!

У т е х и н. Согласен! Более того, приветствую самое точное определение самого себя! Я — ржавчина! Я разъедаю стальной колос! И время в этом случае мой помощник!

Л о б о в. Что же ты предлагаешь? Твой план?

У т е х и н. У меня его нет.

Л о б о в. Ни плана, ни задач. А у меня есть задача — кормить людей. Не болтать, как ты, а кормить. И может, я бы с тобой мирился, если бы ты при этом не мешал мне. Но ведь ты писал, громил меня.

У т е х и н. Да я не нарочно. Выполнял приказ.

Л о б о в. Меня разбирали в райкоме, обкоме, снимали и вновь возвращали. Но я кормил людей! И сегодня у меня Звезда. Но я добьюсь второй! Когда она у меня появится, то твоя звезда закатится!

У т е х и н. Резонно… Только опять на пупок берете! Опять покрикиваешь, угрозы. Опять палка. А где неистощимое желание трудиться? Вот он, Иван, бежит.

И в а н. Бегу.

У т е х и н. А от кого, от чего бежишь? От работы?

И в а н. От обиды!

У т е х и н. Ну а если бы у тебя своя земля была! Собственная!

И в а н. А она чья? Она моя и есть. Если бы она чужая была, давно бы бросил! А так жалко. Своя земля.

П р а с к о в ь я. Ну-ка, говоруны, давайте сюда! Сейчас поужинаем чем бог послал да спать! Оля, зови-ка отца!

О л я (подъезжает к Лонгинову). Пап, пойдем.

Л о н г и н о в. Как все странно. Какой-то вокзал… какие-то люди.

П р а с к о в ь я. Свои люди, не чужие.

Входит  Ф и р с о в а.

Ф и р с о в а. Картошечка поспела! С укропчиком-то хорошо.

С в е т а. А Аллочка спит. Ну и пусть. Не надо ее будить.

Все рассаживаются вокруг Прасковьи.

Л о н г и н о в. Ого! И чего только нет! Ресторан прямо.

С в е т а. Эх, прятала, прятала, да уж ладно! (Достает бутылку водки.) Не каждый день мужик орден получает.

И в а н. Ну Светка! Ну ты даешь! Как же ты ее спрятала? Ведь, мужики, у меня нюх! Через стекло чую! А тут оплошал! Дело к пенсии, раз такое дело.

Л о б о в. Ольга, а ты чего в сторонке? Иди сюда.

П р а с к о в ь я. Дора, хлеб есть где?

Ф и р с о в а. Да вот он.

П р а с к о в ь я. Ну, Егорий, молодца! За твою Звезду! За тебя, Иван, пить неохота!

И в а н. Чего так?

П р а с к о в ь я. Разве что за уборную имени Ваньки Кайданова?

И в а н. Слышь, Егор Денисович, дождь кончился…

С в е т а. Если бы не дождь, он бы, гад, до станции удрал!

Ф и р с о в а. Обратно только дороги нету. Вот я живу, да? Семь километров до дома, и за двадцать лет ни разу… За тысячу свозили, а семь километров так и не